…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ЧЕТВЁРТЫЙ…СЛОВНО НАДВОЕ РАЗОРВАВШИСЬ… Нить 10

— С тех пор, как Буи́ра чудом вытянул тебя из Шщаровых ям, я вдруг решил, что сама Мать Костей Льва всегда стороною обходит — словно и впрямь ты бессмертный. Забыл, что и ты человек лишь — и можешь опять умереть…

Тийре тяжело выдохнул, напряжённо расхаживая по намёту из угла в угол, и пламя оставшейся тут на складном столе светильни всякий раз трепыхалось от дуновения воздуха точно живое.

— Хвала Пламенеющему — ты жив. Иначе я всю жизнь потом клял бы себя, припозднись тут на миг… как тогда.

— К Кáллиаху ты уже опоздал… — безучастно произнёс Áррэйнэ, откидываясь спиной на кол-подпорку, державший верх намёта своей сучковатой развилкой.

— Знаю уже, — Тийре махнул лишь рукой, горько выдохнув сквозь сжатые зубы, — тяжело так вот лучших друзей раз за разом лишаться. Весь мой прежний десяток давно уже мёртв до единого… и треть наших старых товарищей погибла за годы — а из твоих только Унлад остался средь вершних за лето. Даже Молот не уберёгся от смерти — а сколько ведь в нём было силы! Одной лапой подковы ломална две части — и любые враги ему были что гвозди в ладони.

Он умолк на мгновение.

— Думал я — завтра дейвóны от одного только имени Мо́ртвалла будут что зайцы бросаться в кусты врассыпную, видя того среди нашего воинства. А сейчас и его вот черёд тут пришёл… так нежданно.

— Тийре, — вдруг обратился к нему Áррэйнэ, встретившись взорами с другом, — ты помнишь ту пленную девушку из служанок у тебя во дворце — кажется, Ти́веле её там называли? Ту, которая…

— Помню конечно… — Тийре нахмурился, смолкнув на миг, — хоть и заслужила она, только смерть ты ей жуткую выбрал — заживо сгнить под землёй. Чего она тебе впамять пришла? Дурно таких мертвецов поминать к ночной тьме.

Он пристально воззрил на товарища.

— Неспокойно тебе из-за раны? Сейчас лекаря кликну… — арвеннид повернул голову к проёму в стенке намёта, намереваясь вернуть ушедшего отсюда по требованию Льва врачевателя.

— Нет, не нужно… — остановил его Аррэйнэ, удержав друга за руку.

— Может всё же…

— Не нужно.

Какое-то время Лев Арвейрнов молча взирал их владетелю прямо в глаза.

— Тийре, ты знаешь — ты мой единственный друг, мне как брат… и с тобою мы быличестны. Нам, зрящим сквозь смерть, друг перед другом ложь не к лицу.

Нéамхéйглах пристально посмотрел на товарища, не понимая с чего тот вдруг заговорил о таком.

— Лишь раз за всю жизнь я тебя обманул, в чём стыжусь теперь собственной трусости — что сам попросить не отважился…

— Погоди… в чём таком? — Тийре нахмурил лоб, ничего не понимая.

— Она жива.

— Кто?! — сын Дэйгрэ в недоумении поднял брови — не понимая, о коей из женщин они говорят.

— Ти́веле. Она и есть Скугги — Тень Майры — кто идёт средь дейвóнов в обличье Её. И никакая она не Ти́веле — она братова дочерьих вершнего ратоводца Доннара Бурого, праправнучка самогó старого Эрхи… — Áррэйнэ на миг умолк, переводя дух.

— Её имя Майри. Майри Конутсдóттейр из рода Несущих Кровь Дейна…

— Но… — ошарашенный от услышанного áрвеннид так и застыл на месте, полураскрыв рот, — как?! Ты же сам её там… Я же видел!

