Неточные совпадения
Наши северные мужики конечно
уж принадлежат к существам самым равнодушным к красотам природы; но и те, проезжая мимо Воздвиженского, ахали иногда, явно показывая тем, что они тут
видят то, чего в других местах не видывали!
При этом ему невольно припомнилось, как его самого, — мальчишку лет пятнадцати, — ни в чем не виновного, поставили в полку под ранцы с песком, и как он терпел, терпел эти мученья, наконец, упал, кровь хлынула у него из гортани; и как он потом сам,
уже в чине капитана, нагрубившего ему солдата велел наказать; солдат продолжал грубить; он велел его наказывать больше, больше; наконец, того на шинели снесли без чувств в лазарет; как потом, проходя по лазарету, он
видел этого солдата с впалыми глазами, с искаженным лицом, и затем солдат этот через несколько дней умер, явно им засеченный…
Княгиня очень
уже хорошо понимала скрытный характер Имплева и
видела, что с ним в этом деле надобно действовать весьма осторожно.
Солдат ничего
уже ему не отвечал, а только пошел. Ванька последовал за ним, поглядывая искоса на стоявшую вдали собаку. Выйди за ворота и
увидев на голове Вихрова фуражку с красным околышком и болтающийся у него в петлице георгиевский крест, солдат мгновенно вытянулся и приложил даже руки по швам.
Все эти слова солдата и вид комнат неприятно подействовали на Павла; не без горести он вспомнил их светленький, чистенький и совершенно
уже не страшный деревенский домик. Ванька между тем расхрабрился:
видя, что солдат, должно быть, очень барина его испугался, — принялся понукать им и наставления ему давать.
Отчего Павел чувствовал удовольствие,
видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него выходило на бумаге совершенно то же самое, что было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с час
уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
— Совсем
уж один останусь! — проговорил Павел и сделался так печален, что Мари, кажется, не в состоянии была его
видеть и беспрестанно нарочно обращалась к Фатеевой, но той тоже было, по-видимому, не до разговоров. Павел, посидев немного, сухо раскланялся и ушел.
«Мари, — писал он, — вы
уже, я думаю,
видите, что вы для меня все: жизнь моя, стихия моя, мой воздух; скажите вы мне, — могу ли я вас любить, и полюбите ли вы меня, когда я сделаюсь более достойным вас? Молю об одном — скажите мне откровенно!»
— А вот так досадно, — продолжал Павел, — пришлось здесь пробыть другой день. Не говоря
уже про университет, самую-то Москву хочется
увидеть поскорей.
Павел, со своими душевными страданиями, проезжая по Газетному переулку, наполненному магазинами, и даже по знаменитой Тверской, ничего почти этого не
видел, и, только
уже выехав на Малую Дмитровку, он с некоторым вниманием стал смотреть на дома, чтобы отыскать между ними дом княгини Весневой, в котором жил Еспер Иваныч; случай ему, в этом отношении, скоро помог.
В дверях часовни Павел
увидел еще послушника, но только совершенно
уж другой наружности: с весьма тонкими очертаниями лица, в выражении которого совершенно не видно было грубо поддельного смирения, но в то же время в нем написаны были какое-то спокойствие и кротость; голубые глаза его были полуприподняты вверх; с губ почти не сходила небольшая улыбка; длинные волосы молодого инока были расчесаны с некоторым кокетством; подрясник на нем, перетянутый кожаным ремнем, был, должно быть, сшит из очень хорошей материи, но теперь значительно поизносился; руки у монаха были белые и очень красивые.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было
уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он
увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый
уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
— Это, изволите
видеть, — обратился Коптин
уже прямо к Павлу, — они с своей чудотворной иконой ездят каждый год зачем-то за озеро!
Все повернули назад. В перелеске m-lle Прыхина опять с каким-то радостным визгом бросилась в сторону: ей, изволите
видеть, надо было сорвать росший где-то вдали цветок, и она убежала за ним так далеко, что совсем скрылась из виду. M-me Фатеева и Павел, остановившись как бы затем, чтобы подождать ее, несколько времени молча стояли друг против друга; потом, вдруг Павел зачем-то, и сам
уже не отдавая себе в том отчета, протянул руку и проговорил...
Там он
увидел m-me Фатееву —
уже в блузе, а не в платье.
— Ну, так я, ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу,
уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите
видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
— Мне будет очень тяжело
видеть страдания его, — продолжала она, нахмуривая
уже брови, — потому что этот человек все-таки сделал для меня добра гораздо больше, чем все остальные люди.
— Бог с ними, ничего этого я
видеть не хочу; батюшка, милый мой, бесценный! Я никогда тебя
уже больше не
увижу! — говорил с слезами на глазах Павел, всплескивая горестно руками.
