<Словарь Академии Российской> останется вечным памятником просвещенного труда наследников Ломоносова, строгих и верных опекунов языка отечественного.
… Верх земных утех
Из-за угла смеяться надо всеми.
…а никогда
Со смехом ужас несовместен.
…деньги
Всегда, во всякий возраст нам пригодны.
…разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторение лексикона. Мысль отдельно никогда ничего нового не представляет; мысли же могут быть разнообразными до бесконечности.
…страшно
Ума лишиться! Легче умереть…
…суеверные приметы
Согласны с чувствами души.
…ум, который нравится женщинам: ум приличия и наблюдения, безо всяких притязаний и беспечно насмешливый
А девушке в семнадцать лет
Какая шапка не пристанет.
А нынче все умы в тумане,
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен — и в романе,
И там уж торжествует он.
А счастье было так возможно,
Так близко!..
Ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!
Ах, если мученик любви
Страдает страстью безнадежно,
Хоть грустно жить, друзья мои,
Однако жить еще возможно.
Ах, младость не приходит вновь!
Зови же сладкое безделье,
И легкокрылую любовь,
И легкокрылое похмелье!
Ах, обмануть меня не трудно!…
Я сам обманываться рад!
Ах, первый поцелуй любви,
Дрожащий, легкий, торопливый…
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Бессмысленная чернь
Изменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истины глуха и равнодушна,
А баснями питается она.
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С годами вытерпеть умел…
Блажен, кто крепко словом правит
И держит мысль на привязи свою.
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа.
Блажен, кто про себя таил
Души высокие созданья
И от людей, как от могил,
Не ждал за чувство воздаянья!
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел…
Брак холодит душу.
Браните мужчин вообще, разбирайте все их пороки, ни один не подумает заступиться. Но дотроньтесь сатирически до прекрасного пола — все женщины восстанут на вас единодушно — они составляют один народ, одну секту.
Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ли в многолюдный храм…
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра.
В вас искру нежности заметя,
Я ей поверить не посмел…
В зрелой словесности приходит время, когда умы наскучают однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному.
У нас это время, слава богу, ещё не приспело, так называемый язык богов так ещё для нас нов, что мы называем поэтом всякого, кто может написать десяток ямбических стихов с рифмами. Мы не только ещё не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте, но и прозе стараемся придать напыщенность, поэзию же, освобожденную от условных украшений стихотворства, мы ещё не понимаем.
В миг, когда любовь исчезает, наше сердце еще лелеет ее воспоминание.
В самом деле: не смешно ли почитать женщин, которые так часто поражают нас быстротою понятия и тонкостию чувства и разума, существами низшими в сравнении с нами!
Вдохновение есть расположение к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии.
Вдохновение нужно в геометрии, как в поэзии.
Век может идти себе вперед, и науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, но поэзия остается на одном месте, цель ее одна, средства те же. Произведения великих поэтов остаются свежи и вечно юны.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Величие народа в том,
Что носит в сердце он своем.
Вкус, который умеет выбирать и совершенствовать, есть важная часть изобретения.
Владыки! Вам венец и трон
Дает Закон — а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.
Владыко дней моих! Дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Власть и свободу сочетать должно на взаимную пользу.
Вольнее птицы младость;
Кто в силах удержать любовь?
Чредою всем дается радость;
Что было, то не будет вновь.
Вообще несчастие жизни семейственной есть отличительная черта во нравах русского народа. Шлюсь на русские песни: обыкновенное их содержание — или жалобы красавицы, выданной замуж насильно, или упреки молодого мужа постылой жене. Свадебные песни наши унылы, как вой похоронный.
Вооружись сатиры жалом.
Подчас прими ее свисток,
Рази, осмеивай порок,
Шутя наказывай смешное.
Восторг есть напряженное состояние воображения. Вдохновение может быть без восторга, а восторг без вдохновения не существует.
Врагов имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас, Боже!
Уж эти мне друзья, друзья!
Вращается весь мир вокруг человека, —
Ужель один недвижим будет он?
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя.