— Это я отпустил её тогда у вас четверых прямо под носом. Никто ведь не знает дворец и все дыры его в мурах лучше, чем чинивший их прежде один из людей дома Килэйд… я.

Тийре молчал, ошеломлённый.

— Постыдился перед всеми тебя попросить дать ей волю, раз уж мстить я не стал… что про меня все подумаете — испугался, мол, Лев этой девки, или глаз на неё положил. Пожалел просто… Вот и вывел тайком из дворца и отправил домой. Но встретил ещё раз веснойв кáдарнле у моего отца Коммоха… Илишь потом я узнал, кто она таковая на деле — что она из Дейнблодбéреар.

— А ты… — начал было арвеннид.

— А я люблю её, Тийре… — перебив друга тихо проговорил Аррэйнэ.

— Гм-м… — áрвеннид онемел, не зная что и сказать тут в ответ. Молча он сел рядом с ним на скамью и снял с пояса кожаный мех, развязав горловину и щедро отхлебнув терпкой медовухи с дикоюгрушей. Затем без слов протянул его другу — как в прежние времена, будучи просто двумя юными пешцами в воинстве Дэйгрэ Медвежьей Рубахи, в выправах и битвах они так делились всем тем, что имели, стоя рядом плечом к плечу точнодва брата.

Сблагодарностью в глазах Лев принял мех и жадно глотнул хмелящий напиток, ощущая, как затихает та жгущая боль в груди — от её клинка, едва не пронзившего ночью в слепом бою насмерть — но не от её глаз, что жалили много сильнее железа, попав некогда в сердце и так и оставшись там теми незримыми оку занозами. Потому как лишь тот, у кого сердце вовсе не зналолюбви, не боится страданий и боли — не изведав так самых сильнейших из них.

— Знал бы тогда, кто у меня средьслужанок верёвки плетёт… сама праправнучка Эрхи… — Тийре озадаченно покачал головой, — может быть так её отпустил бы из пленас почётом — и с их скриггой удалось бы договориться ради такого.

— Тогда ты бы иначе помыслил… как и я сам, — несогласно мотнул головой Áррэйнэ, откинувшись спиной на подпору позади себя, ощущая, как шершавое дерево черезрубаху вновь врезалось в кожу, — тогда мы с тобой были другие совсем, Тийре — и кроме мести и славы ни о чём больше даже не думали, и вперёд далеко такне зрили. И жизнибы Майри лишиласьтак трижды быстрее, узнай мы кто есть она.

— Слишком долго уж тянется эта война… — Тийре ещё раз отхлебнул медовухи, не торопясь проглатывать, словно пробуя удержать этот жгущий вкус хмеля.

— Не хотел бы я, чтобы она тянулась всё моё правление, дольше Великой Распри — лишь опустошая страну и сея всё новые раздоры и гибель… Но теперь мы наконец-то очутились лицом к лицу с нашим врагом — всеми нашими силами — мы и они.

Он умолк на мгновение, точно над чем-то задумавшись.

— Завтрашний бой всё решит, Лев. Завтра увидим — кто победит… а кто сгинет.

— Завтра… — Áррэйнэ устало выдохнул, ощупывая рану на груди под надетою новой рубахой — там, где под кожей как раненый, но несломленный зверь всё по-прежнему жёг углем сердце там врезанный знак его предков, скрытый знак дома Львов — всю его жизнь направляя и устремляя вперёд, не зная преград и сомнений, давая последнему сыну их силы бороться и жить — полный ярости и бесстрашия. Полный мести.

И теперь перед ним вдруг открылись два долгих пути, по которым ему суждено было следовать. Два пути, от которых он нынче не мог отступить — и не стал бы, не колебаясь. Но как они были сложны… и на который из двух ему нужно ступить — Áррэйнэ не находил в своём сердце ответа.

Слова друга вернули его в дрожащий под ночным ветром намёт, где при слабом мерцающем блескесветильника они сидели бок о бок вокруг поддерживавшего ткань полога кола.

