Неточные совпадения
— Не смею
входить в ваши расчеты, — начала она с расстановкою и ударением, — но, с своей стороны, могу сказать только одно, что дружба, по-моему, не должна выражаться на одних словах, а доказываться и на деле: если вы действительно не в состоянии будете поддерживать вашего сына в гвардии,
то я буду его содержать, — не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру я, сыну моему будет поставлено это в первом пункте моего завещания.
Вскоре после
того Павел услышал, что в комнатах завыла и заголосила скотница. Он
вошел и увидел, что она стояла перед полковником, вся промокшая, с лицом истощенным, с ногами, окровавленными от хождения по лесу.
Когда Абреева с сыном своим
вошла в церковь,
то между молящимися увидала там Захаревского и жену его Маремьяну Архиповну.
Анна Гавриловна еще несколько раз
входила к ним, едва упросила Пашу сойти вниз покушать чего-нибудь. Еспер Иваныч никогда не ужинал, и вообще он прихотливо, но очень мало, ел. Паша, возвратясь наверх, опять принялся за прежнее дело, и таким образом они читали часов до двух ночи. Наконец Еспер Иваныч погасил у себя свечку и велел сделать
то же и Павлу, хотя
тому еще и хотелось почитать.
Там на крыльце ожидали их Михайло Поликарпыч и Анна Гавриловна.
Та сейчас же, как
вошли они в комнаты, подала мороженого; потом садовник, из собственной оранжереи Еспера Иваныча, принес фруктов, из которых Еспер Иваныч отобрал самые лучшие и подал Павлу. Полковник при этом немного нахмурился. Он не любил, когда Еспер Иваныч очень уж ласкал его сына.
— Актеры будут
входить по
той же лестнице, что и мы
вошли; уборная будет в нашей комнате.
Когда они
вошли в наугольную комнату,
то в разбитое окно на них дунул ветер и загасил у них свечку. Они очутились в совершенной темноте, так что Симонов взялся их назад вести за руку.
Тот, оставшись один,
вошел в следующую комнату и почему-то опять поприфрантился перед зеркалом. Затем, услышав шелест женского шелкового платья, он обернулся:
вошла, сопровождаемая Анной Гавриловной, белокурая, чрезвычайно миловидная девушка, лет восемнадцати, с нежным цветом лица, с темно-голубыми глазами, которые она постоянно держала несколько прищуренными.
У дверей Ванька встал наконец на ноги и, что-то пробурчав себе под нос, почти головой отворил дверь и вышел. Через несколько минут после
того он
вошел, с всклоченной головой и с измятым лицом, к Павлу.
— Да, и тут замечательно
то, что, по собранным справкам, она ему надавала до полфунта мышьяку, а при анатомировании нашли самый вздор, который мог к нему
войти в кровь при вдыхании, как железозаводчику.
Между
тем двери в церковь отворились, и в них шумно
вошла — только что приехавшая с колокольцами — становая. Встав впереди всех, она фамильярно мотнула головой полковнику но, увидев Павла, в студенческом, с голубым воротником и с светлыми пуговицами, вицмундире, она как бы даже несколько и сконфузилась:
тот был столичная штучка!
Когда Павел приехал к становой квартире (она была всего в верстах в двух от села) и
вошел в небольшие сенцы,
то увидел сидящего тут человека с обезображенным и совершенно испитым лицом, с кандалами на ногах; одною рукой он держался за ногу, которую вряд ли не до кости истерло кандалою.
На этот зов
вошел рассыльный, стоявший до
того в передней.
— Нет-с, это — не
та мысль; тут мысль побольше и поглубже: тут блудница приведена на суд, но только не к Христу, а к фарисею, к аристократишке;
тот, разумеется, и задушил ее. Припомните надпись из Дантова «Ада», которую мальчишка, сынишка Лукреции, написал: «Lasciate ogni speranza, voi che entrate» [«Оставь надежду навсегда каждый, кто сюда
входит» (итал.).]. Она прекрасно характеризует этот мирок нравственных палачей и душителей.
Удары между
тем все еще продолжались. Павел
вошел опять в спальную. Клеопатра Петровна, почти вся посиневшая, колотила себя затылком о кровать.
Войдя на другой день рано поутру в кухню, Павел там тоже застал хоть и глупую, но вместе с
тем и умилительную сцену.
Кирьян
вошел. Это уж был теперь совсем седой старик. Он подошел прямо к руке барина, и, как
тот ни сопротивлялся, Кирьян притянул к себе руку его и поцеловал ее.
