Неточные совпадения
— Прощай, мой ангел! — обратилась она потом к Паше. — Дай я тебя перекрещу, как перекрестила бы тебя родная мать; не меньше ее желаю тебе счастья. Вот, Сергей, завещаю тебе отныне и навсегда,
что ежели когда-нибудь этот мальчик, который со временем будет большой, обратится к тебе (по службе
ли, с денежной
ли нуждой), не смей ни минуты ему отказывать и сделай все,
что будет в твоей возможности, — это приказывает тебе твоя мать.
Но вряд
ли все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только для одного барина; потому
что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: «Ты скажи же мне, как егерь-то придет!» — «Слушаю, батюшка, слушаю», — отвечала она ему совершенно покойно.
Другой же братишка его, постояв немного у притолки, вышел на двор и стал рассматривать экипаж и лошадей Александры Григорьевны, спрашивая у кучера — настоящий
ли серебряный набор на лошадях или посеребренный — и
что все это стоит?
— Прекрасно-с! И поэтому, по приезде в Петербург, вы возьмите этого молодого человека с собой и отправляйтесь по адресу этого письма к господину, которого я очень хорошо знаю; отдайте ему письмо, и
что он вам скажет: к себе
ли возьмет вашего сына для приготовления, велит
ли отдать кому — советую слушаться беспрекословно и уже денег в этом случае не жалеть, потому
что в Петербурге также пьют и едят, а не воздухом питаются!
Разговаривать далее, видимо, было не об
чем ни гостье, ни хозяевам. Маремьяна Архиповна, впрочем, отнеслась было снова к Александре Григорьевне с предложением,
что не прикажет
ли она чего-нибудь закусить?
Он говорит: «Данта читать —
что в море купаться!» Не правда
ли, благодетель, как это верно и поэтично?..»
Между тем старуха тоже беспокоилась о своей горничной и беспрестанно посылала узнавать:
что, лучше
ли ей?
— Герои романа французской писательницы Мари Коттен (1770—1807): «Матильда или Воспоминания, касающиеся истории Крестовых походов».], о странном трепете Жозефины, когда она, бесчувственная, лежала на руках адъютанта, уносившего ее после объявления ей Наполеоном развода; но так как во всем этом весьма мало осязаемого, а женщины, вряд
ли еще не более мужчин, склонны в
чем бы то ни было реализировать свое чувство (ну, хоть подушку шерстями начнет вышивать для милого), — так и княгиня наконец начала чувствовать необходимую потребность наполнить чем-нибудь эту пустоту.
— А ты вот
что скажи мне, — продолжал полковник, очень довольный бойкими ответами солдата, — есть
ли у тебя жена?
— Да это
что же? С великим нашим удовольствием; сумеет
ли только!
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него выходило на бумаге совершенно то же самое,
что было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд
ли не то
ли же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
— И я тоже рад, — подхватил Павел; по вряд
ли был этому рад, потому
что сейчас же пошел посмотреть,
что такое с Ванькой.
Вышел Видостан, в бархатном кафтане, обшитом позументами, и в шапочке набекрень. После него выбежали Тарабар и Кифар. Все эти лица мало заняли Павла. Может быть, врожденное эстетическое чувство говорило в нем,
что самые роли были чепуха великая, а исполнители их — еще и хуже того. Тарабар и Кифар были именно те самые драчуны, которым после представления предстояло отправиться в часть. Есть
ли возможность при подобных обстоятельствах весело играть!
— А
что, был
ли ты на поклонении у нового Потемкина?
Перед экзаменом инспектор-учитель задал им сочинение на тему: «Великий человек». По словесности Вихров тоже был первый, потому
что прекрасно знал риторику и логику и, кроме того, сочинял прекрасно. Счастливая мысль мелькнула в его голове: давно уже желая высказать то,
что наболело у него на сердце, он подошел к учителю и спросил его,
что можно
ли, вместо заданной им темы, написать на тему: «Случайный человек»?
— Разное-то тут не то, — возразил Николай Силыч, — а то,
что, может, ложно поняли — не в наш
ли огород камушки швыряют?
По бледным губам и по замершей (как бы окостеневшей на дверной скобке) руке Вихрова можно было заключить,
что вряд
ли он в этом случае говорил фразу.
Когда он пошел домой, теплая августовская ночь и быстрая ходьба взволновали его еще более; и вряд
ли я даже найду красок в моем воображении, чтобы описать то,
чем представлялась ему Мари.
— А вот, кстати, — начал Павел, — мне давно вас хотелось опросить: скажите,
что значил, в первый день нашего знакомства, этот разговор ваш с Мари о том,
что пишут
ли ей из Коломны, и потом она сама вам что-то такое говорила в саду,
что если случится это — хорошо, а не случится — тоже хорошо.
«Мари, — писал он, — вы уже, я думаю, видите,
что вы для меня все: жизнь моя, стихия моя, мой воздух; скажите вы мне, — могу
ли я вас любить, и полюбите
ли вы меня, когда я сделаюсь более достойным вас? Молю об одном — скажите мне откровенно!»
Совестливые до щепетильности, супруг и супруга — из того,
что они с Павла деньги берут, — бог знает как начали за ним ухаживать и беспрестанно спрашивали его: нравится
ли ему стол их, тепло
ли у него в комнате?
— Так
что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете
ли вы то,
что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя — ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так
что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
— Я никак этого прежде и не мог сказать, никак! — возразил Павел, пожимая плечами. — Потому
что не знал, как я кончу курс и буду
ли иметь право поступить в университет.
— Ну да, как же ведь, благодетель!.. Ему, я думаю, все равно, куда бы ты ни заехал — в Москву
ли, в Сибирь
ли, в Астрахань
ли; а я одними мнениями измучусь, думая,
что ты один-одинехонек, с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут, как Москва: по одним улицам-то ходя, заблудишься.