— Завтра… — Áррэйнэ устало выдохнул, прикасаясь к ране на груди, — завтра всё решится. Но не для меня…

— О чём ты?

— Завтра мы снова с ней встретимся, Тийре. Так суждено нам двоим — или волей богов, или всей нашей жизнью, всем роком её, наших судеб — и это не в силах изменить ни сам я, ни она. И кто-то из нас двоихзавтра умрёт первым.

— Что ещё за мысли у тебя, Áррэйнэ, а? О смерти ты прежде не думал — с чего вдруг теперь?! — Тийре тряханул друга за плечо, словно желая растормошить его и отбросить подальше от тягостных дум.

— Потому что пока мы с ней те, кто мы есть — нам не суждено быть вдвоём… И ни я, ни она не отступимся от своей судьбы.

— Завтра всё разрешится.

— Не для нас, Тийре, — Áррэйнэ несогласно мотнул головой, — ни я, ни она не отступимся от своей стороны, от своего народа — даже ради самих нас. Нельзя быть словно надвое разорвавшись… Такая судьба нам с ней выпала. И кому-то придётся завтра умереть.

— Но ты же не собираешься… — Тийре не договорил последнего слова, о котором не поминают накануне грядущей смертельной битвы… слова о той, неумолимого прихода кого не желают вовеки.

— Нет… — Аррэйнэ смолк, тяжело дыша и прикрыв глаза веками, точно не находя слов — но наконец заговорил снова, так и взирая в закрытый полотнищем ткани проём в их намёте.

— Но даже если она не убьёт меня в третий раз, даже если Майри останется жить… зачем мне та жизнь без неё — если никак я её не смогу получить, Тийре — ни силою, ни добром без согласия её рода, который она не отринет — она, Несущая Кровь Дейна…

Прежде сам над тобою смеялся — как не знал ты, как быть тебе с Этайн… и тою же мерою трижды мне выпало после. Я ничего не боялся все годы войны — ни смерти, ни ран, ни врага столь же яростного… и её не боялся с тех пор, как её полюбил — что немыслимым просто казалось. Потерять её — вот чего я боюсь…

Даже если она уцелеет в грядущей намбитве и вернётся домой невредимой, даже если родня не отдаст её за кого-нибудь замуж и не сможет к такому принудить, даже если моя Майри останется одна, свободная — что мне толку с того, раз не быть нам с ней вместе по чести? Думаешь — мало ли девок на свете, за неё что не хуже? Может быть и не мало, и не худших, и с лица много краше встречал — и забыться зимою пытался, чтоб стереть о ней память с другою какой, раз надежды нам нет… А как гляну на них, так одну лишь её сразу вижу, будто в каждой из баб изнутри она смотрит — словно я помешался, везде её видел… Много лучших — а такой вот другой больше нет. Дважды она попыталась убить меня — а быть может и дважды спасла… Лишь её я хочу, лишь она мне нужна.

Áррэйнэ умолк, отхлёбывая из горловины ещё, жадно глотая хмельное питьё.

— Упокойный родитель мой Коммох как-то сказал на прощание, что не предписаны свыше никем те пути, кои мы выбираем. И ещё он сказал, будто понял я что-то — что мне делать, если я хочу, чтобы Майри была моя — не иначе данная мне самими богами на счастье. Но что я тогда понял — я тогда ещё сам не постиг, и в догадках терялся: что же это? А вот сегодня я понял, чего я хочу… и что сделать я должен.

Тийре не произносил ни слова, внимательно глядя на друга, точно желая об этом спросить, узнать от Льва А́рвейрнов этот ответ.

— Ради чего мы так долго льём всю эту кровь, Тийре? — вдруг спросил он, посмотрев áрвенниду прямо в глаза, — и где ей конец, этой проклятой трижды войне?

Он стиснул в изрубленных пальцах левицы наполненный мех, и по сжатой в кулак перевязанной пясти потёк золотистый мёд хмеля, капая наземь как кровь из разверзшейся раны.

