Неточные совпадения
«Там видно будет», сказал себе Степан Аркадьич и, встав, надел серый халат на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших
его полное тело,
подошел к окну, поднял стору и громко позвонил. На звонок тотчас же вошел старый друг, камердинер Матвей, неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед за Матвеем вошел и цирюльник с припасами для бритья.
Если и была причина, почему
он предпочитал либеральное направление консервативному, какого держались тоже многие из
его круга, то это произошло не оттого, чтоб
он находил либеральное направление более разумным, но потому, что
оно подходило ближе
к его образу жизни.
«Всё смешалось,—подумал Степан Аркадьич, — вон дети одни бегают». И,
подойдя к двери,
он кликнул
их.
Они бросили шкатулку, представлявшую поезд, и вошли
к отцу.
Увидав мужа, она опустила руку в ящик шифоньерки, будто отыскивая что-то, и оглянулась на
него, только когда
он совсем вплоть
подошел к ней. Но лицо ее, которому она хотела придать строгое и решительное выражение, выражало потерянность страдание.
Слушая разговор брата с профессором,
он замечал, что
они связывали научные вопросы с задушевными, несколько раз почти
подходили к этим вопросам, но каждый раз, как только
они подходили близко
к самому главному, как
ему казалось,
они тотчас же поспешно отдалялись и опять углублялись в область тонких подразделений, оговорок, цитат, намеков, ссылок на авторитеты, и
он с трудом понимал, о чем речь.
Но тут Левину опять показалось, что
они,
подойдя к самому главному, опять отходят, и
он решился предложить профессору вопрос.
Он подошел к горам, на которых гремели цепи спускаемых и поднимаемых салазок, грохотали катившиеся салазки и звучали веселые голоса.
«Неужели я могу сойти туда на лед,
подойти к ней?» подумал
он.
В это время Степан Аркадьич, со шляпой на боку, блестя лицом и глазами, веселым победителем входил в сад. Но,
подойдя к теще,
он с грустным, виноватым лицом отвечал на ее вопросы о здоровье Долли. Поговорив тихо и уныло с тещей,
он выпрямил грудь и взял под руку Левина.
Кланяясь направо и налево нашедшимся и тут, как везде, радостно встречавшим
его знакомым,
он подошел к буфету, закусил водку рыбкой, и что-то такое сказал раскрашенной, в ленточках, кружевах и завитушках Француженке, сидевшей за конторкой, что даже эта Француженка искренно засмеялась.
Она уже
подходила к дверям, когда услыхала
его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с
ним не может быть неловко. Вот
он, сказала она себе, увидав всю
его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула
ему в лицо, как бы умоляя
его о пощаде, и подала руку.
В то время как
он подходил к ней, красивые глаза
его особенно нежно заблестели, и с чуть-заметною счастливою и скромно-торжествующею улыбкой (так показалось Левину), почтительно и осторожно наклонясь над нею,
он протянул ей свою небольшую, но широкую руку.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав
его, решительным легким шагом вышла из вагона. И, как только брат
подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула
к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала
его,
он опять вошел в вагон.
То же самое думал ее сын.
Он провожал ее глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на
его лице. В окно
он видел, как она
подошла к брату, положила
ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить
ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с
ним, с Вронским, и
ему ото показалось досадным.
Они вместе вышли. Вронский шел впереди с матерью. Сзади шла Каренина с братом. У выхода
к Вронскому
подошел догнавший
его начальник станции.
Она стояла, как и всегда, чрезвычайно прямо держась, и, когда Кити
подошла к этой кучке, говорила с хозяином дома, слегка поворотив
к нему голову.
Левин
подошел к фонарю, прочел адрес брата, который у
него был в бумажнике, и подозвал извозчика.
Но это говорили
его вещи, другой же голос в душе говорил, что не надо подчиняться прошедшему и что с собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого голоса,
он подошел к углу, где у
него стояли две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать
их, стараясь привести себя в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги.
Он поспешно поставил гири.
Пройдя черев двор мимо сугроба у сирени,
он подошел к скотной.
Он приказал подбежавшему
к нему из второго класса Немцу-лакею взять вещи и ехать, а сам
подошел к ней.
Еще в то время, как
он подходил к Анне Аркадьевне сзади,
он заметил с радостью, что она чувствовала
его приближение и оглянулась было и, узнав
его, опять обратилась
к мужу.
Как только она заплакала, князь тоже затих.
Он подошел к ней.
Муж княгини Бетси, добродушный толстяк, страстный собиратель гравюр, узнав, что у жены гости, зашел пред клубом в гостиную. Неслышно, по мягкому ковру,
он подошел к княгине Мягкой.
Оглянув жену и Вронского,
он подошел к хозяйке и, усевшись зa чашкой чая, стал говорить своим неторопливым, всегда слышным голосом, в своем обычном шуточном тоне, подтрунивая над кем-то.
Алексей Александрович, просидев полчаса,
подошел к жене и предложил ей ехать вместе домой; но она, не глядя на
него, отвечала, что останется ужинать. Алексей Александрович раскланялся и вышел.
«И ужаснее всего то, — думал
он, — что теперь именно, когда
подходит к концу мое дело (
он думал о проекте, который
он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я не из таких людей, которые переносят беспокойство и тревоги и не имеют силы взглянуть
им в лицо».
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич,
подходя к долгуше.
Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия. Вот это жизнь! Как хорошо! Вот бы как я желал жить!
Он знал, что это был Гладиатор, но с чувством человека, отворачивающегося от чужого раскрытого письма,
он отвернулся и
подошел к деннику Фру-Фру.