Неведомов не заставил себя долго дожидаться: на другой же день после отправки за ним экипажа он
входил уже в спальную к Павлу, когда
тот только что еще проснулся.
Часу в двенадцатом обыкновенно бывшая ключница генеральши, очень чопорная и в чепце старушка, готовила ему кофе, а молодая горничная, весьма миловидная из себя девушка, в чистеньком и с перетянутой талией холстинковом платье, на маленьком подносе несла ему этот кофе; и когда
входила к барину,
то модно и слегка кланялась ему: вся прислуга у Александры Григорьевны была преловкая и превыдержанная.
— Происходило
то… — отвечала ему Фатеева, — когда Катя написала ко мне в Москву, разные приближенные госпожи, боясь моего возвращения, так успели его восстановить против меня, что, когда я приехала и
вошла к нему, он не глядит на меня, не отвечает на мои слова, — каково мне было это вынести и сделать вид, что как будто бы я не замечаю ничего этого.
Тот, пожав ему руку, молодцевато
вошел в зало и каким-то орлом оглядел все общество: дам было много и мужчин тоже.
В передней Вихров застал довольно странную сцену. Стоявшие там приезжие лакеи забавлялись и перебрасывали друг на друга чей-то страшно грязный, истоптанный женский плисовый сапог, и в
ту именно минуту, когда Вихров
вошел, сапог этот попал одному лакею в лицо.
Вскоре после
того, в один из своих приездов, Живин
вошел к Вихрову с некоторым одушевлением.
Генерал, впрочем, совершенно уже привык к нервному состоянию своей супруги, которое в ней, особенно в последнее время, очень часто стало проявляться. В одно утро, наконец, когда Мари сидела с своей семьей за завтраком и, по обыкновению, ничего не ела, вдруг раздался звонок; она по какому-то предчувствию вздрогнула немного. Вслед за
тем лакей ей доложил, что приехал Вихров, и герой мой с веселым и сияющим лицом
вошел в столовую.
— Не помню, — произнес протяжно Плавин и вслед за
тем позвонил. В кабинет
вошел солдат.
Подходя к своей гостинице, он еще издали заметил какую-то весьма подозрительной наружности, стоящую около подъезда, тележку парой, а потом, когда он
вошел в свой номер,
то увидал там стоящего жандарма с сумкой через плечо. Сомненья его сейчас же все разрешились.
Стряпчий взял у него бумагу и ушел. Вихров остальной день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя. Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские солдаты; хорошо, что Ивана не было, а
то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась.
Войдя к барину с встревоженным лицом, она сказала...
— Выпьемте, а
то обидится, — шепнул Миротворский Вихрову.
Тот согласился.
Вошли уже собственно в избу к Ивану Кононову; оказалось, что это была почти комната, какие обыкновенно бывают у небогатых мещан; но что приятно удивило Вихрова, так это
то, что в ней очень было все опрятно: чистая стояла в стороне постель, чистая скатерть положена была на столе, пол и подоконники были чисто вымыты, самовар не позеленелый, чашки не загрязненные.
Те неохотно и неторопливо
вошли в светелку и больше вытряхнули труп из гроба, чем вынули.
Вошел потом и доктор.
Вихров в первый еще раз
входил в какой бы
то ни было острог.
Придрались они к
тому, что будто бы удельное начальство землей их маненько пообидело, — сейчас перестали оброк платить и управляющего своего —
тот было приехал внушать им — выгнали, и предписано было команде с исправником
войти к ним.
Вскоре за
тем на площади стал появляться народ и с каждой минутой все больше и больше прибывал; наконец в приказ снова
вошел голова.
Те подползли и поднялись на ноги — и все таким образом
вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести. При появлении священника и чиновника в вицмундире все, точно по команде, потупили головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз священника.
Адъютант был преданнейшее существо губернатору, — и хоть
тот вовсе не посвящал его ни в какие тайны свои, он, однако, по какому-то чутью угадывал, к кому начальник губернии расположен был и к кому — нет. Когда, на этот раз, Вихров
вошел в приемную, адъютант сейчас же по его физиономии прочел, что начальник губернии не был к нему расположен, а потому он и не спешил об нем докладывать.
— Дело, ваше благородие, привез к вам, — сказал
тот,
входя к нему в комнату.