— Ради чего мы уже столько лет так упорно сражаемся — мы и они — когда сами боги вказуют нам, что не суждена никому больше эта победа, какая казалась что им, что нам столь ужелёгкой и близкой в начале войны. Неужели никто больше это не видит, что победы не будет дано никому — нежели только мы истребим так друг друга вплоть до жён, стариков и детей — чтобы некому было мстить дальше?

— И ты предаёшь меня, Аррэйнэ, отступаешь от нашего дела? — спросил его друг, глядя прямо в глаза.

— Нет, Тийре не предаю. Может лишь указую тебе другой путь, о каком прежде сам и не думал — и иного, о том мне сказавшего, тоже нарёк бы изменником, трусом…

Тийре молчал, слушая говорившего друга, который весь словно ушёл целиком куда-то вовне, будто не сам он вещал это, пристально глядя на áрвеннида.

— Разве мы с тобой начали эту войну — и почему тогда нам её так продолжать до тех пор, пока сами мы в ней не погибнем, как все наши товарищи? Да — мы мстили; мы и доселе с тобоюмстим каждый за своё, то что и сейчас жжёт огнём долга сердце — как и всякий вставший за нами также. И они тоже мстят — по своему праву — ибо и мы для них стали захватчиками и убийцами… И будет так до конца, пока мы с ними не остановимся — или не умрём все до единого. В чём теперь честь, когда сама цель нашего сражения давно потеряна, и лишь крови мы жаждем?

Аррэйнэ смолк на мгновение, отхлебнув глоток хмеля из меха.

— И кто развязал ту войну — разве мы с тобой? Они уже все мертвы — и возжелавшие, и начавшие, и поддержавшие этот пожар… Столько лет как погибли от этой вот длани почти что все Скъервиры, и столь много приспешников их — а кровь льётся и льётся, и нет ей конца.

— И в Великую Распрю так было… — промолвил наконец Тийре — то ли соглашаясь со Львом, то ли тем возражая ему.

— Так было — но и она завершилось. Мы и половины той прежней войны ещё не пережили, а крови уже пролито между нашими землями и народами не меньше — и пепла с костями посеяно столько же, как и во времена Эрхи и Клохлама. Сколько же дальше нам надо посеять той меры, чтобы ею насытиться? Десять лет шла та прежняя Распря — и ненависти было засеяно столько, что и век спустя тапроросла вновь в войну, которую все мы теперь не способны никакдовести до конца.

— Но и она завершилась однажды… — вновь возразил другу Тийре.

— Верно, завершилась… Всякая война завершается миром. Только никому не досталась тогда та победа, как знаешь. Разве не сам Эрха Древний, наш первейший противник в ту пору, все десять лет не опускавший меча — разве не он и не дед твоего отца Хуг осмелились сложить оружие и порешили быть миру — поняв, что и со смертью Клохлама дейвóны не добьются победы, не сломят нас — равно как мы их; что достаточно пролито крови, когда сами начавшие эту распрю и последовавшие за ними владыки Высокого Кресла и Стола Ёрлов уже были мертвы — те, кто продолжал слепо сражаться и гибнуть…

А ради чего теперь бьёмся мы? Ужель каждый лишь для того, чтобы не признать перед собой, что наши предки себя пересилили — поняв, что нет чести и славы в подобной войне, когда ненависть слепит и гонит тебя убивать толькоради того, чтобы не прослыть перед прочими слабым, не быть прозванным трусом, не отказаться от славы воителей — и волей богов убивать ради этого лишь: без жалости, без милосердия, без передышки? Если они смогли это сделать, Тийре — раскрыть глаза и отогнать ослеплявших их духов безумия, прекратить то десятилетнее кровопролитие — то почему век спустя мы должны повторять их былые ошибки, прежде чем сами потом не поймём правоты их? Если в доблести мы оказались не хуже — то отчего мы не преодолеем себя, и не начнём говорить, а будем продолжать вести наших людей за собой к неизбежной погибели?

