Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу,
поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Добчинский. Он! и денег не платит и не
едет. Кому же б
быть, как не ему? И подорожная прописана в Саратов.
Сначала он принял
было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не
поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Помалчивали странники,
Покамест бабы прочие
Не поушли вперед,
Потом поклон отвесили:
«Мы люди чужестранные,
У нас забота
есть,
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от
еды.
Сладка
еда крестьянская,
Весь век
пила железная
Жует, а
есть не
ест!
— У нас забота
есть.
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от
еды.
Ты дай нам слово крепкое
На нашу речь мужицкую
Без смеху и без хитрости,
По правде и по разуму,
Как должно отвечать,
Тогда свою заботушку
Поведаем тебе…
Идем по делу важному:
У нас забота
есть,
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от
еды.
«Мы люди чужестранные,
Давно, по делу важному,
Домишки мы покинули,
У нас забота
есть…
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от
еды...
Поедешь ранним вечером,
Так утром вместе с солнышком
Поспеешь на базар.
Стародум. Оставя его,
поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать себя. Раны мои доказывают, что я их и не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников и войска
было лестною наградою службы моей, как вдруг получил я известие, что граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас взял отставку.
Простаков. От которого она и на тот свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум,
поехал в Сибирь; а как несколько уже лет не
было о нем ни слуху, ни вести, то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим.
План
был начертан обширный. Сначала направиться в один угол выгона; потом, перерезав его площадь поперек, нагрянуть в другой конец; потом очутиться в середине, потом
ехать опять по прямому направлению, а затем уже куда глаза глядят. Везде принимать поздравления и дары.
Каким образом об этих сношениях
было узнано — это известно одному богу; но кажется, что сам Наполеон разболтал о том князю Куракину во время одного из своих petits levе́s. [Интимных утренних приемов (франц.).] И вот в одно прекрасное утро Глупов
был изумлен, узнав, что им управляет не градоначальник, а изменник, и что из губернии
едет особенная комиссия ревизовать его измену.
Не
было ни
еды настоящей, ни одёжи изрядной.
Так, например, при Негодяеве упоминается о некоем дворянском сыне Ивашке Фарафонтьеве, который
был посажен на цепь за то, что говорил хульные слова, а слова те в том состояли, что"всем-де людям в
еде равная потреба настоит, и кто-де
ест много, пускай делится с тем, кто
ест мало"."И, сидя на цепи, Ивашка умре", — прибавляет летописец.
— А ты никуда не
поехала; тебе, верно, скучно
было? — сказал он.
Она
поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она
будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
Содержание
было то самое, как он ожидал, но форма
была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может
быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама хотела
ехать, но раздумала, зная, что это
будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать».
Машкин Верх скосили, доделали последние ряды, надели кафтаны и весело пошли к дому. Левин сел на лошадь и, с сожалением простившись с мужиками,
поехал домой. С горы он оглянулся; их не видно
было в поднимавшемся из низу тумане;
были слышны только веселые грубые голоса, хохот и звук сталкивающихся кос.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского
есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки
поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских
была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин,
был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
—
Едем,
едем, — отвечал счастливый Левин, не перестававший слышать звук голоса, сказавший: «до свидания», и видеть улыбку, с которою это
было сказано.
Это соображение
было тем более удобно, что молодые
ехали тотчас после свадьбы в деревню, где вещи большого приданого не
будут нужны.
Третий, артиллерист, напротив, очень понравился Катавасову. Это
был скромный, тихий человек, очевидно преклонявшийся пред знанием отставного гвардейца и пред геройским самопожертвованием купца и сам о себе ничего не говоривший. Когда Катавасов спросил его, что его побудило
ехать в Сербию, он скромно отвечал...
— Я? я недавно, я вчера… нынче то
есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к вам
ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Зачем я
еду? — повторил он, глядя ей прямо в глаза. — Вы знаете, я
еду для того, чтобы
быть там, где вы, — сказал он, — я не могу иначе.
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же
поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того,
есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым
были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он стал собираться
ехать в город и опять к матери, от которой надо
было получить подпись на доверенности.
