Вокруг света на «Коршуне»

— Ну, едемте, Ашанин, — проговорил доктор на следующий день. — Уж я оставил малайскую лодку. К чему беспокоить даром людей и брать с корвета шлюпку! — прибавил милейший доктор, обычный спутник Ашанина при съездах на берег, так как оба они любили осматривать посещаемые ими места основательно, а не знакомиться с ними только по ресторанам да разным увеселительным местам, как знакомились многие (если не большинство) из их товарищей.

У каждого было по небольшому чемоданчику. Одеты они были во все белое. На головах были соломенные шляпы.

В пятом часу они сели в небольшую узконосую малайскую шлюпку. Шоколадный полуголый малаец, красиво сложенный, с шапкой черных, как смоль, жестких курчавых волос, поставил парус, Ашанин сел на руль, и шлюпка ходко пошла с попутным ветром к Батавии, которая издали, если смотреть в бинокль, казалась непривлекательным серым пятном на низменном, сливающемся с водой береге. Большой рейд был мало оживлен, и судов на нем стояло немного: не особенно красивый парусный военный голландский фрегат под контр-адмиральским флагом, три паровые канонерские лодки да с десяток купеческих судов — вот и все.

Малайская шлюпка быстро неслась под одним своим парусом, слегка накренившись. Город уже виднелся своими низкими постройками среди куп зелени. Вода становилась желтей и мутней. Длинные песчаные отмели тянулись от берега.

Доктор перекидывался словами с Ашаниным. Желая попробовать температуру воды, он опустил руку за борт, как вдруг малаец, сидевший у мачты, что-то заговорил на своем гортанном языке и, показывая на руку, серьезно и внушительно покачал головой.

— Он вам советует убрать руку, доктор.

Действительно, малаец, видимо, успокоился, когда доктор последовал его совету и, конечно, хорошо сделал, потому что в тот же вечер слышал рассказ о том, как один неосторожный капитан купеческого корабля на днях лишился кисти руки, схваченной и отгрызенной кайманом. Этими отвратительными хищниками полна вода, особенно у берегов, и днем они отдыхают на отмелях.

И доктор и Ашанин обратили невольное внимание на малайца. Он вдруг как-то молитвенно сложил свои руки у груди, устремив почтительный взгляд на воду. Наши путешественники взглянули в ту сторону и совсем близко увидели на поверхности воды большую голову каймана со светящимися глазами, плывшего не спеша к берегу… Через минуту он нырнул и выплыл уже значительно впереди. Чем ближе приближалась шлюпка к городу, тем чаще встречались эти гады.

Тем удивительнее показалось двум туристам, когда они, приблизившись к берегу, увидели темнокожих туземцев, свободно разгуливающих в воде моря и каналов, прорезывающих город по всем направлениям.

Женщины полоскали белье; голые ребятишки весело играли около.

— Как они не боятся? — изумлялся Ашанин.

После уже ему объяснили, что кайманы относительно редко трогают людей темной кожи, предпочитая мясо белых, и этим объясняется то некоторое суеверно-почтительное и благодарное отношение туземцев Явы к хищным чудовищам. Малайцы почти уверены, что их пожирают сравнительно мало, благодаря особому благоволению гг. кайманов.

А между тем дело, по объяснению голландцев, разъясняется проще. По их словам, кайманы в воде плохо различают предметы темного цвета, и, таким образом, черных жертв их алчности является менее, чем бы следовало ввиду неосторожности суеверных туземцев.

Шлюпка свернула в широкий канал с грязной и мутной водой — один из рассадников смертоносных разных болезней в этой низкой болотистой почве — и пристала к пристани, около которой возвышается внушительное здание таможни.