Все, все, что гибелью грозит
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог,
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Все, что завидно для поэта:
Забвенье жизни в бурях света,
Беседу сладкую друзей…
Всегда народ к смятенью тайно склонен…
Всегда так будет и бывало,
Таков издревле белый свет:
Ученых много, умных мало.
Всяк суетится, лжет за двух
И всюду меркантильный дух…
Всякий журналист имеет право говорить мнение свое о нововышедшей книге столь строго, как угодно ему.
Гений и злодейство
Две вещи несовместные.
Глупость же человека оказывается или из его действий, или из его слов.
Глупость осуждения не столь заметна, как глупая хвала.
Говорят, что жены слабые
Против стрел Эрота юного,
Все имеют душу добрую,
Сердце нежно непритворное.
Говорят, что несчастье хорошая школа; может быть. Но счастье есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному.
Горе на земле не вечно.
Грамматика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверждает его обычаи.
Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?
Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно!
Да, да, ведь ревности припадки —
Болезнь так точно, как чума,
Как черный сплин, как лихорадка,
Как повреждение ума.
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
Да, слава в прихотях вольна.
Как огненный язык, она
По избранным главам летает,
С одной сегодня исчезает
И на другой уже видна.
Давно ли стали мы писать языком общепонятным? Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русский и что мы не можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из сего ещё не следует, чтобы мы могли писать да лобжет мя лобзанием вместо цалуй меня etc…
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Движенья нет, сказал мудрец брадатый.
Другой смолчал и стал пред ним ходить.
Сильнее бы не мог он возразить;
Хвалили все ответ замысловатый.
Но, господа, забавный случай сей
Другой пример на память мне приводит:
Ведь каждый день пред нами солнце ходит,
Однако ж прав упрямый Галилей.
Дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим.
Должно стараться иметь большинство голосов на своей стороне: не оскорбляйте же глупцов.
Драматическое искусство родилось на площади — для народного увеселения.
Дружина ученых и писателей, какого б рода они ни были, всегда впереди во всех набегах просвещения, на всех приступах образованности. Не должно им малодушно негодовать на то, что вечно им определено выносить первые выстрелы и все невзгоды, все опасности.
Душа человека есть недоступное хранилище его помыслов: если сам он таит их, то ни коварный глаз неприязни, ни предупредительный взор дружбы не помогут проникнуть в сие хранилище.
Душевных наших мук
Не стоит этот мир; оставим заблужденья!
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись;
День веселья, верь, настанет.
Есть время для любви,
Для мудрости — другое.
Есть высшая смелость: смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческою мыслию — такова смелость Шекспира, Dante, Miltona, Гете в"Фаусте", Молиера в"Тартюфе".
Есть два рода бессмыслицы: одна происходит от недостатка чувств и мыслей, заменяемого словами: другая — от полноты чувств и мыслей и недостатка слов для их выражения.
Жена — не рукавица:
С белой ручки не стряхнешь
Да за пояс не заткнешь!
Живая власть для черни ненавистна,
Они любить умеют только мертвых.
За новизной бежать смиренно
Народ бессмысленный привык…
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними!
Никому отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать…
Зависимость жизни семейной делает человека более нравственным.
Закон ограждается страхом наказания. Законы нравственные, коих исполнение оставляется на произвол каждого, а нарушение не почитается гражданским преступлением, не суть законы гражданские.
Замечу кстати: все поэты —
Любви мечтательной друзья.
Запретный плод вам подавай,
А без него вам рай не рай.
Зато и пламенная младость
Не может ничего скрывать.
Вражду, любовь, печаль и радость
Она готова разболтать.
Зачем писателю не повиноваться принятым обычаям в словесности своего народа, как он повинуется законам своего языка? Он должен владеть своим предметом, несмотря на затруднительность правил, как он обязан владеть языком, несмотря на грамматические оковы.
Злословие даже без доказательств оставляет почти вечные следы.
И впрямь, блажен любовник скромный,
Читающий мечты свои
Предмету песен и любви,
Красавице приятно-томной!
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
И не меняй простых пороков
На образованный разврат.
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданный безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
И устарела старина,
И старым бредит новизна.
Иже не ври же, его же не пригоже. Насмешка над книжным языком: видно и в старину острились насчёт славянизмов.
Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает…
Избегайте ученых терминов; и старайтесь их переводить, т.е. Перефразировать, это будет и приятно неучам и полезно нашему младенчествующему языку.
Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует:
Они жрецы единых муз;
Друг другу чужды по судьбе,
Они родня по вдохновенью.
Изучение старинных песен, сказок и т.д. Необходимо для совершенного знания свойств русского языка.
Иль жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас?…
Иная лучшая потребна мне свобода:
Для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи.
Искать вдохновения всегда казалось мне смешной и нелепой причудою: вдохновения не сыщешь; оно само должно найти поэта.
Истинное воображение требует гениального знания.
Истинное просвещение беспристрастно.
Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности.
К беде неопытность ведет.
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай — деспот меж людей.
К чему? Вольнее птицы младость;
Кто в силах удержать любовь?
Чредою всем дается радость;
Что было, то не будет вновь.
Как материал словесности, язык славяно-русской имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного, но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей.
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова.
Клеветник без дарованья,
Палок ищет он чутьем,
А дневного пропитанья
Ежемесячным враньем.
Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу.
Когда кто-нибудь является общим мнением, то глупость общая вредит ему столь же, сколько единодушие ее поддерживает.
Когда прибегнем мы под знамя
Благоразумной тишины,
Когда страстей угаснет пламя
И нам становятся смешны
Их своевольство иль порывы
Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на ваш аршин?
Кто клеветы про нас не сеет?
Кто нас заботливо лелеет?
Кому порок наш не беда?
Кто не наскучит никогда?
Призрака суетный искатель,
Трудов напрасно не губя,
Любите самого себя…
Кому не скучно лицемерить,
Различно повторять одно,
Стараться важно в том уверить,
В чем все уверены давно…
Кому судьбою
Волненья жизни суждены,
Тот стой один перед грозою,
Не призывай к себе жены.
Кому судьбою непременной
Девичье сердце суждено,
Тот будет мил, на зло вселенной;
Сердиться глупо и смешно.
Критика — наука открывать красоты и недостатки в произведениях искусств и литературы.
Кто в критике руководствуется чем бы то ни было, кроме чистой любви к искусству, тот уже нисходит в толпу, рабски управляемую низкими, корыстными побуждениями.
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Куда не досягает меч законов, туда достает бич сатиры.
Лишь строгостью мы можем неусыпной
Сдержать народ.
Лишь то читается легко, что написано с трудом, что в час написано, то в час и позабыто.
Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить
И в подлости осанку благородства.
Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние полям…
Любви стыдятся, мысли гонят,
Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят
И просят денег да цепей!
Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина…
Люди никогда не довольны настоящим и, по опыту имея мало надежды на будущее, украшают невозвратимое всеми цветами своего воображения.
Люди по большей части самолюбивы, беспонятны, легкомысленны, невежественны, упрямы; старая истина, которую все-таки не худо повторить. Они редко терпят противоречие, никогда не прощают неуважения; они легко увлекаются пышными словами, охотно повторяют всякую новость; и, к ней привыкнув, уже не могут с нею расстаться.
Люди, выдающие себя за поборников старых грамматик, должны были бы по крайней мере иметь школьные сведения о грамматиках и риториках — и иметь хоть малое понятие о свойствах русского языка.
Мгновенно сердце молодое
Горит и гаснет. В нем любовь
Проходит и приходит вновь.
Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же, как разговорный язык никогда не может быть совершенно подобным письменному.
Молодость — великий чародей.
Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот!
Несносен мне твой ропот дерзкий,
Ты червь земли, не сын небес;
Тебе бы пользы все…
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
Мы алчем жизнь узнать заране,
Мы узнаем ее в романе.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава Богу,
У нас немудрено блеснуть.
Мы находим эти выражения смелыми, ибо они сильно и необыкновенно передают нам ясную мысль и картины поэтические.
Мы почитаем всех нулями,
А единицами себя.
Мы смолоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?
Мысль! Великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль! Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек….
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Народ, как дети, требует занимательности.
Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками…
Нас издали пленяет слава, роскошь
И женская лукавая любовь.
