Неточные совпадения
Довольно! Окончен с прошедшим расчет,
Окончен расчет с господином!
Сбирается с силами
русский народ
И учится
быть гражданином.
И
русскую деву влекли на позор,
Свирепствовал бич без боязни,
И ужас народа при слове «набор»
Подобен
был ужасу казни?
У столбика дорожного
Знакомый голос слышится,
Подходят наши странники
И видят: Веретенников
(Что башмачки козловые
Вавиле подарил)
Беседует с крестьянами.
Крестьяне открываются
Миляге по душе:
Похвалит Павел песенку —
Пять раз
споют, записывай!
Понравится пословица —
Пословицу пиши!
Позаписав достаточно,
Сказал им Веретенников:
«Умны крестьяне
русские,
Одно нехорошо,
Что
пьют до одурения,
Во рвы, в канавы валятся —
Обидно поглядеть...
Пел складно песни
русскиеИ слушать их любил.
«Я —
русский мужичок!» —
Горланил диким голосом
И, кокнув в лоб посудою,
Пил залпом полуштоф!
(В те времена хорошие
В России дома не
было,
Ни школы, где б не спорили
О
русском мужике...
Легко
было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее
было обезоружить польскую интригу, тем более что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность
русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать, как внимание их
было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Таковы-то
были мысли, которые побудили меня, смиренного городового архивариуса (получающего в месяц два рубля содержания, но и за всем тем славословящего), ку́пно [Ку́пно — вместе, совместно.] с троими моими предшественниками, неумытными [Неумы́тный — неподкупный, честный (от старого
русского слова «мыт» — пошлина).] устами воспеть хвалу славных оных Неронов, [Опять та же прискорбная ошибка.
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории
русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она
будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
С этой минуты исчез старый Евсеич, как будто его на свете не
было, исчез без остатка, как умеют исчезать только «старатели»
русской земли.
Осматривание достопримечательностей, не говоря о том, что всё уже
было видено, не имело для него, как для
Русского и умного человека, той необъяснимой значительности, которую умеют приписывать этому делу Англичане.
Вронский и Каренина, по соображениям Михайлова, должны
были быть знатные и богатые
Русские, ничего не понимающие в искусстве, как и все богатые
Русские, но прикидывавшиеся любителями и ценителями.
— Ну полно, Саша, не сердись! — сказал он ей, робко и нежно улыбаясь. — Ты
была виновата. Я
был виноват. Я всё устрою. — И, помирившись с женой, он надел оливковое с бархатным воротничком пальто и шляпу и пошел в студию. Удавшаяся фигура уже
была забыта им. Теперь его радовало и волновало посещение его студии этими важными
Русскими, приехавшими в коляске.
Вронскому, бывшему при нем как бы главным церемониймейстером, большого труда стоило распределять все предлагаемые принцу различными лицами
русские удовольствия.
Были и рысаки, и блины, и медвежьи охоты, и тройки, и Цыгане, и кутежи с
русским битьем посуды. И принц с чрезвычайною легкостью усвоил себе
русский дух, бил подносы с посудой, сажал на колени Цыганку и, казалось, спрашивал: что же еще, или только в этом и состоит весь
русский дух?
Когда они вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама
ела девушка
русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не
было; они
были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.
Русская девушка ухаживала за мадам Шталь и, кроме того, как замечала Кити, сходилась со всеми тяжело-больными, которых
было много на водах, и самым натуральным образом ухаживала зa ними.
Левин
был несогласен ни с Песцовым, ни с братом, который как-то по своему и признавал и не признавал значение
русской общины.
Попробуем признать рабочую силу не идеальною рабочею силой, а
русским мужиком с его инстинктами и
будем устраивать сообразно с этим хозяйство.
Был ясный морозный день. У подъезда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам, между
русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от снега, казалось,
были разубраны в новые торжественные ризы.
Русская девушка эта, по наблюдениям Кити, не
была родня мадам Шталь и вместе с тем не
была наемная помощница.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать всё
русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не
были в нашей школе?
Хотя он и должен
был признать, что в восточной, самой большой части России рента еще нуль, что заработная плата выражается для девяти десятых восьмидесятимиллионного
русского населения только пропитанием самих себя и что капитал еще не существует иначе, как в виде самых первобытных орудий, но он только с этой точки зрения рассматривал всякого рабочего, хотя во многом и не соглашался с экономистами и имел свою новую теорию о заработной плате, которую он и изложил Левину.
Всё
было, вместе с отличным обедом и винами не от
русских виноторговцев, а прямо заграничной разливки, очень благородно, просто и весело. Кружок людей в двадцать человек
был подобран Свияжским из единомышленных, либеральных, новых деятелей и вместе остроумных и порядочных.
Пили тосты, тоже полушутливые, и за нового губернского предводителя, и за губернатора, и за директора банка, и за «любезного нашего хозяина».
Разговор между обедавшими, за исключением погруженных в мрачное молчание доктора, архитектора и управляющего, не умолкал, где скользя, где цепляясь и задевая кого-нибудь за живое. Один раз Дарья Александровна
была задета за живое и так разгорячилась, что даже покраснела, и потом уже вспомнила, не сказано ли ею чего-нибудь лишнего и неприятного. Свияжский заговорил о Левине, рассказывая его странные суждения о том, что машины только вредны в
русском хозяйстве.