Тийре молчал, неподвижно сидя плечом к плечу с Áррэйнэ, не произнося ни единого слова в ответ и неотрывно взирая на колыхавшийся в сумраке полог намёта. Лишь рука взволнованно отирала усы. Давно не было в сердце его столько тяжких и сложныхраздумий как нынче — ещё более тяжких, чем быть подле Этайн или жертвовать ею, держась за мир с Конналами — что от этого жаждалось простозабыть о бегущей с рождения в жилах его крови предков — крови целого кийна владетелейвсех семейств а́рвейрнов, крови великого героя Бхил-а-нáмхадда — и бежать от себя самогó как возможно подальше, чтобы не взвешивать в своей душе непростыерешения, от которых зависели судьбы уже не прежней его десятины, а многих тысяч людей, повелевать которыми сына Медвежьей Рубахинежданно принудил тот рок, дав тогда малый выбор — сражаться или умереть.

И теперь он не был много большим — ибо так неумолимо давили на него многочисленные поколения всех его предков, имя которых он перенял от отца. Так трудно было ощущать всю ту тяжесть потерь и ту горечь, которая обрушивалась на их народ и дома вновьи вновьс каждым годом войны, отдаваяей лучших — не взирая на многочисленные казалось бы прежде победы. Видя собственными глазами весь ужас этой тянувшейся кровавой усобицы, он зрил воочию — как с каждым пройденным годом всё больше опустошается и истощается в тянущейся распреих некогда обильная страна: дичают поля и изводится скот, портится и пропадает монета, ветшают дороги и укрепи, а не нужные подчас распри ремёсла приходят в упадок — и как всё меньше находится людей для войны, коих приходится набирать силой, давя смуту и ропот среди разорённого и бегущего от всех бесчисленных бедствий кокраинамлюда, и уговаривая всё более недовольных убытками фе́йнагов…

И как тяжело было это признать, признать и принять правоту слов его друга детства — а как же ещё тяжелее то было заставить поверить других в это? Как можно заставить понять это тех, кто от боли потерь чует лишь жажду крови, готовый лишь мстить и разить, убивать — не понимая, что на место одного павшего недругаследом восстанет другой, точно так же готовый лишь мстить за своих павших близких — и этому не будет конца?

— Лев, скажи мне… и неужели ты готов на всё это — пожертвовать всей своей славой, чтобы между нами стал мир — всё это ради неё лишь одной? — áрвеннид пристально посмотрел прямо в глаза своему другу.

— Ради нас всех, Тийре… — негромко ответил ему Áррэйнэ, — ради нас всех.

Арвеннидвспомнил вдруг в это мгновение тот миг внезапного выбора, что стоял перед ним на вершине холма после раны в плечо подле твердиДубоваяРоща, когда взгляд глаз цвета волн на Глеáнлох пожертвовавшей всем ради возможности быть с ним дочери фе́йнага Конналов решил круг их судеб — и судеб великого множества смертных, уделов и укрепей с городами за эту войну — и без словпринял эту тяжёлую жертву своего верного друга и соратника.

— Довольно уж ветер бить, Аррэйнэ — вижу, как искрой Пламенеющего по башке тебе стукнуло. Всё же зря потащил я тебя в тот чертог перед ратным советом…

— Может и зря…

Хмыкнув, арвеннид хлопнул себя по коленке ладонью.

— А ведь было же дурное предчувствие, что зазря я тащу на себе эту бабу к Буире в лечебню под нож… Вот как чувствовал — будет недоброе!

— Так, погоди… Ты её голой первее меня увидал, значит? — вдруг спросил у владетеля Аррэйнэ, резко округлив глаза.

Тийре опешил на миг, раскрыв рот — и затем лишь сумел разглядеть, что друг детства смеётся сквозь боль.

