Неточные совпадения
Мы оставили
русских на марше от пепелища розенгофского форпоста к Сагницу. Немой, как мы сказали, служил им вожатым. Горы, по которым они шли,
были так высоки, что лошади, с тяжестями взбираясь на них (употреблю простонародное сравнение), вытягивались, как прут, а спалзывая с них, едва не свертывались в клубок. Вековые анценские леса пробудились тысячами отголосков; обитавшие в них зверьки, испуганные необыкновенною тревогой, бежали, сами не зная куда, и попадали прямо в толпы солдат.
Немой, ведя
русских, потому что приказано ему
было вести их, горевал при мысли, зачем такое множество людей идет на убой себе подобных.
К вечеру прибыл в стан и Паткуль без носа, разумею, красного, и без горба, разбросанных им по дороге, но, в замену, с планом гуммельсгофских окрестностей и с новыми средствами для мщения. С ним прибыло лицо новое для
русских — верный служитель Фриц, а вслед за тем прикатила на своей тележке маркитантша Ильза. Она отлучалась на целые сутки из войска Шереметева для развоза вестей, которые нужно
было Паткулю распустить по Лифляндии. Многих в это время заставила она горевать по себе.
— Знаю, не ты один слышал и не верил! Такого чудовища на Руси, как я, не
было и не
будет. Диво ли, что веру не имели к этим слухам? Так знай же: последний Новик
был сын, законный сын
русского боярина, Семена, Иванова по отце, Кропотова.
Но бой, каков ни
есть, уже завязался на левом берегу, и этого довольно, чтобы
русским укрепиться на правом.
— Моя также ныне дралась за
русской. Не забудь Ильзы, когда ее не
будет, — сказала она печально.
— С огнем? — вскричала Ильза, вдохновенная необыкновенною догадкой. — Это
были, наверно, бочонки с порохом. Злодейка! Она хочет подорвать Паткуля, Шереметева,
русских! Нет, этому не бывать, не бывать, говорю… пока в Елисавете Трейман
есть капля крови для мщения, пока блаженствует рингенский асмодей [Асмодей — коварный, злой дух (евр. миф.).].
Между тем Ильза употребила всю хитрость свою, чтобы выведать, какие
были намерения баронессы в случае, если
русские придут в Гельмет.
—
Русские бегут! нет спасения! — продолжала Ильза, ломая себе руки. — Злодей
будет торжествовать! злодей заочно насмеется надо мной!.. Оставайся ты, слепец, один: меня оставило же Провидение! Что мне до бедствий чужих? Я в няньки не нанималась к тебе. Иду —
буду сама действовать! на что мне помощь
русских, Паткуля; на что мне умолять безжалостную судьбу? Она потакает злодеям. Да, ей весело, любо!
— Сумасшедшая чухонская девка. Я с нею скоро справлюсь, — отвечал Вольдемар, поворотил свою лошадь и махнул Ильзе, чтобы она за ним следовала. Долго думал он, что предпринять, отведя ее за мельницу, откуда не могли они
быть видимы генерал-вахтмейстером. Счастливая мысль блеснула наконец в его голове. — Не спрашиваю, откуда ты в таком виде, — сказал он маркитантше, — довольно; мы погибаем; но ты можешь спасти
русских, меня и себя.
Один из студентов, преданных дому Зегевольдов, послан
был в ряды сражавшихся для вызова Адольфа и вместе для переговоров с начальником
русским о сдаче замка на таких условиях, чтобы позволено
было дочери баронессиной выехать из него безопасно, сама же владетельница замка предавалась великодушию победителя.
Наконец он окружен со всех сторон
русскими, которые, как заметно
было, старались взять его в плен, сберегая его жизнь.
Разумеется, что счастливым соперником ее приняты
были все меры к уничтожению этого замысла; но дипломатке не показывали, что тайна открыта.
Русские офицеры, собравшиеся в замке, и хозяйка его, как давно знакомые, как приятели, беседовали и шутили по-прежнему. К умножению общего веселия, прибыл и карла Шереметева. С приходом его в глазах Аделаиды все закружилось и запрыгало: она сама дрожала от страха и чувства близкого счастия.
Таков
был еще способ
русских воевать, или, лучше сказать, такова
была политика их, делавшая из завоеванного края степь, чтобы лишить в нем неприятеля средств содержать себя, — жестокая политика, извиняемая только временем!
Вольдемар задумался. Он догадывался, что пришедшие в Менцен шведы принадлежали отряду, вышедшему из Мариенбурга вследствие путешествий цейгмейстера Вульфа; он знал также, что
русский отряд должен
был вскорости явиться под Менцен, чтобы не допустить крота возвратиться в свою нору, и спросил крестьянина, не слыхать ли об зеленых? Долго ждал он ответа. Латышу и разговор
был в тяжелый труд. Выручить его решилась наконец его нежная половина и верная помощница.