Небольшие ручные чемоданы были пропущены без осмотра, и стая шоколадных людей, голых до чресл, с яркими цветными поясами и в зеленых тюрбанах на головах, бросилась на чемоданы, чтобы отнести к коляске, которая была запряжена парой маленьких лошадок, и на козлах которой с ленивой важностью восседал старый коричневый метис, в шляпе в виде гриба, покрытой золоченой желтой краской, в полосатой кобайо (нечто вроде кофточки) и соронго (кусок материи, обмотанный вокруг бедер). Этот костюм — обычный костюм и мужчин и женщин.

Возница то и дело отплевывался, жуя, по общей туземной привычке, бетель, вследствие чего рот его с толстыми губами и выкрашенными черными зубами казался окровавленным. Если прибавить к этому приплюснутый нос, плоское, скуластое, почти без растительности лицо и темные апатичные глаза, то, в общем, получится наружность весьма непривлекательная.

Благодаря тому что зной спадал, у пристани было людно и оживленно. Малайцы, метисы и китайцы в кофточках и легких шароварах толпились здесь, продавая зелень и фрукты матросам с купеческих судов. Китайцы разгуливали с большими коробами, полными всевозможных товаров, которые они носили на коромыслах, перекинутых через плечи. Это — разносчики-коробейники, которых здесь множество, и все они — китайцы, у которых в руках вся мелкая уличная торговля. Малаец слишком ленив, неподвижен и горд, чтобы заниматься торговлей, и предпочитает по возможности менее работать, довольствуясь самым малым. Тут же бродили и женщины с распущенными волосами и со специфическим запахом кокосового масла, которым они умащивают и свою шевелюру, и свое тело.

Неподалеку от пристани ютится ряд нескольких красивых зданий: это конторы, банки и разные правительственные здания, помещающиеся в нижнем городе, где сосредоточена вся торговая деятельность и в котором живут исключительно туземцы. Европейцы только являются сюда в свои оффисы, то есть конторы, канцелярии и пр., но не живут в этом некрасивом вонючем рассаднике всяких болезней.

Нижний город непривлекателен, и наши путешественники были разочарованы, проезжая по улицам среди маленьких невзрачных малайских домишек, лепившихся один около другого. Зелени мало, если не считать деревьев по бокам улиц.

— Так вот она — хваленая Батавия! — воскликнул Ашанин.

— Не торопись, Ашанин, — возразил доктор. — Мы ведь в туземном квартале… Европейский город — дальше.

Коляска поднимается все выше и выше в гору несколькими отлогими подъемами и въезжает в какой-то волшебный сплошной громадный сад, среди которого широкие аллеи вымощены отличным шоссе, покрытым песком. Роскошь могучей тропической растительности этого парка развернулась во всем своем блеске перед глазами очарованного Володи видом высоких стройных разнообразных пальм с густыми зелеными кронами, с громадными кокосами наверху, или ветвистых с сочной листвой и невиданными плодами. Он глядел, не зная, чем восхищаться, и на банианы с их бесчисленными ветвями, склоняющимися к земле, и на раскидистые тамаринды, и на приземистые бананы с их яркой листвой, и на гиганты-кактусы… Повсюду прелесть, повсюду сочная, пышная зелень, среди которой сверкают ярко-пунцовые цветы алоэ и кактусов.

После жары и духоты внизу — здесь, в этих аллеях, по которым бесшумно катилась коляска, было нежарко. Солнце близилось к закату, и лучи его не так палили. Чистый воздух напоен был ароматом. Высокое небо цвета голубой лазури глядело сверху, безоблачное, прелестное и нежное.

— Какая прелесть! — невольно воскликнул Володя, подавленный восторгом. — Но где же город? Куда мы заехали?.. Послушайте, — обратился он к вознице по-английски, — скоро город?

Метис понял вопрос и ломаным языком отвечал:

— Мы в верхнем городе.

Действительно, наши путешественники были в европейской Батавии, которая составляет такой резкий контраст с нижним городом и поражает своей красотой.

Сквозь густую листву деревьев, и справа, и слева, кокетливо выглядывали небольшие одноэтажные белые, точно мраморные, дома или, вернее, дворцы-виллы, с большими верандами, уставленными цветами. Боковые аллеи вели к ним.