— Тьху ты… Дурень из Килэйд! — арвеннид сплюнул под ноги в смущении, — ты при Этайн ещё это ляпнул бы так, безголовый! Она бы мне…

— Прости… Пошутил неудачно…

— Нет — ты смотри — сам её извалял, а на друга свалить что-то хочет, прохвост этот хитрый! Я тебе что — из тех, кто на двух одну женщину делит как сливу? А тем более с другом…

— Так а ты как раз сливы от Этайн тогда и зажал — а подковой по уху словил что-то я…

— Ты козой её сам же назвал при подругах! А я сливы хотел за один поцелуй ей отдать между прочим…

— А взамен получил прямо в нос, дуралей, — Лев привстал, но осел вновь на столб, сквозь кольнувшую боль между рёбер опять рассмеявшись сквозь зубы.

— Ну раз ржёшь — значит жив, не при смерти, — Тийре хлопнул его по плечу, и как будто стремясь оправдаться добавил:

— Не — ну слушай — а как её было тащить мне к Буире? На башке, как арднурки кувшины с водою тягают? Явно же трогал за зад, как держал на руках твою Тивеле… тьху, то есть Майри.Но не больше — клянусь Пламенеющим!

— Шучу я… Забудь уж. Спасибо тебе, что и это ты сделал тогда… спас её.

И долго ещё говорили они, как и прежде не зная уженикаких больше тайн — два лучших друга, вместе выросших и возмужавших — некогда только мальчишки, а сейчас двое первых людей в землях Эйрэ, волею рока и собственными руками став теми, кем есть.

Ночь неспешно катилась на спад. И лишь под самое утро, когда огонёк догоревшей светильни угас, а сон сморил его раненого друга, áрвеннид также умолк, сидя рядом и ощущая плечо своего уставшего товарища, своего брата — большего ему, чем все почившие кровные братья едино. Так, сидя под колыхавшимся пологом намёта они тихо дремали перед грядущей днём битвой, когда на рассвете проём распахнулся, и в нём показалась голова стражника в шлеме. Тийре чутко вздрогнул и проснулся, на миг сжав в ладони черен ножа на поясе.

— Владетельный, рассветает. Войско дейвóнов зашевелилось.

— Пришло время… — негромко промолвил сын Дэйгрэ, вздымаясь на ноги.

Áррэйнэ с тяжестью встрепенулся, раскрывая глаза. Шум голосов разбудил и его.

— Что, уже рассвело? — спросил он негромко.

— Ага, солнце встаёт. Как твои раны?

— Было и хуже… — Лев коснулся ладонью гортани, где багровели следы старых шрамов,и метнулся взором по намёту, — где броня моя делась?

— Ты чего — не поправившись, сразу же в битву полезешь?! Лев, не дури уж… — с укором мотнул головой Тийре, — и без тебя сейчасхватит воителей встать во главе нас!

— С такоюцарапиноюне дело отсиживаться. И так без Железного мы в этот день… если выживет Гайрэ ещё от такого.

— Мне пишут, надежд там немного… — угрюмо нахмурился Тийре.

— Значит я за троих уже должен вести людей в бой. За него и за Каллиаха.

— Да ты и один на ногах не стоишь…

— Устою. Хочешь, чтобы всё воинстводумало, будто сам Ёрлов Убийца при смерти лежит накануне решающей битвы — ивсе разом бы духом упали?

— Áррэйнэ, тебе сердце едва не пробили! — с укором промолвил сын Дэйгрэ.

— Пара рёбер лишь треснула — и всего… — Левс усилием встал на ноги, тяжело отдышавшись и поведя плечами, слегка стиснув зубы от боли в грудине, кольнувшей как гвоздь, — я жив — и пусть дейвóны то знают. Давай мне броню, Тийре.

— Сдурел ты? Да в ней дыр теперь больше, чем в рыбаческом во́локе! — арвеннид указал на зияющие в полосчатке прорехи и вмятины, — сиди, сейчас малого за новой отправлю!

