Неточные совпадения
— Все говорят, мой милый Февей-царевич, что мы с тобой лежебоки; давай-ка, не
будем сегодня лежать после обеда, и
поедем рыбу ловить… Угодно вам, полковник, с нами? — обратился он к Михайлу Поликарпычу.
— Я бы сейчас и приехала, — отвечала Фатеева (голос ее
был тих и печален), — но мужа не
было дома; надобно
было подождать и его и экипаж; он приехал, я и
поехала.
— Это тебе, — сказал он, подавая пакет Павлу, — тут пятьсот рублей. Если отец не
будет тебя пускать в университет, так тебе
есть уж на что
ехать.
— Все лучше; отпустит — хорошо, а не отпустит — ты все-таки обеспечен и
поедешь… Маша мне сказывала, что ты хочешь
быть ученым, — и
будь!.. Это лучшая и честнейшая дорога для всякого человека.
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините,
поехали с Макаром Григорьичем чай
пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему голосу, — извольте со мной
ехать к Александре Григорьевне… Она мне все говорит: «Сколько, говорит, раз сын ваш бывает в деревне и ни разу у меня не
был!» У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
— Все мы, и я и господа чиновники, — продолжал между тем Постен, — стали ему говорить, что нельзя же это, наконец, и что он хоть и муж, но
будет отвечать по закону… Он, вероятно, чтобы замять это как-нибудь, предложил Клеопатре Петровне вексель, но вскоре же затем, с новыми угрозами, стал требовать его назад… Что же оставалось с подобным человеком делать, кроме того, что я предложил ей мой экипаж и лошадей, чтобы она
ехала сюда.
— А я еще больше измучусь, — сказал Павел, — если вы
поедете со мной, потому что вам надобно
быть в деревне.
Павел, по преимуществу, не желал, чтобы отец
ехал с ним, потому что все хоть сколько-нибудь близкие люди опротивели ему, и он хотел, чтобы никто, кроме глупого Ваньки, не
был свидетелем его страданий.
— Как не хорошо, помилуй, друг мой!.. Через неделю
будут Бородинские маневры, надобно же ему все заранее осмотреть. Прусский король и австрийский император, говорят, сюда
едут на маневры.
Самое большое, чем он мог
быть в этом отношении, это — пантеистом, но возвращение его в деревню, постоянное присутствие при том, как старик отец по целым почти ночам простаивал перед иконами, постоянное наблюдение над тем, как крестьянские и дворовые старушки с каким-то восторгом бегут к приходу помолиться, — все это, если не раскрыло в нем религиозного чувства, то, по крайней мере, опять возбудило в нем охоту к этому чувству; и в первое же воскресенье, когда отец
поехал к приходу, он решился съездить с ним и помолиться там посреди этого простого народа.
Прежде служитель алтаря
был! — прибавил он и, заметив, что становая уехала далеко от них, проговорил: —
Поехать — барыне ворота отворить, а то ругаться после станет!
— На этой же бы неделе
был у вас, чтобы заплатить визит вам и вашему милому юноше, — говорил любезно Александр Иванович, — но — увы! —
еду в губернию к преосвященному владыке.
— А, ведь, с Сивцовской горы, должно
быть, экипаж какой-то
едет.
У Павла, как всегда это с ним случалось во всех его увлечениях, мгновенно вспыхнувшая в нем любовь к Фатеевой изгладила все другие чувствования; он безучастно стал смотреть на горесть отца от предстоящей с ним разлуки… У него одна только
была мысль, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти несносные два-три дня — и скорее
ехать в Перцово (усадьбу Фатеевой). Он по нескольку раз в день призывал к себе кучера Петра и расспрашивал его, знает ли он дорогу в эту усадьбу.
И все это Иван говорил таким тоном, как будто бы и в самом деле знал дорогу. Миновали, таким образом, они Афанасьево, Пустые Поля и въехали в Зенковский лес. Название, что дорога в нем
была грязная, оказалось слишком слабым: она
была адски непроходимая, вся изрытая колеями, бакалдинами;
ехать хоть бы легонькою рысью
было по ней совершенно невозможно: надо
было двигаться шаг за шагом!
Двадцатого декабря
было рождение Еспера Иваныча. Вихров
поехал его поздравить и нарочно выбрал этот день, так как наверное знал, что там непременно
будет Мари, уже возвратившаяся опять из Малороссии с мужем в Москву. Павлу уже не тяжело
было встретиться с нею: самолюбие его не
было уязвляемо ее равнодушием; его любила теперь другая, гораздо лучшая, чем она, женщина. Ему, напротив, приятно даже
было показать себя Мари и посмотреть, как она добродетельничает.