В этих-то роскошных домах европейского города и живут хозяева острова — голландцы и вообще все пребывающие здесь европейцы, среди роскошного парка, зелень которого умеряет зной, в высокой, здоровой местности, окруженные всевозможным комфортом, приноровленным к экваториальному климату, массой туземцев-слуг, баснословно дешевых, напоминая своим несколько распущенным образом жизни и обстановкой плантаторов Южной Америки и, пожалуй, богатых бар крепостного времени, с той только разницей, что обращение их с малайцами, несмотря на презрительную высокомерность европейца к темной расе, несравненно гуманнее, и сцены жестокости, подобные тем, какие бывали в рабовладельческих штатах или в русских помещичьих усадьбах былого времени, здесь немыслимы: во-первых, малайцы свободный народ, а во-вторых, в них развито чувство собственного достоинства, которое не перенесет позорных наказаний.

Климатические особенности создали и особые условия жизни, не совсем похожие на европейские.

Белые работают здесь рано утром. Вставши до рассвета, взявши ванну и напившись кофе, они уезжают в колясках, кабриолетах или двухколесных индийских каретках, в которых сиденье устроено спиной к кучеру, в нижнюю часть города — в свои банки, конторы и присутственные места, и работают там до десяти часов утра, когда возвращаются домой и, позавтракав, ложатся спать. В такую нестерпимую жару европейцы положительно не в состоянии работать, предоставляя это только привычным туземцам. Занятия в оффисах возобновляются после заката солнца, но, кажется, исключительно только для младших служащих.

Повернув в одну из аллей, прорезывающих парк по всем направлениям, коляска остановилась у красивых ворот одной из лучших гостиниц «Hotel des Indes» [«Индийская гостиница» (франц.)].

Тотчас же выбежали малайцы-слуги, одетые в белые кобайо и пестрые соронго, опускающиеся красивыми складками от бедер до ступней ног, обутых в плетеные туфли, с тюрбанами на головах, и, взяв багаж, провели приехавших в ворота гостиницы, представляющей собой обширное здание в один этаж, расположенное в виде буквы «П». Средний фасад, как раз против ворот, с большим балконом, уставленным цветами, занят был огромной столовой, бильярдной, читальней, курительной комнатой и конторой гостиницы, а соединенные с ним два больших крыла здания представляли собой ряд номеров, выходивших на крытую веранду. У каждого номера стоял бамбуковый longue chaise (длинное кресло-качалка) и столик, и многие жильцы в самых легких костюмах, с туфлями на босые ноги (местными «бабушами», мягкими, плетенными из какой-то травы), полулежали в ленивом far niente.

Посредине большого двора, вымощенного гладким широким белым камнем, возвышалось куполообразное здание с ваннами и душами, и наши русские были очень удивлены, увидавши дам-европеек, которые выходили из своих номеров, направляясь в ванны, в легких кобайо, широких шароварах и в бабушах на босую ногу. Оказалось, что это обычный костюм во все часы дня, кроме обеда, к которому мужчины являются в черных сюртуках, а то и во фраках, а дамы — в роскошных туалетах и брильянтах.

Нашим путешественникам отвели две комнаты рядом. Володя с удовольствием моряка, пробывшего долгое время в море, увидал большую, полутемную, чисто выбеленную комнату, с двумя окнами, выходившими в сад, удобную, комфортабельно убранную, с большой кроватью под пологом (мустикеркой) для защиты от москитов. Плетеная циновка во всю комнату сияла своей чистой желтизной.

Пока Володя умывался, в комнату к нему с шумом ворвались несколько гардемаринов и наперерыв рассказывали, какая прелесть в Батавии и как хорошо кормят в гостинице.