Не
было зова новым гостям, не
было и отказа; но без того и другого вошли они в избу. Это
были русские раскольники. Впереди брел сутуловатый старичок; в глазах его из-под густых седых бровей просвечивала радость. За ним следовал чернец с ужимками смирения. Трое суровых мужиков, при топорах и фонаре за поясом, остановились у двери.
Ересиарх успел разглядеть, что приближавшиеся к избе
были два солдата
русские и что один из них прихрамывал, а у другого перевязана
была голова. Не говоря ни слова, он пошел им навстречу.
Перемежавшаяся по дороге из Менцена пыль, которую установили
было на ней шедшие мимо
русские полки, снова поднялась, и сердце Розы сказало глазам ее, что едет тот, кому предалось оно с простодушием, свойственным пастушке альпийской, и страстию, редкою в ее лета. Как она любила его! Для него швейцарка могла забыть свои горы, отца и долг свой.
Холодная математическая политика Шереметева делает из моего отечества степь, чтобы шведам негде
было в нем содержать войско и снова дать сражение, как будто полководец
русский не надеется более на силы
русского воинства — воинства, которого дух растет с каждой новой битвой.
Там
буду представителем
русского царя, а здесь я только докладчик его генерала; там мы сблизимся с моим приятелем Карлом!
Но он же
был вспыльчив, не любил никому уступать, поднимал голову выше детей княжеских и говорил, что
будет первым боярином
русским.
И Владимир и Густав померяли друг друга взглядом; связи
русского с Паткулем поняты Траутфеттером, и мысль о них возмутила
было душу последнего; но другая мысль, что новый знакомец его сделался шпионом из любви к отечеству, и благородный взгляд Владимира заставили его с ним помириться. Оба поняли друг друга и единодушно пожали друг другу руки.
— Против этих жестокостей я первый восстал в стане
русском и старался облегчить участь несчастных. Скажу более: за эту бесчеловечную политику поссорился я с Шереметевым — и, чтобы не
быть в ней невольным соучастником, удаляюсь к Петру. Вспомни также, Густав, что не я присоветовал войну, не я привел войска
русские в Лифляндию.
Итак, когда построены
были все мои политические виды в Лифляндии, куда тайно приезжал я нередко, когда
русские войска вступили в здешний край, в душе Елисаветы зажглись темные надежды мщения.
Войско
русское могло
быть в Рингене!..
— Я не всемогущ. Могу тебе только сказать:
будь покоен. Если Ильза не умерла до прибытия
русских в Ринген, так брат твой не женат на Луизе. Все прочее предоставим Богу; а покуда
будем ожидать благоприятного послания от нашей феи, обладающей талисманом всемогущим.
Владимира и слепца давно не
было на мызе. Опередив ночью
русское войско, они отдыхали на последней высоте к Мариенбургу. Сзади оглядывался на них золотой петух оппекаленской кирки; впереди показывались им блестящим полумесяцем воды озера, врезанного в темные рамы берегов; чернелся в воздухе высокий шпиц мариенбургской колокольни, и за ней, как искры, мелькали по временам в амбразурах крепости пушки, освещаемые лучами восходящего солнца. Уже
был слышен перекатный бой барабана, возвещающий побудок…
— Вот в первый раз приход хочет
быть умнее своего пастора! Я не глупее других; знаю, что делаю, — сказал он с сердцем и, сидя на своем коньке, решил:
быть брачному торжеству непременно через двадцать дней. Никакие обстоятельства не должны
были этому помешать. — Только с тем уговором, — прибавил он, — чтобы цейгмейстер вступил в службу к Великому Алексеевичу, в случае осады
русскими мариенбургского замка и, паче чаяния, сдачи оного неприятелю. — Обещано…
Многих
русских недосчитывали в рядах: и теперь еще бугры свидетельствуют, что удары заржавленных мариенбургских пушчонок
были метки.
Владимир, мало-помалу, незаметно, подстрекал самолюбие Глика, представляя ему, сколько бы он полезен
был преобразователю России знанием языка
русского и других, какую важную роль мог бы он играть в этой стране и какое великое имя приобрел бы в потомстве своими ей заслугами.
В каком отношении
был цейгмейстер к Владимиру? О! его полюбил он, как брата, слушался даже его советов, нередко полезных. С каким негодованием внимал он рассказу его о простодушии и беспечности Шлиппенбаха, которого будто Владимир заранее уведомил о выходе
русских из Нейгаузена! С каким удовольствием дал он убежище в своей пристани этому обломку великого корабля, разбитого бурею!