— Я очень рада
буду, если вы
поедете. Я бы так хотела вас видеть на бале.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал мне знать, когда она
была в Петербурге. Я бы
поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
День скачек
был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он
поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых
будет весь Двор и на которых ему надо
быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему нужно
было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Молодая жена его, как рассказывал Венден, — он
был женат полгода, —
была в церкви с матушкой и, вдруг почувствовав нездоровье, происходящее от известного положения, не могла больше стоять и
поехала домой на первом попавшемся ей лихаче-извозчике.
— Да, кстати, — сказал он в то время, как она
была уже в дверях, — завтра мы
едем решительно? Не правда ли?
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не
едет? Он добр, он сам не знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей,
будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно
будет видеть ее. Отдайте ее.
— Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал на боковой карман, — и теперь я богатый человек; а нынче
поеду в клуб и, может
быть, выйду нищим. Ведь кто со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
Левин сказал жене, что он верит, что она желала
ехать, только чтобы
быть полезною, согласился, что присутствие Марьи Николаевны при брате не представляет ничего неприличного; но в глубине души он
ехал недовольный ею и собой.
— Ну что ж,
поедешь нынче вечером к нашим, к Щербацким то
есть? — сказал он, отодвигая пустые шершавые раковины, придвигая сыр и значительно блестя глазами.
Левин всё еще
был в нерешительности, но Кити, видевшая, что он скучает в Москве и советовавшая ему
ехать, помимо его заказала ему дворянский мундир, стоивший восемьдесят рублей. И эти восемьдесят рублей, заплаченные за мундир,
были главной причиной, побудившей Левина
ехать. Он
поехал в Кашин.
— Ну, я очень рад
был, что встретил Вронского. Мне очень легко и просто
было с ним. Понимаешь, теперь я постараюсь никогда не видаться с ним, но чтоб эта неловкость
была кончена, — сказал он и, вспомнив, что он, стараясь никогда не видаться, тотчас же
поехал к Анне, он покраснел. — Вот мы говорим, что народ
пьет; не знаю, кто больше
пьет, народ или наше сословие; народ хоть в праздник, но…
«Разумеется, мне всё равно, но всё-таки совестно и ужасно глупо», подумал Левин, утешая себя тем, что все это делают, и
поехал в публичное заседание Комитета, где он должен
был найти свояченицу, чтобы с ней вместе
ехать домой.
— Патти? Вы мне даете мысль. Я
поехала бы, если бы можно
было достать ложу.
Левин смотрел перед собой и видел стадо, потом увидал свою тележку, запряженную Вороным, и кучера, который, подъехав к стаду, поговорил что-то с пастухом; потом он уже вблизи от себя услыхал звук колес и фырканье сытой лошади; но он так
был поглощен своими мыслями, что он и не подумал о том, зачем
едет к нему кучер.
— Да, я
поеду, — опоминаясь и вставая, сказала Анна. — А если без меня
будет телеграмма, прислать к Дарье Александровне… Нет, я сама вернусь.
— Теперь мы
поедим конфет, — говорила М-llе Linon, — и Левин
ехал покупать конфеты.
Было решено
ехать завтра вместе.
Он, к удивлению комиссии, объявил, что он
будет просить разрешения самому
ехать на место для исследования дела.
Вронский при брате говорил, как и при всех, Анне вы и обращался с нею как с близкою знакомой, но
было подразумеваемо, что брат знает их отношения, и говорилось о том, что Анна
едет в имение Вронского.
Мысли о том, куда она
поедет теперь, — к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто одна за границу, и о том, что он делает теперь один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно еще примирение, и о том, что теперь
будут говорить про нее все ее петербургские бывшие знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович, и много других мыслей о том, что
будет теперь, после разрыва, приходили ей в голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям.
Чувствуя, что примирение
было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление к отъезду. Хотя и не
было решено,
едут ли они в понедельник или во вторник, так как оба вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной к тому, что они уедут днем раньше или позже. Она стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый, раньше обыкновенного вошел к ней.
В Суровский уезд не
было ни железной, ни почтовой дороги, и Левин
ехал на своих в тарантасе.
— Очень рад, — сказал он и спросил про жену и про свояченицу. И по странной филиации мыслей, так как в его воображении мысль о свояченице Свияжского связывалась с браком, ему представилось, что никому лучше нельзя рассказать своего счастья, как жене и свояченице Свияжского, и он очень
был рад
ехать к ним.