Через несколько дней Павлом получено
было с траурной каемкой извещение, что Марья Николаевна и Евгений Петрович Эйсмонды с душевным прискорбием извещают о кончине Еспера Ивановича Имплева и просят родных и знакомых и проч. А внизу рукой Мари
было написано: «Надеюсь, что ты приедешь отдать последний долг человеку, столь любившему тебя». Павел, разумеется, сейчас
было собрался
ехать; но прежде зашел сказать о том Клеопатре Петровне и показал даже ей извещение.
— Во всяком случае, — продолжала она, — я ни сама не хочу оставаться в этих номерах; ни вас здесь оставлять с вашими приятелями и приятельницами-девицами.
Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я
буду будто хозяйка, а ты у меня на хлебах
будешь жить.
— Очень! Но меня гораздо более тревожит то, что я как
поехала — говорила) ему, писала потом, чтобы он мне проценты по векселю выслал, на которые я могла бы жить, но он от этого решительно отказывается… Чем же я после того
буду жить? Тебя мне обременять этим, я вижу, невозможно: ты сам очень немного получаешь.
Ехать к матери не
было никакой возможности, так как та сама чуть не умирала с голоду; воротиться другой раз к мужу — она совершенно не надеялась, чтобы он принял ее.
Тарантас
поехал. Павел вышел за ворота проводить его. День
был ясный и совершенно сухой; тарантас вскоре исчез, повернув в переулок. Домой Вихров
был не в состоянии возвратиться и поэтому велел Ивану подать себе фуражку и вышел на Петровский бульвар. Тихая грусть, как змея, сосала ему душу.
—
Будет! А то хуже избалуете. Вы когда думаете в деревню-то
ехать?
— Ехать-то мне, — начал Павел, — вот ты хоть и не хочешь
быть мне отцом, но я все-таки тебе откроюсь: та госпожа, которая жила здесь со мной, теперь — там, ухаживает за больным, умирающим мужем. Приеду я туда, и мы никак не утерпим, чтобы не свидеться.
— О, да благословит тебя бог, добрый друг! — воскликнул Салов с комическим чувством, крепко пожимая руку Вихрова. —
Ехать нам всего лучше в Купеческий клуб, сегодня там совершается великое дело: господа купцы вывозят в первый раз в собрание своих супруг; первая Петровская ассамблея
будет для Замоскворечья, — но только не по высочайшему повелению, а по собственному желанию! Прогресс!.. Дворянству не хотят уступить.
Часов в одиннадцать они не отдумали и
поехали. Купеческое собрание
было уже полнехонько. Вихров и Салов, войдя, остановились у одной из арок, соединяющих гостиную с танцевальной залой.
Поедете вы, сударь, теперь в деревню, — отнесся Макар Григорьев опять к Вихрову, — ждать строгости от вас нечего: строгого господина никогда из вас не
будет, а тоже и поблажкой, сударь, можно все испортить дело.
Иван, решительно не сообразив, что лошадь совершенно еще не выкормлена
была, заложил ее снова и
поехал.
В тот же день после обеда Вихров решился
ехать к Фатеевой. Петр повез его тройкой гусем в крытых санях. Иван в наказание не
был взят, а брать кого-нибудь из других людей Вихров не хотел затем, чтобы не
было большой болтовни о том, как он
будет проводить время у Фатеевой.
— Мне
есть повод съездить к нему. Я продавал по поручению Александры Григорьевны Воздвиженское и кой-каких бумаг не передал его покойному отцу;
поеду теперь и передам самому.
«Должно
быть, говорю, украл кто-нибудь; я,
ехавши, виноват, заснул!» Говорю это, а самого дрожь бьет, зуб с зубом от страха не сходятся, и стыдно-то, и горько-то, и страшно.
Ну, и
был ли тут трех какой-нибудь или нет, — богу судить, но я и до сей поры, сударь, — продолжал Добров, видимо одушевившись, — не могу мимо этого самого Кривцова идти или
ехать спокойно.
Герой мой оделся франтом и, сев в покойный возок,
поехал в собрание. Устроено оно
было в трактирном заведении города; главная танцевальная зала
была довольно большая и холодноватая; музыка стояла в передней и, когда Вихров приехал, играла галоп. У самых дверей его встретил, в черном фраке, в белом жилете и во всех своих крестах и медалях, старик Захаревский. Он нарочно на этот раз взялся
быть дежурным старшиной.