Самый дом и вся обстановка около него как бы вовсе не изменились: ворота так же были отворены, крыльцо — отперто; даже на окне, в зале, как Павлу показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, «
Что за чудо, уж не воротились
ли они из Москвы?» — подумал он и пошел в самый дом.
— Как же это?.. Я у самой вас спрашивал: нет
ли чего особенного у Мари в Москве, и вы решительно сказали,
что нет! — проговорил он с укоризною.
— А
что, — продолжала Анна Гавриловна после некоторого молчания и как бы насмешливым голосом, — не видали
ли вы нашей Клеопатры Петровны Фатеевой?
— Опять и это тоже вопрос, — возразил Павел, —
что хуже: проживаться
ли в любовников или наживаться от них? Первое еще можно объяснить пылким темпераментом, а второе, во всяком случае, значит — продавать себя.
— Мало
ли что я прежде хотел и предполагал! — отвечал Павел намекающим и злобным голосом. — Я уж не ученым, а монахом хочу быть, — прибавил он с легкою усмешкою.
— Нет-с, можно, если она удовлетворяет всем требованиям моего ума. Ведь, не правда
ли,
что я прав? — обратился Салов прямо уже к Павлу. — Вы, конечно, знаете,
что отыскивают все философии?
— Черт знает
что такое! — произнес Павел, не могший хорошенько понять, ложь
ли это, или чистая монета.
— А
что, господа, пока никто еще не приехал, не сыграть
ли нам в карты? — спросил Салов совершенно легким и непринужденным голосом, обращаясь к братьям Захаревским.
Главным образом, Павла беспокоила мысль —
чем же, наконец, эти люди за свои труды в пользу господ, за свое раболепство перед ними, вознаграждены: одеты они были почти в рубища, но накормлены
ли они, по крайней мере, досыта — в
чем ни один порядочный человек собаке своей не отказывает?
Полковник смотрел на всю эту сцену, сидя у открытого окна и улыбаясь; он все еще полагал,
что на сына нашла временная блажь, и вряд
ли не то же самое думал и Иван Алексеев, мужик, столь нравившийся Павлу, и когда все пошли за Кирьяном к амбару получать провизию, он остался на месте.
«Не лучше
ли бы было, — думал Павел с горечью в сердце, глядя, как все они с усердием молились, —
чем возлагать надежды на неведомое существо, они выдумали бы себе какой-нибудь труд поумней или выбили бы себе другое социальное положение!»
«Уж не та
ли эта особа, в которую мне сегодня предназначено влюбиться?» — подумал Павел, вспомнив свое давешнее предчувствие, но когда девица обернулась к нему, то у ней открылся такой огромный нос и такие рябины на лице,
что влюбиться в нее не было никакой возможности.
— Тот его — кочергой сейчас, как заметит,
что от рыла-то у него пахнет. Где тут об него руки-то марать; проберешь
ли его кулаком! Ну, а кочерги побаивается, не любит ее!
— А
что, не хочешь
ли, поедем к Александру Ивановичу Коптину?
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, —
что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся
ли бы патера, или нет?..
— А правда
ли, Александр Иванович,
что вы Каратыгина учили? — спросил он уже более смелым голосом.
— А есть
ли запас у нас, и будет
ли чем накормить гостей? — спросил с беспокойством Павел.
Он велел остановиться, вышел из экипажа и приказал Ивану себя почистить, а сам отдал мужику обещанную ему красненькую; тот, взяв ее в руки, все еще как бы недоумевал,
что не сон
ли это какой-нибудь: три-четыре версты проводив, он получил десять рублей!
Зачем эта г-жа становая так яростно кидалась в этот вечер на моего героя — объяснить трудно: понравился
ли он ей очень, или она только хотела показать ему,
что умеет обращаться с столичными мужчинами…
— Но,
что вам за дело до ее любовников и детей? — воскликнул Павел. — Вы смотрите, добрая
ли она женщина или нет, умная или глупая, искренно
ли любит этого скота-графа.
Для дня рождения своего, он был одет в чистый колпак и совершенно новенький холстинковый халат; ноги его, тоже обутые в новые красные сафьяновые сапоги, стояли необыкновенно прямо, как стоят они у покойников в гробу, но больше всего кидался в глаза — над всем телом выдавшийся живот; видно было,
что бедный больной желудком только и жил теперь, а остальное все было у него парализовано. Павла вряд
ли он даже и узнал.
— Ну, а эта госпожа не такого сорта, а это несчастная жертва, которой, конечно, камень не отказал бы в участии, и я вас прошу на будущее время, — продолжал Павел несколько уже и строгим голосом, — если вам кто-нибудь что-нибудь скажет про меня, то прежде,
чем самой страдать и меня обвинять, расспросите лучше меня. Угодно
ли вам теперь знать, в
чем было вчера дело, или нет?
Павел не знал, смеется
ли над ним Салов или нет, но, взглянув ему в лицо, увидел,
что он говорит совершенно искренно.
— А не будете
ли вы так добры, — сказал он, видя,
что Плавин натягивает свои перчатки, — посетить меня ужо вечером; ко мне соберутся кое-кто из моих приятелей.
— В
чем дело? Слушаю-с!.. — сказала Анна Ивановна, с важностью садясь на свое креслице. — Впрочем, погодите, постойте, здорова
ли madame Фатеева?
— Я не знаю, Неведомов, — начал он, — хорошо
ли вы делаете,
что поступаете в монастырь. Вы человек слишком умный, слишком честный, слишком образованный! Вы, войдя в эту среду, задохнетесь! Ни один из ваших интересов не встретит там ни сочувствия, ни понимания.