— И эта сгодится. Нет времени кузнеца беспокоить, а в чужой мне идти как-то боязно, — пошутил он нескладно, — ещё так убьют ненароком…

— Нет — точно повитуха тебя уронила! Выдержишь бой? — Нéамхéйглах снял с держальни на колу его прорубленную вчера полосчатую броню, молча оглядев разорванные на груди и боку, залитые потемневшей уже бурой кровью железные звенья колец в стыках смятых пластин.

— Ты же самсо стрелою в плече устарался разбить мохнорылых в той сшибке под Э́иклундге́йрдом. И я должен выдержать… — Áррэйнэ растопырил руки, давая надеть полосчатку на себя и затянуть тугие ремни сцепок.

— Эй, малый! — окликнул он зашедшего в намёт паренька-служку — сына упокойного родича Тийре Кинаха Твердоногого, второй год сопровождавшего арвеннида в их выправах и научавшегося военному делу от старших. Тот с почтением обернулся к Убийце Ёрлов, внимая.

— Отнеси-ка, будь добр, к кузнецу на точило мечи мои — а то за ночь стали точнополенья тупы. Да поскорее же — битва вот-вот!

— Давай поживей, Гулгадд! — добавил áрвеннид, — и сам следом за нами на бой собирайся. Хватит тебе уже с лука дейвóнов прореживать — посмотрим, как ты с копьём в строю выучился.

Паренёк взволнованно кивнул и торопливо выбежал из намёта с клинками в руках.

— Есть ещё одна новость, которую я лишь вчера смог услышать в пути от надёжного на слово мужа… — негромко добавил вдруг Тийре, о чём-то задумавшись в этот миг.

— Какая? И от кого хоть?

— Из Винги…

А́рвеннид вдруг снова смолк, и так и не рассказав ожидавшему Льву техизвестийи имени вестоносца, распахнул рукой полог, направляясь наружу. Сын Ллура и Коммоха вслед за товарищемшагнул в проём матерчатых стенок намёта навстречу слепящему солнцу рассвета.

Выйдя наружу они очутились в кольце окруживших их тут земляков. Увидев, как за широкой спиной их владетеляиз проёма затем показалась и стать вокровавленной с ночи полосчаткеЁрлов Убийцы — живого, твёрдо идущего следом за áрвеннидом — стража и столпившиеся тут за ночь любопытствующие копейные обрадованно заорали:

— Лев жив!

— Áррэйнэ с нами!

— Жив он!

— Эй, все сюда!

В считанные мгновениямалолюдная кучка воителей выросла до целого живого моря голов вокруг них двоих. Сотни и тысячи ног поднимались от рдевших углей догоравших кострищ, устремляясь к намёту. За ночь все в стане уже услыхали о том, что Лев А́рвейрнов был сильноранен, и вот теперь он опятьбыл средьних, усталый и взволнованный — но несломленный. Готовый к сражению.

Плотная людская стена вдруг загомонила и дружно начала расступаться, пропуская вперёд тяжело идущего вместе с младшими родичами Отца Воинства. Борна Старый неспешно подошёл ко Льву Арвейрнов, внимательно глянув на парня, и похлопал своей тяжёлой пятернёй по плечу, усмехнувшись.

С того сáмого дня первой встречи их в стенах РезногоЧертога, с молчаливого разговора одним только взором их глаз вместо слов Аррэйнэбольше не виделся со старейшим воителем Эйрэ — и заметил, как постарел за тот срокнесгибаемый прежде сын Клохлама.

