Неточные совпадения
В это время
они подошли к пруду. Сережа позвонил в колокольчик.
Когда Паша совсем уже хотел уйти с крыльца в комнаты,
к нему подошла знакомая нам скотница.
Увидав Захаревских в церкви, Александра Григорьевна слегка мотнула
им головой; те, в свою очередь, тоже издали поклонились ей почтительно:
они знали, что Александра Григорьевна не любила, чтобы в церкви, и особенно во время службы,
подходили к ней.
Старший сын хозяев, должно быть, очень неглупый мальчик, заметил это, и когда Александра Григорьевна перестала говорить,
он сейчас же
подошел к Сереже и вежливо сказал
ему...
Не подавая виду, что у
него окоченели от холоду руки и сильно болит нога,
он поднялся и, когда
они подошли к театру, в самом деле забыл и боль и холод.
Перед экзаменом инспектор-учитель задал
им сочинение на тему: «Великий человек». По словесности Вихров тоже был первый, потому что прекрасно знал риторику и логику и, кроме того, сочинял прекрасно. Счастливая мысль мелькнула в
его голове: давно уже желая высказать то, что наболело у
него на сердце,
он подошел к учителю и спросил
его, что можно ли, вместо заданной
им темы, написать на тему: «Случайный человек»?
Еспер Иваныч когда
ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел было; я сюда
его не пустила, выслала
ему рубль и велела идти домой; а
он заместо того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только как
подошел к нашему дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц, не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
Героем моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда
он станет причащаться,
его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец,
он подошел к чаше и повторил за священником: «Да будет мне сие не в суд и не в осуждение», — у
него задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми
он принимал причастие;
он едва имел силы проглотить данную
ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и стал горячо-горячо молиться, что бог допустил
его принять крови и плоти господней!
Павел наконец проснулся и, выйдя из спальни своей растрепанный, но цветущий и здоровый,
подошел к отцу и, не глядя
ему в лицо, поцеловал у
него руку. Полковник почти сурово взглянул на сына.
Павел поклонился ей и, нимало не медля затем, с опущенными в землю глазами,
подошел под благословение
к отцу-настоятелю: после жизни у Крестовниковых
он очень стал уважать всех духовных особ. Настоятель попривстал немного и благословил
его.
— Здравствуйте, батюшка Павел Михайлович, — сказал
он с веселым и добрым лицом,
подходя к руке Павла.
— Вставай! — сказал
он,
подходи к Ваньке и трогая
его слегка ногой.
И, вслед затем,
он встал и
подошел к поставленной на стол закуске, выпил не больше четверти рюмочки водки и крикнул: «Миша!».
— А вот что такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить и
подходя по временам
к водке и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что я поступил солдатом в полк, она встала и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, — я узнаю в
нем сына моего!»
— Вот-с, как это было, — начал Михаил Поликарпович, — не полковник, а майор
подошел к ней, и только было наклонился, чтобы руку ей подать и отвести в карету, она выхватила из-под фартука кинжал да и пырнула
им его.
— Батюшка, не пора ли вам принять лекарство? — сказала затем Мари,
подходя и наклоняясь
к больному, как бы для того, чтобы
он лучше ее слышал.
В такого рода размышлениях Павел, сам того не замечая, дошел с Дмитровки на Тверскую и, порядком устав, запыхавшись,
подошел к своему номеру, но когда отворил дверь, то поражен был: у
него перед письменным столом сидела, глубоко задумавшись, m-me Фатеева в дорожном платье. При
его приходе она вздрогнула и обернулась.
Павел с восторгом
подошел к ней. Она
его начала страстно целовать.
— А я знаю, — проговорил
он и,
подойдя к ней, крепко обнял и поцеловал ее.
«Тот бы пробрал этого господина», — думал
он и, не утерпев наконец,
подошел к Петину и шепнул...
— Это входят в церковь разные господа, — начал Петин и сначала представил, как входит молодой офицер,
подходит к самым местным иконам и перед каждой из
них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у
него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет… И, наконец, входит молодой чиновник во фраке;
он молится очень прилично, ничего особенного из себя не делает и только все что-то слегка дотрагивается до груди, близ галстука.
Павел заметил это и поспешил
к нему подойти.
Людям остающимся всегда тяжелее нравственно — чем людям уезжающим. Павел с каким-то тупым вниманием смотрел на все сборы;
он подошел к тарантасу, когда Клеопатра Петровна, со своим окончательно уже могильным выражением в лице, села в
него; Павел поправил за ней подушку и спросил, покойно ли ей.
Кирьян вошел. Это уж был теперь совсем седой старик.
Он подошел прямо
к руке барина, и, как тот ни сопротивлялся, Кирьян притянул
к себе руку
его и поцеловал ее.
В это время
они подошли к квартире Вихрова и стали взбираться по довольно красивой лестнице. В зале
они увидели парадно накрытый обеденный стол, а у стены — другой столик, с прихотливой закуской. Салов осмотрел все это сейчас же орлиным взглядом. Павел встретил
их с немножко бледным лицом, в домашнем щеголеватом сюртуке, с небрежно завязанным галстуком и с волосами, зачесанными назад; все это
к нему очень шло.
— А так бы думал, что за здоровье господина моего надо выпить! — отвечал Макар Григорьев и, когда вино было разлито,
он сам пошел за официантом и каждому гостю кланялся, говоря: «Пожалуйте!» Все чокнулись с
ним, выпили и крепко пожали
ему руку.
Он кланялся всем гостям и тотчас же махнул официантам, чтоб
они подавали еще. Когда вино было подано,
он взял свой стакан и прямо
подошел уже
к Вихрову.
