— Нет, это бывает. У них система или, пожалуй, даже две системы и чертовская выдумка. Ты это помни и веру отцов уважай. Живи, хлеб-соль води и даже, пожалуй, дружи, во всяком случае будь благодарен, потому что «ласковое телятко две матки сосет» и неблагодарный человек — это не человек, а какая-то скверность, но похаживай почаще к священнику и эту суть-то свою, — нашу-то настоящую
русскую суть не позволяй из себя немцам выкуривать.
Неточные совпадения
У княгини Горчаковой можно
было встретить всю местную и наездную знать, начиная с М. Н. Галкина и Ланских до вице-губернатора Поливанова, которого не знали, на какое место ставить в числе «истинно
русских людей».
Вообще же среди всего, что
было в тот год знатного в Ревеле, княгиня Варвара Аркадьевна имела самое первое и почетное положение, и ее серенький домик ежедневно посещался как немецкими баронами, имевшими основание особенно любить и уважать ее брата, так и всеми более или менее достопримечательными «истинно
русскими людьми».
Но немки, нанявшие квартиру несколько раньше меня, не хотели признавать нашего права на совместное пользование садом; они всё спорили с хозяйкою и утверждали, что та им будто бы об этом ни слова не сказала и что это не могло
быть иначе, потому что они ни за что бы не согласились жить на таких условиях, чтобы их дети должны
были играть в одном саду вместе с
русскими детьми.
— Шум
был, княгиней его пугали, а он и на нее не обращает внимания, а от нас все слышно: и
русские слова, и как он их пихнул за дверь, и подушки выкинул… Я говорила хозяйке, чтобы она послала за полицией, но они, и мать и дочь, говорят: «не надо», говорят: «у него это пройдет», а мне, разумеется, — не мое дело.
Я еще подивился. Такие
были твердые немецкие дамы, что ни на одно
русское слово не отзывались, а тут вдруг низошел на них дар нашего языка, и они заговорили.
Он
был с открытым, довольно приятным и даже, можно сказать, привлекательным
русским лицом, выражавшим присутствие здравого смысла, добродушной доверчивости и большой терпеливости.
И отец мой и мать, разумеется,
были насквозь
русские люди, а о московском дяде уж и говорить нечего.
Понятно, что я передала девочкам только то, что может
быть доступно их юным понятиям об ужасных характерах тех
русских женщин, которые утратили жар в сердце и любовь к Всевышнему.
— Если встретишь добрый привет в колыванском семействе (так именовал он семью Венигреты),
будь им благодарен, но не увлекайся до безрассудства, дабы не ощутить в себе измены
русским обычаям. Лучше старайся сам получить влияние на них.
Я уж не знаю,
было ли ему известно все, что я натворил до этого времени, но он
был ко мне неимоверно милостив и действительно позаботился обо мне, как никто из
русских, а баронесса и вообще все женское поколение знали все мои бедствия.
Матушка мало умела писать; лучше всего она внушала: «Береги жену — время тяготно», а отец с дядею с этих пор пошли жарить про Никиту. Дядя даже прислал серебряный ковшик, из чего Никиту
поить. А отец все будто сны видит, как к нему в сад вскочил от немецкой коровки
русский теленочек, а он его будто поманил: тпрюси-тпрюси, — а теленочек ему детским языком отвечает: «я не тпруси-тпруси, а я Никитушка, свет Иванович по изотчеству, Сипачев по прозванию».
Пришли и распашонки, и пеленочки, а от дяди из Москвы старинный серебряный крест с четырьмя жемчужинами, а от отца новые наставления. Пишет: «Когда же придет уреченное время — поставь к купели вместо меня стоять дьячка или пономаря. Они, каковы бы ни
были, — все-таки верные
русские люди, ибо ничем иным и
быть не способны».
— Его должен
был крестить
русский священник!
— Какая, ваше превосходительство, судьба! Судьба вот
была в чем, вот чего хотели все мои
русские родные!
— Я им чистосердечно во всем признаюсь, что я их по вашей милости обманывал и что у меня сына Никиты нет, а
есть даже два сына, и оба немца. Пусть и отец, и дядя это узнают, и они меня пожалеют и отпишут свое наследство, находящееся в России, детям моей сестры,
русским и православным, а не моим детям-немцам, Роберту и Бертраму.
— Вы отравили мое спокойствие, вы лишили меня возможности откровенных отношений с моими родными, сделали всех детей лютеранами, когда они должны
были быть русскими.
Шумной и многочисленной толпой сели мы за стол. Одних
русских было человек двенадцать да несколько семейств англичан. Я успел заметить только белокурого полного пастора с женой и с детьми. Нельзя не заметить: крик, шум, везде дети, в сенях, по ступеням лестницы, в нумерах, на крыльце, — и все пастора. Настоящий Авраам — после божественного посещения!
Неточные совпадения
Довольно! Окончен с прошедшим расчет, // Окончен расчет с господином! // Сбирается с силами
русский народ // И учится
быть гражданином.
И
русскую деву влекли на позор, // Свирепствовал бич без боязни, // И ужас народа при слове «набор» // Подобен
был ужасу казни?
У столбика дорожного // Знакомый голос слышится, // Подходят наши странники // И видят: Веретенников // (Что башмачки козловые // Вавиле подарил) // Беседует с крестьянами. // Крестьяне открываются // Миляге по душе: // Похвалит Павел песенку — // Пять раз
споют, записывай! // Понравится пословица — // Пословицу пиши! // Позаписав достаточно, // Сказал им Веретенников: // «Умны крестьяне
русские, // Одно нехорошо, // Что
пьют до одурения, // Во рвы, в канавы валятся — // Обидно поглядеть!»
Пел складно песни
русские // И слушать их любил.
«Я —
русский мужичок!» — // Горланил диким голосом // И, кокнув в лоб посудою, //
Пил залпом полуштоф!