Нас пыл сердечный рано мучит,
Как говорил Шатобриан,
Не женщины любви нас учат,
А первый пакостный роман.
Наука сокращает
Нам опыты быстротекущей жизни.
Не вдруг увянет наша младость,
Не вдруг восторги бросят нас…
Не всякого полюбит счастье,
Не все родились для венцов.
Блажен, кто знает сладострастье
Высоких мыслей и стихов!..
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума…
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв —
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка.
Не должно русских писателей судить, как иноземных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия.
Не одни местоимения сей и оный, но и причастие вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговор. Мы не говорим: карета скачущая по мосту, слуга, метущий комнату; мы говорим: которая скачет, который метёт и пр., — заменяя выразительную краткость причастия вялым оборотом. Из того ещё не следует, что в русском языке причастие должно быть уничтожено. Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя.
Не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего отечества; воспитание, или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла.
Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.
Не решу, какой словесности отдать предпочтение, но есть у нас свой язык; смелее! — обычаи, история, песни, сказки — и проч.
Не тот поэт, кто рифмы плесть умеет.
Глаголом жги сердца людей.
Недолго женскую любовь
Печалит хладная разлука —
Пройдет любовь, настанет скука,
Красавица полюбит вновь.
Независимость и самоуважение одни могут нас повысить над мелочами жизни и над бурями судьбы.
Нельзя не пожалеть, что наши писатели слишком редко справляются с Словарём Российской Академии.
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По-прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей.
Нет на свете
Блаженства прочного; ни знатный род,
Ни красота, ни сила, ни богатство —
Ничто беды не может миновать.
Нет правды на земле.
Но правды нет — и выше.
Нет, в слезах сокрыто наслажденье.
Нет, милости не чувствует народ:
Твори добро — не скажет он спасибо;
Грабь и казни — тебе не будет хуже.
Неуважение к предкам есть первый признак безнравственности.
Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной мысли. Никакая власть не может устоять против всеразрушительного действия типографического снаряда. Уважайте класс писателей.
Ничто так не позорит человека как протекция.
Нищета — душа порока и преступлений.
Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален страсти мертвый след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.
Но вы, живые впечатленья,
Первоначальная любовь,
Небесный пламень упоенья,
Не прилетаете вы вновь.
Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Но жалок тот, кто все предвидит,
Чья не кружится голова,
Кто все движенья, все слова
В их переводе ненавидит,
Чье сердце опыт остудил
И забываться запретил!
Но наше северное лето,
Карикатура южных зим,
Мелькнет и нет: известно это,
Хоть мы признаться не хотим.
Но не всегда мила свобода
Тому, кто к неге приучен.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья.
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо б меньше мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический Словарь.
Но старость ходит осторожно
И подозрительно глядит.
Чего нельзя и что возможно,
Еще не вдруг она решит.
Но шепот, хохотня глупцов…
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот на чем вертится мир!
Нравственные поговорки бывают удивительно полезны в тех случаях, когда мы от себя мало что можем выдумать себе в оправдание.
О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
О люди! Как похожи вы
На прародительницу Эву:
Что вам дано, то не влечет;
Вас непрестанно змий зовет
К себе, к таинственному древу;
Запретный плод вам подавай,
А без него вам рай не рай.
О люди, странные созданья!
Меж тем как тяжкие страданья
Тревожат, убивают вас,
Обеда лишь наступит час —
И вмиг вам жалобно доносит
Пустой желудок о себе
И им заняться тайно просит.
Что скажем мы такой судьбе?
О юность легкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя.
Одна из причин жадности, с которой читаем записки великих людей, — наше самолюбие: мы рады, ежели сходствуем с замечательным человеком чем бы то ни было, мнениями, чувствами, привычками — даже слабостями и пороками. Вероятно, больше сходства нашли бы мы с мнениями, привычками и слабостями людей вовсе ничтожных, если б они оставляли нам свои признания.
Одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия.
Одно только страшное потрясение могло бы уничтожить в России закоренелое рабство; нынче же политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян, желание лучшего соединяет все состояния противу общего зла, и твердое, мирное единодушие может скоро поставить нас наряду с просвещенными народами Европы.