— Сейчас прозвонят к обеду. Смотрите, Ашанин, надевайте черный сюртук, а то вчера, когда мы явились в пиджаках, все голландцы пялили на нас глаза… Зато утром и днем можете ходить в чем угодно… Завтра купите себе подходящий костюм… Китайцы принесут… а то, в самом деле, в сукне невозможно…

Компания русских моряков с «Коршуна» уселась рядом за огромным, роскошно убранным, сверкавшим хрусталем столом, на котором стояли громадные вазы с вычищенными ананасами, мангустанами и другими плодами… Лампы и канделябры со свечами ярко освещали столовую. За столом сидело много разодетых дам и мужчин в черных сюртуках. Все молча и чинно ели многочисленные блюда, запивая вином и пивом. За каждым стулом стоял слуга-малаец, готовый по первому знаку подать вино или замороженную воду. Несмотря на отворенные двери, было невыносимо жарко, и слуги-малайцы опахивали сидящих большими веерами с какой-то молчаливой и сосредоточенной важностью.

Наконец долгий и длинный обед кончен, и все вышли на балкон пить кофе и ликеры.

Небо зажглось мириадами звезд. В темноте быстро опустившейся ночи шумно влетали на балкон летучие мыши и по стенам шуршали отвратительные, похожие видом на маленьких крокодильчиков ящерки, вполне, впрочем, безопасные.

Моряки спросили замороженного шампанского и шумно говорили за отдельным столом, обращая на себя внимание чопорных голландцев. Скоро голландцы разошлись, и моряки остались одни.

— Едем, господа, кататься, — предложил кто-то.

Несколько человек приняло предложение. Остальные собирались в офицерский клуб, куда все моряки получили любезное приглашение быть почетными гостями на все время стоянки «Коршуна» в Батавии.

Доктор и Ашанин решили прокатиться и сели в одну из колясок, стоявших у ворот гостиницы. Экипаж быстро поехал по аллеям, освещенным газовыми фонарями.

Среди темной листвы то и дело показывались мраморные домики, залитые огнями. Катающихся было множество. Встречались и кавалькады. Мужчины в экипажах и верхами были без шляп — так здесь принято по вечерам. Экипажи были элегантные, с роскошной упряжью и красивыми лошадьми. Почти у каждого экипажа было заднее сиденье, в котором полулежал малаец-слуга с тоненькой, тлеющей огоньком палочкой в руках из местного сухого дерева. На обязанности этого человека лежало подавать эту палочку, когда господин в коляске махнет рукой, желая закурить сигару или папиросу.

Часто попадались и торгаши-китайцы с коробами на плечах и с большими бумажными фонарями, укрепленными на высокой бамбуковой палке. Они шли не спеша, тихо позванивая в колокольчики, давая знать о себе и предупреждая о своих мирных намерениях. На перекрестках стояли освещенные палатки из зелени с фруктами и прохладительным питьем, и шоколадные продавцы-малайцы дремали у своих лавчонок.

Где-то раздавалась музыка, но скоро прекратилась… Возница объяснил, что это играл военный хор музыкантов на одной из площадок парка.

Ночь была теплая, благоухающая, прелестная.

— Хорошо, — протянул задумчиво Володя.

— Хорошо, — согласился и доктор.

— Но только для очень немногих… Здесь, на этом благодатном острове, людское неравенство как-то особенно бьет в глаза… Не правда ли, доктор? Для одних, каких-нибудь тысячи-другой голландцев все блага жизни… они живут здесь, как какие-нибудь цари, а миллионы туземцев…

— Обычное явление…

— Что не мешает ему быть неприятным… Когда-нибудь да это изменится… Не так ли, Федор Васильевич? Этот контраст между тем, что там, в нижнем городе, и здесь, наверху, слишком уж резок и должен сгладиться… Иначе к чему же цивилизация? Неужели только затем, чтобы горсть людей теснила миллионы беззащитных по своему невежеству?.. Ведь это несправедливо…

Володя замолчал, задумался и вспомнил почему-то далекую родину под этим брильянтовым небом, среди этой волшебной, точно сказочной, обстановки.