Алексей Александрович доказывал, что обрусение Польши может совершиться только вследствие высших принципов, которые должны
быть внесены
Русскою администрацией.
Он настаивал на том, что
русский мужик
есть свинья и любит свинство, и, чтобы вывести его из свинства, нужна власть, а ее нет, нужна палка, а мы стали так либеральны, что заменили тысячелетнюю палку вдруг какими-то адвокатами и заключениями, при которых негодных вонючих мужиков кормят хорошим супом и высчитывают им кубические футы воздуха.
Сношений с обществом местным и
русским, при неопределенности их положения, тоже нельзя
было иметь.
— Я не имею удовольствия знать этого господина Левина, — улыбаясь сказал Вронский, — но, вероятно, он никогда не видал тех машин, которые он осуждает. А если видел и испытывал, то кое-как, и не заграничную, а какую-нибудь
русскую. А какие же тут могут
быть взгляды?
— Никогда этого с
русским народом не
будет! Власти нет, — отвечал помещик.
Помещик с седыми усами
был, очевидно, закоренелый крепостник и деревенский старожил, страстный сельский хозяин. Признаки эти Левин видел и в одежде — старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и в его умных, нахмуренных глазах, и в складной
русской речи, и в усвоенном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и в решительных движениях больших, красивых, загорелых рук с одним старым обручальным кольцом на безыменке.
— А мы живем и ничего не знаем, — сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? — сказал он, подавая ему только что полученную утром
русскую газету и указывая на статью о
русском художнике, жившем в том же городе и окончившем картину, о которой давно ходили слухи и которая вперед
была куплена. В статье
были укоры правительству и Академии за то, что замечательный художник
был лишен всякого поощрения и помощи.
— То
есть что же? Партия Бертенева против
русских коммунистов?
— Вот и я, — сказал князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не понимал, почему все
Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня
есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.
Княгиня подсмеивалась над мужем за его
русские привычки, но
была так оживлена и весела, как не
была во всё время жизни на водах.
Князь же, напротив, находил за границей всё скверным, тяготился европейской жизнью, держался своих
русских привычек и нарочно старался выказывать себя за границей менее Европейцем, чем он
был в действительности.
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы,
Русские, всегда так. Может
быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся.
Но не столько по болезни, сколько по гордости, как объясняла княгиня, мадам Шталь не
была знакома ни с кем из
Русских.
Манера обращения принца с теми самыми лицами, которые, к удивлению Вронского, из кожи вон лезли, чтобы доставлять ему
русские удовольствия,
была презрительна.
Как бы то ни
было, когда он простился с ним на седьмой день, пред отъездом его в Москву, и получил благодарность, он
был счастлив, что избавился от этого неловкого положения и неприятного зеркала. Он простился с ним на станции, возвращаясь с медвежьей охоты, где всю ночь у них
было представление
русского молодечества.
Но, несмотря на это, в то время как он перевертывал свои этюды, поднимал сторы и снимал простыню, он чувствовал сильное волнение, и тем больше, что, несмотря на то, что все знатные и богатые
Русские должны
были быть скоты и дураки в его понятии, и Вронский и в особенности Анна нравились ему.
В Турции
был в гареме, в Индии ездил на слоне и теперь в России желал вкусить всех специально
русских удовольствий.
С тем тактом, которого так много
было у обоих, они за границей, избегая
русских дам, никогда не ставили себя в фальшивое положение и везде встречали людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше, чем они сами понимали его.
Услыхав с другой стороны подъезда шаги, всходившие на лестницу, обер-кельнер обернулся и, увидав
русского графа, занимавшего у них лучшие комнаты, почтительно вынул руки из карманов и, наклонившись, объяснил, что курьер
был и что дело с наймом палаццо состоялось.
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих
русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы то ни
было общих целей.
Княгиня находила всё прекрасным и, несмотря на свое твердое положение в
русском обществе, старалась зa границей походить на европейскую даму, чем она не
была, — потому что она
была русская барыня, — и потому притворялась, что ей
было отчасти неловко.
Левин видел, что в вопросе этом уже высказывалась мысль, с которою он
был несогласен; но он продолжал излагать свою мысль, состоящую в том, что
русский рабочий имеет совершенно особенный от других народов взгляд на землю. И чтобы доказать это положение, он поторопился прибавить, что, по его мнению, этот взгляд
Русского народа вытекает из сознания им своего призвания заселить огромные, незанятые пространства на востоке.
— Ах, напротив, я ничем не занята, — отвечала Варенька, но в ту же минуту должна
была оставить своих новых знакомых, потому что две маленькие
русские девочки, дочери больного, бежали к ней.
И ни то, ни другое не давало не только ответа, но ни малейшего намека на то, что ему, Левину, и всем
русским мужикам и землевладельцам делать с своими миллионами рук и десятин, чтоб они
были наиболее производительны для общего благосостояния.
— Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, — сказал он. — И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения
есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос
русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.
Тот (Голенищев)
был здешний
Русский.