— За мной, сюда! — сказал
тот мужикам и сам первый
вошел, или, лучше сказать, спустился в шалаш, который сверху представлял только как бы одну крышу, но под нею была выкопана довольно пространная яма или, скорей, комната, стены которой были обложены тесом, а свет в нее проходил сквозь небольшие стеклышки, вставленные в крышу.
Впрочем, вечером, поразмыслив несколько о сообщенном ему прокурором известии, он, по преимуществу, встревожился в
том отношении, чтобы эти кляузы не повредили ему как-нибудь отпуск получить, а потому, когда он услыхал вверху шум и говор голосов,
то, подумав, что это, вероятно, приехал к брату прокурор, он решился сходить туда и порасспросить
того поподробнее о проделке Клыкова; но,
войдя к Виссариону в гостиную, он был неприятно удивлен: там на целом ряде кресел сидели прокурор, губернатор, m-me Пиколова, Виссарион и Юлия, а перед ними стоял какой-то господин в черном фраке и держал в руках карты.
«Милый друг мой! Понять не могу, что такое; губернатор прислал на тебя какой-то донос, копию с которого прислал мне Плавин и которую я посылаю к тебе. Об отпуске, значит, тебе и думать нечего. Добрый Абреев нарочно ездил объясняться с министром, но
тот ему сказал, что он в распоряжения губернаторов со своими подчиненными не
входит. Если мужа ушлют в Южную армию, я не поеду с ним, а поеду в имение и заеду в наш город повидаться с тобой».
Он, как
вошел, так сейчас и поклонился Вихрову в ноги;
того, разумеется, это взорвало.
Груша ушла, и через несколько минут робкими и негромкими шагами на балкон
вошла старая-престарая старушка, с сморщенным лицом и с слезливыми глазами. Как водится, она сейчас же подошла к барину и взяла было его за руку, чтобы поцеловать, но он решительно не дал ей
того сделать; одета Алена Сергеевна была по-прежнему щепетильнейшим образом, но вся в черном. Супруг ее, Макар Григорьич, с полгода перед
тем только умер в Москве.
Потом они
вошли в крошечное, но чистенькое зальце, повернули затем в наугольную комнату, всю устланную ковром, где увидали Клеопатру Петровну сидящею около постели в креслах; одета она была с явным кокетством: в новеньком платье, с чистенькими воротничками и нарукавничками, с безукоризненно причесанною головою; когда же Вихров взглянул ей в лицо,
то чуть не вскрикнул: она — мало
того, что была худа, но как бы изглодана болезнью, и, как ему показалось, на лбу у ней выступал уже предсмертный лихорадочный пот.
— Чем несносная Катишь, чем? — говорила
та,
входя в это время в комнату.
В маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и горели большие местные свечи.
Войдя в зальцо, Вихров увидел, что на большом столе лежала Клеопатра Петровна; она была в белом кисейном платье и с цветами на голове. Сама с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь
тем, что в зале никого не было, он подошел, взял ее за руку, которая едва послушалась его.
Катишь между
тем, как кошка, хитрой и лукавой походкой
вошла в кабинет к Вихрову. Он, при ее входе, приподнял несколько свою опущенную голову.
Мари очень боялась, когда она
вошла в лодку — и
та закачалась.
Вихров,
войдя в гостиную, будто случайно сел около Мари — и она сейчас же поблагодарила его за
то взором, хоть и разговаривала в это время очень внимательно с Юлией.
Вихров
вошел; оказалось, что это был
тот самый номер, в котором он в первый приезд свой останавливался.
Вихров, по наружности, слушал эти похвалы довольно равнодушно, но, в самом деле, они очень ему льстили, и он
вошел в довольно подробный разговор с молодыми людьми, из которого узнал, что оба они были сами сочинители; штатский писал статьи из политической экономии, а военный — очерки последней турецкой войны, в которой он участвовал; по некоторым мыслям и по некоторым выражениям молодых людей, Вихров уже не сомневался, что оба они были самые невинные писатели; Мари между
тем обратилась к мужу.
— Господа, хотите играть в карты? — отнеслась Мари к двум пожилым генералам, начинавшим уж и позевывать от скуки;
те, разумеется, изъявили величайшую готовность. Мари же сейчас всех их усадила: она, кажется, делала это, чтобы иметь возможность поговорить посвободней с Вихровым, но это ей не совсем удалось, потому что в зало
вошел еще новый гость, довольно высокий, белокурый, с проседью мужчина, и со звездой.