— Я бы здесь все-таки не хотел жить, как здесь ни хорошо! — вдруг проговорил он.

— Отчего?..

— Слишком уж здесь, как бы выразиться… слишком напоминает что-то древнеазиатское — с безумной роскошью одних и с нищетой и рабством целых народов… Да и невольно обленишься в таком климате!.. — рассмеялся Володя.

— Обленишься и примешь все привычки белых?

— То-то и есть…

Володя достал из кармана папироску, и в ту же минуту у него под носом очутился тлеющий деревянный фитиль.

— И у нас сзади человек с палочкой? — удивился Володя, закуривая папироску.

— И у нас… Таковы здесь, видно, обычаи…

— Совсем барские… Небось, голландцы у себя дома совсем другие и сами закуривают свои сигары…

Аллеи начинали пустеть. Все разъезжались по домам. Скоро и доктор с философствующим юнцом, купив по дороге несколько мангустанов и полакомившись освежающими нежными белыми плодами, вернулись в одиннадцать часов в гостиницу.

Сговорившись насчет завтрашнего дня, они распростились и разошлись по своим комнатам, предвкушая удовольствие хорошо выспаться на берегу, на мягкой неподвижной постели.

Едва Володя вошел в комнату, как в дверь бесшумно вошел слуга-малаец и предложил свои услуги, чтобы раздеть молодого господина, объясняясь более знаками, чем словами. Но Володя, к удивлению малайца, отказался от услуг.

Тогда малаец открыл полог и стал размахивать его полами, изгоняя москитов. Затем он тщательно подвернул концы полога под тюфяк и собирался уйти, как Володя показал ему рукой на шуршавших по потолку маленьких ящерок.

Малаец ласково улыбнулся своими большими черными глазами и успокоительно замахал головой в тюрбане.

— Не укусят?.. — все-таки спросил Володя поочередно на двух языках.

И так как малаец ничего не понимал, то Ашанин прибегнул к пантомиме, указав пальцем на шуршащих ящерок и затем укусив себя за руку.

Малаец понял, отрицательно замахал головой и добродушно засмеялся. Затем, указав рукой на звонок, слегка наклонил голову и вышел.

Володя подошел к растворенному окну, прикрытому плотной кисейной рамкой, взглянул на залитую серебристым лунным светом листву и простоял так несколько минут в каком-то раздумье. Тысячи мыслей и воспоминаний пронеслись в его голове, сливаясь с представлением о роскошной природе.

Наконец он торопливо разделся, задул свечку, быстро юркнул в кровать, осторожно раздвинув полог, тщательно затянул отверстие, чтобы не проникли москиты, и сладко потянулся на широкой мягкой постели с безукоризненно чистым бельем, ощущая давно не испытанное наслаждение спать на берегу в такой роскошной кровати, не думая о вахте. После долгих дней плавания с постоянной качкой Володе даже казалось странным, что кровать стоит себе неподвижно, ничто вокруг не вертится перед глазами, не скрипит, и можно растянуться как угодно. Не надо опираться ногами в переборку, чтобы не слететь, и как удобно поворачиваться с бока на бок без опаски.

— Эка, как хорошо, в самом деле! — невольно прошептал Ашанин, сбрасывая с себя легкое одеяло и оставаясь под одной простыней.

Мягкий таинственный полусвет, лившийся из окон, наполнял комнату. Серебристый узкий снопик лунного света захватил часть стены и уперся в углу. Кругом царила мертвая тишина. Только маленькие ящерки тихо шуршали, разгуливая по потолку.

В усталом мозгу Володи бродили неясные, бессвязные мысли. И Петербург, и ураган, и катание в парке, и крокодил — все как-то перепуталось. Ему хотелось вспомнить маленькую квартиру на Офицерской: как-то там поживают?.. Здоровы ли все? — но голова его не слушала, глаза точно сквозь дымку смотрели через полог, и Володя через минуту уже спал крепким сном.