Только когда
он подошел к её голове, она вдруг затихла, и мускулы её затряслись под тонкою, нежною шерстью.
— Что с вами? Вы нездоровы? — сказал
он по-французски,
подходя к ней.
Он хотел подбежать
к ней; но, вспомнив, что могли быть посторонние, оглянулся на балконную дверь и покраснел, как
он всякий раз краснел, чувствуя, что должен бояться и оглядываться.
— Да, — сказал
он, решительно
подходя к ней. — Ни я, ни вы не смотрели на наши отношения как на игрушку, а теперь наша судьба решена. Необходимо кончить, — сказал
он оглядываясь, — ту ложь, в которой мы живем.
Он подошел к своему кучеру, задремавшему на козлах в косой уже тени густой липы, полюбовался переливающимися столбами толкачиков-мошек, вившихся над плотными лошадьми и, разбудив кучера, вскочил в коляску и велел ехать
к Брянскому.
Переодевшись без торопливости (
он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать
к баракам. От бараков
ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как
он входил в барак,
он слышал звонок.
Подходя к конюшне,
он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
Он хотел
подойти к своей лошади, но
его опять задержал знакомый.
— Нет, не видал, — отвечал Вронский и, не оглянувшись даже на беседку, в которой
ему указывали на Каренину,
подошел к своей лошади.
Чувствуя, что
он вместе с другими скачущими составляет центр, на который устремлены все глаза, Вронский в напряженном состоянии, в котором
он обыкновенно делался медлителен и спокоен в движениях,
подошел к своей лошади.
Они уже
подходили к запруженной реке, направляясь
к тому месту, откуда должны были пускать
их.
Государь, и весь двор, и толпы народа — все смотрели на
них, — на
него и на шедшего на лошадь дистанции впереди Махотина, когда
они подходили к чорту (так назывался глухой барьер).
Но пред препятствием,
к которому
они подходили, Вронский, чтобы не итти большой круг, стал работать поводьями, и быстро, на самом косогоре, обошел Махотина.
— Я иду, прощайте! — сказала Анна и, поцеловав сына,
подошла к Алексею Александровичу и протянула
ему руку. — Ты очень мил, что приехал.
Она видела, как
он подходил к беседке, то снисходительно отвечая на заискивающие поклоны, то дружелюбно, рассеянно здороваясь с равными, то старательно выжидая взгляда сильных мира и снимая свою круглую, большую шляпу, нажимавшую кончики
его ушей.
— Мама, можно мне заговорить с нею? — сказала Кити, следившая за своим незнакомым другом и заметившая, что она
подходит к ключу, и что
они могут сойтись у
него.
Утро было прекрасное: опрятные, веселые дома с садиками, вид краснолицых, красноруких, налитых пивом, весело работающих немецких служанок и яркое солнце веселили сердце; но чем ближе
они подходили к водам, тем чаще встречались больные, и вид
их казался еще плачевнее среди обычных условий благоустроенной немецкой жизни.
Князь
подошёл к ней. И тотчас же в глазах
его Кити заметила смущавший её огонек насмешки.
Он подошёл к мадам Шталь и заговорил на том отличном французском языке, на котором столь немногие уже говорят теперь, чрезвычайно учтиво и мило.
Левин
подошел к брату. Ничего не ловилось, но Сергей Иванович не скучал и казался в самом веселом расположении духа. Левин видел, что, раззадоренный разговором с доктором,
он хотел поговорить. Левину же, напротив, хотелось скорее домой, чтобы распорядиться о вызове косцов
к завтрему и решить сомнение насчет покоса, которое сильно занимало
его.
Пройдя еще один ряд,
он хотел опять заходить, но Тит остановился и,
подойдя к старику, что-то тихо сказал
ему.
Они оба поглядели на солнце. «О чем это
они говорят и отчего
он не заходит ряд?» подумал Левин, не догадываясь, что мужики не переставая косили уже не менее четырех часов, и
им пора завтракать.
Левин не замечал, как проходило время. Если бы спросили
его, сколько времени
он косил,
он сказал бы, что полчаса, — а уж время
подошло к обеду. Заходя ряд, старик обратил внимание Левина на девочек и мальчиков, которые с разных сторон, чуть видные, по высокой траве и по дороге шли
к косцам, неся оттягивавшие
им ручонки узелки с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики с квасом.
Когда уже половина детей были одеты,
к купальне
подошли и робко остановились нарядные бабы, ходившие за сныткой и молочником. Матрена Филимоновна кликнула одну, чтобы дать ей высушить уроненную в воду простыню и рубашку, и Дарья Александровна разговорилась с бабами. Бабы, сначала смеявшиеся в руку и не понимавшие вопроса, скоро осмелились и разговорились, тотчас же подкупив Дарью Александровну искренним любованьем детьми, которое
они выказывали.
— Нет, разорву, разорву! — вскрикнула она, вскакивая и удерживая слезы. И она
подошла к письменному столу, чтобы написать
ему другое письмо. Но она в глубине души своей уже чувствовала, что она не в силах будет ничего разорвать, не в силах будет выйти из этого прежнего положения, как
оно ни ложно и ни бесчестно.
Сходя с лестницы, Серпуховской увидал Вронского. Улыбка радости осветила лицо Серпуховского.
Он кивнул кверху головой, приподнял бокал, приветствуя Вронского и показывая этим жестом, что не может прежде не
подойти к вахмистру, который, вытянувшись, уже складывал губы для поцелуя.