Мне все стало равно: я знала, что
уж больше не
увижу тебя, — умереть, задохнуться от скуки, сделаться любовницей Постена, и я, на досаду себе, богу, людям, сделалась ею…
Вихров
видел, что ему надобно было осторожно разговаривать с Анной Ивановной. Он
уже начинал частью понимать ее семейные отношения.
Я, проходя мимо, будто так нечаянно схвачу ведерко их с краской,
вижу — легонько: на гуще, знаете, а не на масле; а я веду так, что где
уж шифервейс [Шифервейс — сорт свинцовых белил, считающийся одним из лучших.], так шифервейс и идет.
— Понимаю,
вижу, — отвечал мастеровой и совсем
уж как-то заморгал глазами и замотал головой, так что Вихрову стало, наконец, тяжело его
видеть. Он отослал его домой и на другой день велел приходить работать.
— Знаете что, — начала она, — я очень откровенна и всем люблю говорить правду: зачем описывать то, что мы знаем,
видим и встречаем каждый день; это
уж и без того наскучило.
В Перцове после того он пробыл всего только один день, в продолжение которого был в весьма дурном расположении духа: его не то, что очень обеспокоило равнодушие дам, оказанное к его произведению, — он очень хорошо
видел, что Клеопатра Петровна слишком
уж лично приняла все к себе, а m-lle Прыхина имела почти детский вкус, — но его гораздо более тревожило его собственное внутреннее чувство.
— Где же ты
видела его? — спросила Юлия, которая отчасти
уже слышала, кто такой был Поль Вихров, давно ли он приехал и сколько у него душ; о наружности его она только ни от кого не слыхала таких отзывов.
Вихров
видеть не мог бедных животных, которые и ноги себе в кровь изодрали и губы до крови обдергали об
удила.
А Добров ходил между тем по разным избам и, везде выпивая, кричал на всю улицу каким-то
уж нечленораздельным голосом. На другой день его нашли в одном ручье мертвым; сначала его
видели ехавшим с Александром Ивановичем в коляске и целовавшимся с ним, потом он брел через одно селение
уже один-одинехонек и мертвецки пьяный и, наконец, очутился в бочаге.
При отъезде m-me Эйсмонд Ришар дал ей письмо к одному своему другу, берлинскому врачу, которого прямо просил посоветовать этой даме пользоваться, где только она сама пожелает и в какой только угодно ей местности. Ришар предполагал, что Мари стремится к какому-нибудь предмету своей привязанности за границу. Он очень хорошо и очень
уж давно
видел и понимал, что m-r Эйсмонд и m-me Эйсмонд были, как он выражался, без взаимного нравственного сродства, так как одна была женщина умная, а другой был мужчина глупый.
Иван, как только еще
увидел солдата, так
уж обмер, а теперь, когда барин сказал ему, что солдат этот повезет их куда-то, то у него зубы даже застучали от страха.
Это, как я очень хорошо
видел, показалось Захаревскому
уже немножко сильным или даже просто глуповатым.
— Что ж, хорошо, хорошо! — соглашался сверх ожидания тот. — Но только, изволите
видеть, зачем же все это объяснять? Или написать, как я говорил, или
уж лучше совсем не писать, а по этому неясному постановлению его хуже затаскают.
— Не изменю-с! И как же изменить ее, — продолжал Иван Кононов с некоторою
уже усмешкою, — коли я, извините меня на том, вашего духовенства
видеть не могу с духом спокойным; кто хошь, кажется, приди ко мне в дом, — калмык ли, татарин ли, — всех приму, а священников ваших не принимаю, за что самое они и шлют на меня доносы-то!
Потом Вихров через несколько минут осмелился взглянуть в сторону могилы и
увидел, что гроб
уж был вынут, и мужики несли его. Он пошел за ними. Маленький доктор, все время стоявший с сложенными по-наполеоновски руками на окраине могилы и любовавшийся окрестными видами, тоже последовал за ними.
Остановившись на этом месте писать, Вихров вышел посмотреть, что делается у молельни, и
увидел, что около дома головы стоял
уже целый ряд икон, которые на солнце блестели своими ризами и красками. Старый раскольник сидел около них и отгонял небольшой хворостиной подходящих к ним собак и куриц.
По крайней мере, сегодня я
видел их гораздо
уж меньше, чем вчера их было в моленной за всенощной.
Вихров, утомленный трудами своими и всею этою сценою и
видя, что моленная вся
уже почти была разломана, снова возвратился в свой приказ, но к нему опять пришел голова.
— Не лгал,
видит бог, не лгал, — проговорил Клыков со слезами
уже на глазах.
— Что же, ты не убить ли
уж меня собирался? — пошутил Вихров,
видя, что Гулливому достаточно было сделать одно движение руками в кандалах, чтобы размозжить ему голову.
