Неточные совпадения
Нельзя
было расшатывать исторические основы
русского государства во время страшной мировой войны, нельзя
было отравлять вооруженный народ подозрением, что власть изменяет ему и предает его.
Русская революция не
есть феномен политический и социальный, это прежде всего феномен духовного и религиозного порядка.
Мы должны
будем усвоить себе некоторые западные добродетели, оставаясь
русскими.
То, что совершалось в недрах
русского духа, перестанет уже
быть провинциальным, отдельным и замкнутым, станет мировым и общечеловеческим, не восточным только, но и западным.
Все подлинно
русские, национальные наши писатели, мыслители, публицисты — все
были безгосударственниками, своеобразными анархистами.
Анархизм — явление
русского духа, он по-разному
был присущ и нашим крайним левым, и нашим крайним правым.
Русская интеллигенция, хотя и зараженная поверхностными позитивистическими идеями,
была чисто
русской в своей безгосударственности.
Наше народничество — явление характерно-русское, незнакомое Западной Европе, —
есть явление безгосударственного духа.
И
русские либералы всегда
были скорее гуманистами, чем государственниками.
Русский народ не хочет
быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, мужа, властелина.
Государственная власть всегда
была внешним, а не внутренним принципом для безгосударственного
русского народа; она не из него созидалась, а приходила как бы извне, как жених приходит к невесте.
Очень характерно, что в
русской истории не
было рыцарства, этого мужественного начала.
В
русском человеке
есть мягкотелость, в
русском лице нет вырезанного и выточенного профиля.
И бунт Бакунина
есть погружение в хаотическую
русскую стихию.
Русский народ хочет
быть землей, которая невестится, ждет мужа.
И самым коренным грехом славянофильства
было то, что природно-исторические черты
русской стихии они приняли за христианские добродетели.
Власть бюрократии в
русской жизни
была внутренним нашествием неметчины.
Чужд
русскому народу империализм в западном и буржуазном смысле слова, но он покорно отдавал свои силы на создание империализма, в котором сердце его не
было заинтересовано.
Таинственное противоречие
есть в отношении России и
русского сознания к национальности.
В
русской стихии поистине
есть какое-то национальное бескорыстие, жертвенность, неведомая западным народам.
И как ни поверхностны, как ни банальны
были космополитические доктрины интеллигенции, в них все-таки хоть искаженно, но отражался сверхнациональный, всечеловеческий дух
русского народа.
Человек иного, не интеллигентского духа — национальный гений Лев Толстой —
был поистине
русским в своей религиозной жажде преодолеть всякую национальную ограниченность, всякую тяжесть национальной плоти.
Национализм новейшей формации
есть несомненная европеизация России, консервативное западничество на
русской почве.
И Катков, идеолог национализма,
был западником, никогда не
был выразителем
русского народного духа.
«
Русское» и
есть праведное, доброе, истинное, божественное.
Мать-земля для
русского народа
есть Россия.
Русский народ не дерзает даже думать, что святым можно подражать, что святость
есть внутренний путь духа, — это
было бы слишком мужественно-дерзновенно.
Вл. Соловьев
есть истинное противоядие против националистического антитезиса
русского бытия.
Утверждение свободы духа, как чего-то характерно-русского, всегда
было существенной особенностью славянофильства.
В
русском народе поистине
есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства.
Духовное странствование
есть в Лермонтове, в Гоголе,
есть в Л. Толстом и Достоевском, а на другом конце — у
русских анархистов и революционеров, стремящихся по-своему к абсолютному, выходящему за грани всякой позитивной и зримой жизни.
То же
есть и в
русском сектантстве, в мистической народной жажде, в этом исступленном желании, чтобы «накатил Дух».
Есть мятежность, непокорность в
русской душе, неутолимость и неудовлетворимость ничем временным, относительным и условным.
И Бакунин в своей пламенной жажде мирового пожара, в котором все старое должно сгореть,
был русским, славянином,
был мессианистом.
Но необходимо понять, что исконный
русский коллективизм
есть лишь преходящее явление первоначальной стадии натуральной эволюции, а не вечное явление духа.
С этим связано то, что все мужественное, освобождающее и оформляющее
было в России как бы не
русским, заграничным, западноевропейским, французским или немецким или греческим в старину.
Русский народ почти уже готов
был примириться с тем, что управлять им и цивилизовать его могут только немцы.
А это значит, что
русский народ в отношении к своей
русской земле должен
быть мужествен и светоносен, должен владеть землей и оформлять ее хаотические стихии, а не растворяться в ней, не пассивно ей отдаваться.
В
русской национальной стихии
есть какая-то вечная опасность
быть в плену,
быть покорной тому, что вне ее.
Христианское мессианское сознание не может
быть утверждением того, что один лишь
русский народ имеет великое религиозное призвание, что он один — христианский народ, что он один избран для христианской судьбы и христианского удела, а все остальные народы — низшие, не христианские и лишены религиозного призвания.
И в
русском христианстве
есть много юдаистических элементов, много ветхозаветного.
Это
русское мессианское сознание
было замутнено, пленено языческой национальной стихией и искажено пережитками сознания юдаистического.
А это значит, что
русская мысль и
русская жизнь должны
быть радикально освобождены от мертвенных и мертвящих сторон славянофильства, не только официального, но и народного.
Для
русского мессианизма нужен мужественный дух, без него опять и опять
будет провал в эту пленительную и затягивающую первородную стихию
русской земли, которая ждет своего просветления и оформления.
Русское самосознание не может
быть ни славянофильским, ни западническим, так как обе эти формы означают несовершеннолетие
русского народа, его незрелость для жизни мировой, для мировой роли.
Русский мессианизм не может
быть связан с Россией бытовой, инертно-косной, Россией, отяжелевшей в своей национальной плоти, с Россией, охраняющей обрядоверие, с
русскими — довольными своим градом, градом языческим, и страшащимися града грядущего.
Апокалиптическая настроенность глубоко отличает
русскую мистику от мистики германской, которая
есть лишь погружение в глубину духа и которая никогда не
была устремлением к Божьему граду, к концу, к преображению мира.
Так как царство Божие
есть царство абсолютного и конечного, то
русские легко отдают все относительное и среднее во власть царства дьявола.
Добыть себе относительную общественную свободу
русским трудно не потому только, что в
русской природе
есть пассивность и подавленность, но и потому, что
русский дух жаждет абсолютной Божественной свободы.
Поэтому же трудно
русским создавать относительную культуру, которая всегда
есть дело предпоследнее, а не последнее.