Одной любви музыка уступает, но и любовь — мелодия.
Односторонность в писателе доказывает односторонность ума, хоть, может быть, и глубокомысленного.
Описывай не мудрствуя лукаво…
Описывать слабости, заблуждения и страсти человеческие не есть безнравственность, так как анатомия не есть убийство.
Оставь герою сердце! Что же,
Он будет без него? Тиран!
От беды не отбожишься: что суждено, тому не миновать.
Отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости, праву, истине… Это циничное презрение к мысли и к достоинству человека.
Охота к перемене мест
(Весьма мучительное свойство,
Немногих добровольный крест).
Охотники мы все до новизны…
Ошибиться и усовершенствовать суждения свои срочно мыслящему созданию. Бескорыстное признание в оном требует душевной силы.
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их надо резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
Педантизм имеет свою хорошую сторону. Он только тогда смешон и отвратителен, когда мелкомыслие и невежество выражаются языком пьяного семинариста.
Первый несчастный воздыхатель возбуждает чувствительность женщины…
Первый признак умного человека — с первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подобными.
Переводчики — почтовые лошади просвещения.
Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретённого им в течение веков. Писать единственно языком разговорным — значит не знать языка.
Поверьте мне, друзья мои:
Кому судьбою непременной
Девичье сердце суждено,
Тот будет мил назло вселенной;
Сердиться глупо и грешно.
Повторенное острое слово становится глупостью.
Под старость жизнь такая гадость…
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампа бледнее
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы.
Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Постоянный труд, без коего нет истинно великою является необходимым условием художественного творчества.
Поэзия бывает исключительною страстию немногих, родившихся поэтами; она объемлет и поглощает все наблюдения, все усилия, все впечатления их жизни.
Поэзия гордо сохраняет свою независимость от вкусов и требований публики.
Поэт! В твоей предметы воле!
Во звучны струны смело грянь!
Поэт! Не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Правдоподобие положений и правдивость диалога — вот истинное правило трагедии….
Презирать суд людей нетрудно, презирать суд собственный — невозможно.
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
Причинами, замедлившими ход нашей словесности, обыкновенно почитаются — общее употребление французского языка и пренебрежение русского — все наши писатели на то жаловались, — но кто же виноват, как не они сами. Включая тех, которые занимаются стихами, русский язык ни для кого не может быть довольно привлекателен — у нас ещё нет ни словесности, ни книг, все наши знания, все понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке; просвещение века важных предметов размышления для пищи умов, которые уже не могут довольствоваться блестящими играми воображения и гармонии, но ученость, политика и философия ещё по-русски не изъяснялись — метафизического языка у нас вовсе не существует; проза наша так ещё мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты слов для изъяснения понятий самых обыкновенных; и леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы уже давно готовы и всем известны.
Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я!
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред.
Разбери, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи.
Разве речь и рукопись не подлежат закону. Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на площадях то, что кому в голову придет…
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь не любя.
Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава богу, не выражающею, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре: не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком.
Разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторение лексикона. Мысль отдельно никогда ничего нового не представляет; мысли же могут быть разнообразны до бесконечности.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали о нас они…
Итак, дай Бог им долги дни!
Роскошь утешает одну только бедность и то ненадолго, на одно мгновенье.
Сердцами сходствуем; он — точно я другой: я горе с ним делю, он — радости со мной.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло.
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
Сколь черств и горек хлеб чужой —
Сколь тяжко медленной ногой
Всходить на чуждые ступени.
Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа.
Слишком часто разговоры
Принять мы рады за дела.
Слог его <Ломоносова>, ровный, цветущий и живописный, заемлет главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным.
Служенье муз не терпит суеты:
Прекрасное должно быть величаво.
Случалось ли поэтам слезным
Читать в глаза своим любезным
Свои творенья? Говорят,
Что в мире выше нет наград.
Смех, жалость и ужас суть три струны нашего воображения.
Совесть — когтистый зверь, скребущий сердце.
Сокровища родного слова, —
Заметят важные умы, —
Для лепетания чужого
Пренебрегли безумно мы.