Благодаря выпитому пуншу
он едва держался на ногах и сам даже выносить ничего не мог из вещей, а позвал для этого дворника и едва сминающимся языком говорил
ему: «Ну, ну, выноси; тебе заплатят; не даром!» Макар Григорьев только посматривал на
него и покачивал головой, и когда Ванька
подошел было проститься
к нему и хотел с
ним расцеловаться, Макар Григорьев подставил
ему щеку, а не губы.
Вихров между тем сидел уже и отдыхал с своей дамой на довольно отдаленных креслах; вдруг
к нему подошел клубный лакей.
— Друг мой, что такое с вами? — говорил
он,
подходя к ней и, не стесняясь присутствием Прыхиной, целуя ее.
— Позвольте вам презентовать, как истинному приятелю и почтенному земляку, — говорил
он,
подходя к Вихрову и подавая
ему небольшую розовую книжку, — это моя муза, плоды моего вдохновения.
Как только от
него отошла Юлия,
к нему сейчас же
подошла и села на ее место Прыхина. О, Катишь сейчас ужасную штучку отпустила с Кергелем.
Он подошел к ней и вдруг стал ее звать на кадриль. Катишь вся вспыхнула даже в лице.
— Прекрасно, отлично! — воскликнула Прыхина. — Она теперь уж и лгунья у вас! Неблагодарные вы, неблагодарные мужчины! — Прыхина вероятно бы еще долго не отпустила Вихрова и стала
его допытывать, но
к нему подошел Живин.
Кергель
подходил то
к одному из
них, то
к другому, постоит, скажет несколько слов и отойдет.
Подходя к самому монастырю, путники наши действительно увидели очень много монахов в поле; некоторые из
них в рубашках, а другие в худеньких черных подрясниках — пахали; двое севцов сеяло, а рыжий монах, в клобуке и подряснике поновее, должно быть, казначей, стоял у телеги с семянами.
— Можете, — отвечал казначей и посмотрел на худого монаха. Тот
подошел к раке, отпер ее висевшим у
него на поясе ключом и с помощью казначея приподнял крышку, а сей последний раскрыл немного и самую пелену на мощах, и Вихров увидел довольно темную и, как
ему показалось, не сухую даже грудь человеческую. Трепет объял
его; у
него едва достало смелости наклониться и прикоснуться губами
к священным останкам. За
ним приложились и все прочие, и крышка раки снова опустилась и заперлась.
— Все это у
них об литературе ихней, — проговорил
он и,
подойдя к окну, начал на
нем барабанить марш.
Подходя к своей гостинице,
он еще издали заметил какую-то весьма подозрительной наружности, стоящую около подъезда, тележку парой, а потом, когда
он вошел в свой номер, то увидал там стоящего жандарма с сумкой через плечо. Сомненья
его сейчас же все разрешились.
— До начальника губернии, — начал
он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, — дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист
к нам из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в суд; вот
он приходит
к нам и рассказывает: «Я, говорит, гулял у себя в селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и
подошел, говорит, я
к пастуху попросить огня в трубку, а в это время
к тому
подходит другой пастух — из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?» — «Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил».
Когда Вихров
подошел к этому дому, перепуганный смотритель, с небритой бородой и в отставном военном вицмундире, дожидался уже
его у подъезда.
— Еще бы! Бунт такой на меня подняли, когда я запретил было
им к окнам-то
подходить: «Что, говорят, ты свету божьего, что ли, нас лишаешь!» Хорош у
них свет божий!
— Вы
к окнам не смейте
подходить, когда арестанты на дворе гуляют! — сказал
он арестанткам.
Подошли мы таким манером часов в пять утра
к селенью, выстроились там солдаты в ширингу; мне велели стать в стороне и лошадей отпрячь; чтобы, знаете,
они не испугались, как стрелять будут; только вдруг это и видим: от селенья-то идет громада народу… икону, знаете, свою несут перед собой… с кольями, с вилами и с ружьями многие!..
К Вихрову сейчас
подошел голова, а за
ним шло человек девять довольно молодых мужиков с топорами в руках и за поясом.
В это время
к нему подошли две старушки, красивые еще из себя и преплутовки, должно быть.
Они сначала
ему обе враз низко поклонились, сгибая при этом только спины свои, а потом обе вместе заголосили...
Вихров
подошел к этой первой группе. Зарубившийся плотник только взмахнул на
него глазами и потом снова закрыл
их и поник вместе с тем головою. Рана у
него, вероятно, была очень дурно перевязана, потому что кровь продолжала пробиваться сквозь рубашку и кафтан.
— Не трудись
их вынимать, а, напротив, дай мне расписку, что я
их не взял у тебя! — сказал Вихров и,
подойдя к столу, написал такого рода расписку. — Подпишись, — прибавил
он, подвигая ее
к мужику.
Чтобы разговор как-нибудь не перешел на личные отношения, Вихров принялся было рассказывать и прежнее свое путешествие в Учню, но в это время
к нему подошла хозяйка дома и, тронув
его легонько веером по плечу, сказала
ему...
Он был средних лет, с несколько лукавою и заискивающею физиономиею, и отличался, говорят, тем, что по какой бы цене ни играл и сколько бы ни проигрывал — никогда не менялся в лице, но в настоящее время
он, видимо, был чем-то озабочен и беспрестанно
подходил то
к тому, то
к другому окну и смотрел на видневшуюся из
них дорогу, как бы ожидая кого-то.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров
подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад, повели
их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою
к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни на кого не смотрел.
— Вот-с, привел, — сказал
он,
подходя к Вихрову. — Это вот губернаторский чиновник, — сказал
он мужикам.