Таким образом приятели разговаривали целый вечер; затем Живин и Кергель отужинали даже в Воздвиженском, причем выпито
было все вино, какое имелось в усадьбе, и когда наконец гости уселись в свои пошевни, чтоб
ехать домой, то сейчас же принялись хвалить хозяина.
Впереди
ехал Ванька, который до самой шеи
был уже мокрый.
Поутру Клеопатра Петровна предположила со всеми своими гостями
ехать в церковь к обедне; запряжены
были для этого четвероместные пошевни.
В Петров день друзья наши действительно
поехали в Семеновское, которое показалось Вихрову совершенно таким же, как и
было, только постарело еще больше, и некоторые строения его почти совершенно развалились.
— Да кто же может, кто? — толковал ему Живин. — Все мы и
пьем оттого, что нам дела настоящего, хорошего не дают делать, —
едем, черт возьми, коли ты желаешь того.
— Что ж мы, однако,
будем делать? — говорил Вихров. — Мне все-таки скучно,
поедем куда-нибудь, — хоть на богомолье, что ли?
Озеро, как и в предыдущий день,
было гладкое и светлое; друзья наши
ехали около самого берега, на песчаном склоне которого бегало множество длинноносых куликов всевозможных пород.
— Далеко не шутка! — повторил и Абреев. — Мой совет, mon cher, вам теперь покориться вашей участи,
ехать, куда вас пошлют; заслужить, если это возможно
будет, благорасположение губернатора, который пусть хоть раз в своем отчете упомянет, что вы от ваших заблуждений совершенно отказались и что примерным усердием к службе стараетесь загладить вашу вину.
«Чем же я займу себя, несчастный!» — восклицал я, и скука моя
была так велика, что, несмотря на усталость, я сейчас же стал сбираться
ехать к Захаревским, чтобы хоть чем-нибудь себя занять.
Из всех этих сведений я доволен
был по крайней мере тем, что старший Захаревский, как видно,
был человек порядочный, и я прямо
поехал к нему. Он принял меня с удивлением, каким образом я попал к ним в город, и когда я объяснил ему, каким именно, это, кажется, очень подняло меня в глазах его.
Когда все это
было кончено, солнце уже взошло. Следователи наши начали собираться
ехать домой; Иван Кононов отнесся вдруг к ним...
Покуда он потом сел на извозчика и
ехал к m-me Пиколовой, мысль об театре все больше и больше в нем росла. «Играть
будут, вероятно, в настоящем театре, — думал он, — и, следовательно, можно
будет сыграть большую пьесу. Предложу им «Гамлета»!» — Возраст Ромео для него уже прошел, настала более рефлексивная пора — пора Гамлетов.
В том месте, где муж героини
едет в деревню к своей любовнице, и даже описывается самое свидание это, — Виссарион посмотрел на сестру, а потом — на брата; та немножко сконфузилась при этом, а по лицу прокурора трудно
было догадаться, что он думал.
Село Учня стояло в страшной глуши.
Ехать к нему надобно
было тридцативерстным песчаным волоком, который начался верст через пять по выезде из города, и сразу же пошли по сторонам вековые сосны,
ели, березы, пихты, — и хоть всего еще
был май месяц, но уже целые уймы комаров огромной величины садились на лошадей и ездоков. Вихров сначала не обращал на них большого внимания, но они так стали больно кусаться, что сейчас же после укуса их на лице и на руках выскакивали прыщи.
— Нет, я вольный… годов тридцать уж служу по земской полиции. Пробовали
было другие исправники брать своих кучеров, не вышло что-то. Здесь тем не выездить, потому места хитрые… в иное селение не дорогой надо
ехать, а либо пашней, либо лугами… По многим раскольничьим селеньям и дороги-то от них совсем никуда никакой нет.
Ловкий такой тогда исправник
был, смелый, молодой, сейчас к этому гарнизонному командиру: «
Едем, говорит, неприятеля усмирять»; а тот испугался, матерь божья.
Причащался, исповедывался перед тем, ей-богу, что смеху
было, — с своим, знаете, желтым воротником и саблишкой сел он, наконец, в свой экипаж, — им эти желтые воротники на смех, надо
быть, даны
были;
поехали мы, а он все охает: «Ах, как бы с командой не разъехаться!» — команду-то, значит, вперед послал.