Мы любим Муз чужих игрушки,
Чужих наречий погремушки,
А не читаем книг своих…
Стократ блажен, кто предан вере,
Кто хладный ум угомонив,
Покоится в сердечной неге…
Страшен хлад подземных сводов:
Вход в него для всех открыт,
Из него же нет исхода.
Счастлив, кто в страсти сам себе
Без ужаса признаться смеет;
Кого в неведомой судьбе
Надежда робкая лелеет.
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!
Так! Равнодушное забвенье
За гробом ожидает нас.
Врагов, друзей, любовниц глас
Вдруг молкнет.
То, что я мог бы сказать относительно женщин будет для вас совершенно бесполезно. Я лишь замечу, что чем меньше любят женщину, тем скорее могут надеяться обладать ею, но эта забава достойна старой обезьяны XVIII века.
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна…
Только первый любовник производит впечатление на женщину, как первый убитый на войне!
Только революционная голова, подобная Мирабо и Петру, может любить Россию так, как писатель только может любить её язык.
Тонкость не доказывает еще ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки. Прибавить можно, что тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и с великим характером, всегда откровенным.
Тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и с великим характером, всегда откровенным.
Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат.
Ты понял жизни цель: счастливый человек,
Для жизни ты живешь.
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман.
У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве…
Уважен хочешь быть, умей других уважить.
Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости.
Увижу ль, о друзья! Народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?
Увы! Куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела — Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.
Уж носятся сомнительные слухи,
Уж новизна сменяет новизну…
Ум ищет божества, а сердце не находит.
Ум у бабы догадлив,
На всякие хитрости повадлив.
Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предложения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая — мощного, мгновенного орудия провидения.
Ученый без дарования подобен тому бедному мулле, который изрезал и съел Коран, думая исполниться духа Магометова.
Хоть, может быть, иная дама
Толкует Сея и Бентама,
Но вообще их разговор
Несносный, хоть невинный вздор.
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
Цель художества есть идеал, а не нравоучение.
Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя.
Чем более мы холодны, расчетливы осмотрительны, тем менее подвергаемся нападениям насмешки. Эгоизм может быть отвратительным, но он не смешон, ибо отменно благоразумен. Однако есть люди, которые любят себя с такой нежностью, удивляются своему гению с таким восторгом, думают о своем благосостоянии с таким умилением, о своих неудовольствиях с таким состраданием, что в них и эгоизм имеет всю смешную сторону энтузиазма и чувствительности.
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей,
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных цепей.
Чины сделались страстию русского народа.
Читайте простонародные сказки, молодые писатели, чтоб видеть свойства русского языка.
Читайте Шекспира, он никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринуждённостью, как в жизни, ибо уверен, что в надлежащую минуту и при надлежащих обстоятельствах он найдёт для него язык, соответствующий его характеру.
Чтение — вот лучшее учение. Следовать за мыслями великого человека — есть наука самая занимательная.
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже
И днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная
(Судьбу однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
Что нужно драматическому писателю? Философию, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка любимой мысли. Свобода.
Что развивается в трагедии? Какая цель ее? Человек и народ — Судьба человеческая, судьба народная.
Что слава? — Яркая заплата
На ветхом рубище певца.
Что слава? шепот ли чтеца?
Гоненье ль низкого невежды?
Иль восхищение глупца?
Что шум веселий городских —
Где нет любви, там нет веселий.
Чтоб совсем не рассердить
Богомольной важной дуры,
Слишком чопорной цензуры?
Чувство приличия зависит от воспитания и других обстоятельств.
Чужбины прах с презреньем отряхаю
С моих одежд.
Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством.
Я говорил пред хладною толпой
Языком истины свободной,
Но для толпы ничтожной и глухой
Смешон глас сердца благородный.
Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь не видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды —
И чей-нибудь уж близок час.
Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утончённости. Грубость и простота более ему пристали.
Языку нашему надобно воли дать более — (разумеется, сообразно с духом его). И мне ваша свобода более по сердцу, чем чопорная наша приветливость.
Источник: Словарь афоризмов русских писателей. Составители: А. В. Королькова, А. Г. Ломов, А. Н. Тихонов