В замке все приуныло. У коменданта составлен
был совет. Пролом стены, недостаток в съестных припасах, изготовления
русских к штурму, замеченные в замке, — все утверждало в общем мнении, что гарнизон не может долее держаться, но что, в случае добровольной покорности, можно ожидать от неприятеля милостивых условий для войска и жителей. Решено через несколько часов послать в
русский стан переговорщиков о сдаче. Сам цейгмейстер, убежденный необходимостию, не противился этому решению.
— Ваше слово, господин пастор, ваше слово должно
быть свято. Я хочу, чтобы Катерина Рабе вошла с моим именем в стан
русский. Где ж моя невеста?
Свадьба и похороны
были так смежны, неизвестность, окружавшая наших друзей, так страшна, что нельзя
было им не задуматься над бедностью здешнего мира. Штык-юнкер Готтлиг вывел их из этой задумчивости, донеся цейгмейстеру, что волю его обещали исполнить, но что, против чаяния, когда он, Готтлиг, причалил лодку свою к берегу острова, войска
русские начали становиться на плоты, вероятно, для штурмования замка.
В самом деле,
русские на нескольких плотах подъехали с разных сторон к острову. Встреча
была ужасная. Блеснули ружья в бойницах, и осаждавшие дорого заплатили за свою неосторожность. Сотни их пали. Плоты со множеством убитых и раненых немедленно возвратились к берегу. Из стана послан
был офицер шведский переговорить с Вульфом, что
русские не на штурм шли, а только ошибкою, ранее назначенного часа, готовились принять в свое заведование остров.
Она несла узел, в котором заключены
были, едва выглядывая на белый свет, Квинт Курций, Юлий Кесарь, Езоп и прочие великие мужи древности, удостоенные, по милости пастора, преобразиться из римской и греческой тоги в
русскую одежду.
Налетели татары и драгуны, окружили их; поднялось около них облако пыли, сквозь которое ничего нельзя
было видеть из
русского стана и мариенбургскому кортежу.
— Может
быть, еще не поздно!.. Скачи назад, иди прямо к Шереметеву и скажи ему, чтобы
русские не входили в замок. Там офицер шведский зажжет пороховой погреб; взорвет!..
Глик с своими прихожанами и обезоруженными шведскими офицерами, вышедшими из замка с частью гарнизона, отведен
был в стан
русский.
Почетные жители Мариенбурга
были введены в нее, и взоры воинов
русских обратились на прекрасную воспитанницу.
В ней собрана
была вся ученость его, подпертая столбами красноречия и любовию его к славе Петра I — любовию, зажженною взглядом на него великого монарха под Нейгаузеном, питаемою
русскими переводами, которые намеревался посвятить ему, и надеждою основать в Москве первую знаменитую академию, scholam illustrem.
Настал условный час приема замка. Сначала послан
был к цейгмейстеру шведский офицер с предуведомлением, что
русские идут немедленно занять остров.
По первому взгляду на деревню, в которую вошел Владимир, можно
было сейчас узнать, что ее обитатели
русские.
Сидевшие в них, судя по одежде,
были русские и, вероятно, составляли поезд знатного боярина.
Чем ближе подходил он к Неве, тем страшнее казался ему подвиг, на который он решался; чем сильнее
было впечатление, произведенное над ним встречею с
русским, не потерявшим своей чистой коренной народности, тем более ужасала его мысль, что он скоро, может
быть, навсегда расстанется, вместе с жизнию, с тем, что ему дороже жизни.
С неприятельских судов (из которых одно
была четырнадцатипушечная шнява [Шнява — двухмачтовое морское судно.] «Астрель», а другое — десятипушечный адмиральский бот «Гедан») заметили
русские лодки, с двух сторон по волнам скачущие прямо на них дружно, правильно, как ряды искусной конницы.
Если б можно
было пробраться к эскадре, тогда спасена честь шведского флага и
русские осмеяны!
Лишь только победа очистила
русским палубу шнявы, Меншиков прибыл к своему капитану с донесением о взятии адмиральского бота «Гедан». Победа над этим судном легче
была куплена.
— Коли тайна эта дошла до тебя, государь, то солгать перед тобою не могу. Приношу тебе повинную голову. Этот человек
был не швед, а
русский, изгнанник, именно Последний Новик.
— Милость красит венец царский! — произнес с жаром князь Михайла Михайлович Голицын. — Государь! ты прощал многих злодеев, посягавших на твою жизнь, а чем заслужили они это прощение? Одним раскаянием!.. Последний Новик же, как мне известно ныне стало, сделал то, чем мог бы гордиться первый боярин
русский. Мы все, сколько нас ни
есть в войске твоем, ему одолжены нашею доброю славой и умоляем за него.