Вихров давно
уже слыхал о Кнопове и даже
видел его несколько раз в клубе: это был громаднейший мужчина, великий зубоскал, рассказчик, и принадлежал к тем русским богатырям, которые гнут кочерги, разгибают подковы, могут съесть за раз три обеда: постный, скоромный и рыбный, что и делают они обыкновенно на первой неделе в клубах, могут выпить вина сколько угодно.
Вихров пошел. В передней их встретил заспанный лакей; затем они прошли темную залу и темную гостиную — и только
уже в наугольной, имеющей вид кабинета,
увидели хозяина, фигура которого показалась Вихрову великолепнейшею. Петр Петрович, с одутловатым несколько лицом, с небольшими усиками и с эспаньолкой, с огромным животом, в ермолке, в плисовом малиновом халате нараспашку, с ногами, обутыми в мягкие сапоги и, сверх того еще, лежавшими на подушке, сидел перед маленьким столиком и раскладывал гран-пасьянс.
В настоящее время я как бы
вижу подтверждение этой молвы об нем: ему
уже с лишком пятьдесят лет, он любит меня, сына нашего, — но когда услыхал о своем назначении в Севастополь, то не только не поморщился, но как будто бы даже помолодел, расторопней и живей сделался — и собирается теперь, как он выражается, на этот кровавый пир так же весело и спокойно, как будто бы он ехал на какой-нибудь самый приятнейший для него вечер; ясно, что воевать — это его дело, его призвание, его сущность: он воин по натуре своей, воин органически.
— Ну, вот
видишь ли: если ты осмелишься адресоваться к ней с какими-нибудь разговорами или грубостью, то
уж не пеняй на меня!
— Случилось это, — отвечал Живин, встав
уже со своего стула и зашагав по балкону… — возвратилась она от братьев, я пришел, разумеется, к ним, чтобы наведаться об тебе; она, знаешь, так это ласково и любезно приняла меня, что я, разумеется, стал у них часто бывать, а там… слово за слово, ну, и натопленную печь раскалить опять нетрудно, — в сердчишке-то у меня опять прежний пламень вспыхнул, — она тоже,
вижу, ничего: приемлет благосклонно разные мои ей заявления; я подумал: «Что, мол, такое?!» — пришел раз домой и накатал ей длиннейшее письмо: так и так, желаю получить вашу руку и сердце; ну, и получил теперь все оное!
— Какова, а? — спросила она, указывая головой на дверь Клеопатры Петровны. —
Видеть ее не могу, и все фантазирует: и то-то она сделает, и другое…
Уж вы, Вихров, ездите к ней почаще, — прибавила она.
Он, кажется, все это сам
уж очень хорошо знал и только не хотел расспросами еще более растравлять своих душевных ран; ходившей за ним безусыпно Катишь он ласково по временам улыбался, пожимал у нее иногда руку; но как она сделает для него, что нужно, он сейчас и попросит ее не беспокоиться и уходить: ему вообще, кажется, тяжело было
видеть людей.
Он очень
уж хорошо
видел, что молодой человек принадлежал к разряду тех маленьких людишек, которые с ног до головы начинены разного рода журнальными и газетными фразами и сентенциями и которыми они необыкновенно спешат поделиться с каждым встречным и поперечным, дабы показать, что и они тоже умные и образованные люди.
— Если то, чтобы я избегал каких-нибудь опасных поручений, из страха не выполнял приказаний начальства, отступал, когда можно еще было держаться против неприятеля, — в этом,
видит бог и моя совесть, я никогда не был повинен; но что неприятно всегда бывало, особенно в этой проклятой севастопольской жарне: бомбы нижут вверх, словно ракеты на фейерверке, тут
видишь кровь, там мозг человеческий, там стонут, — так не то что
уж сам, а лошадь под тобой дрожит и прядает ушами,
видевши и, может быть, понимая, что тут происходит.
Шаги куда-то удалились, потом снова возвратились, и затем началось неторопливое отпирание дверей. Наконец, наши гости были впущены. Вихров
увидел, что им отворила дверь некрасивая горничная; в маленьком зальце
уже горели две свечи. Генерал вошел развязно, как человек, привыкший к этим местам.
— А вот
видишь что! — отвечал Живин, соображая. — В пятницу в Петербург возвратится Виссарион, и они
уже непременно целый вечер будут дома… Хочешь, я заеду за тобой и поедем!
— Ну и что ж из того, что вы
видели собственными глазами?.. Все-таки в этом случае вы передаете ваши личные впечатления, никак не более! — возразил Плавин. — Тогда как для этого вы должны были бы собрать статистические данные и по ним
уже делать заключение.