Больше сотни лет жизнилежало уже на его не согбенных доселе плечах, и рябь глубоких как борозды плуга морщин укрывала железную твёрдость лицас тем пронзительным взором зеленоватых огней его глаз. Словно даже кипучая ненависть в высохших жилах его постепенно сдавалась под поступью неумолимого всеистирающего времени — и Убийце Ёрлов вдруг показалось, что это он на себя самогó смотрит через десятки лет точно в зеркало, тогда ещё — или теперь ещё — такого молодого, в самом начале своей долгой жизни, безвозвратно минувшей в бездонное море тех крови и пламени не затухавшей слепой жажды мести… его собственной сгоревшей дотла пустой жизни, коей всё также суждена одна лишь неминуемая одинокая дорога не утоляемого даже алым соком воздаяния и погибели.

— Я рад, что ты снова жив, Лев, — нарушив молчание усмехнулся в седые усы старый воитель, не сводя своего пристального и острого взора с глаз парня.

— Не все дела я ещё здесь справил, Отец Воинства — чтобы к червям угодить… — спокойно ответил Áррэйнэ, с почтением кивая вершнему ратоводцу Эйрэ.

— Слушайте все! — крикнул он громко, вертя в ладонях свой шлем и глядя на окружавших их воинов, — одни боги лишь знают ответ, что грядёт нам сегодняшним днём. Знаю — вы смотрите вот туда, и боитесь сегодняшней битвы — некоторые из вас…

Его перевязанная рука взметнулась в сторону недалёкого отсюда врага, чьи кóгуры стояли на западе у противного конца пустоши.

— Вот что скажу вам! Идите за нами с áрвеннидом не страшась. Верьте мне! Верьте — и вы вернётесь домой к своим близким — живыми!

Под радостный рёв возликовавшей толпы воителей Эйрэ он встретился глазами с Тийре. Однако взор áрвеннида был напряжённым, полным сомнений и непростых мыслей. И Áррэйнэ не стал спрашивать своего друга ни о чём, поручив их судьбу и жизнь тысяч шедших следом за ними людей в руки их жизнедавцев, чей жребий сегодня решит, как им выпадет доля — узрят ли они завтрашний, стольже яркий и радующий око как нынче рассвет?

Лев поднял глаза ввысь, где на востоке среди далёких хребтов возвышалась алевшая в ярких лучах восходившего солнца вершина пологой горы, увиденная им вчера на закате. Словно врезавшееся в сердце очертание она приковала к себе его взгляд, заставив вновь вспомнить о том, кто он был, кем рождён — рождён здесь, средиэтих угрюмых суровыхземельБуревийного кряжа, где уже больше четверти века назад его новорожденные глаза в первый раз так увидели край своих предков, эту спящую здесь в каменном оцепенении многие тысячи лет исполинскую гору, походившую на лежащего медведя. Здесь, где он в крови и муках появился на свет из материнского чрева и был взят на крепкие руки отца, где ему было дано его гордое Львиное имя, а на сердце его был незримо запечатлён рукою его предка Ходура знак, скрытый символ их рода.

Это был его прежде потерянный дом, в который он наконец-то вернулся столько лет спустя — который он снова обрёл в своём надвое порванном сердце, примирившись в себе, кто он есть — но который ему не вернуть уже было никоей ценой…

— Верьте мне, — спокойно сказал он ещё раз, обращаясь ко всем его слушавшим воинам, — и мы будем жить…

— Но кто вдруг решил, будто я боюсь смерти — первый пусть валитдомой к своим бабам сейчас же! — насмешливо выкрикнул Аррэйнэ, и многотысячное море окружавших его земляков дружно захохотали в ответ.

— В строй! — раздался громкий окрик приказа, передаваясь из уст в уста от сотни ксотне. И повинуясь ему, тысячи людей выстраивались в плотные ряды — готовые выступать вперёд. Вздымалось над головами бурное море пик и шипастых секир, острые клыки Пламенеющего покидали дёсны ножен, шурша отзвуками сливающейся в один гул песни обнажающейся голодной стали.

Войско детей Пламеневшего Ликомбыло готово встречать их врага в скорой битве, которая была должна и решить исход долгой и кровавой четырёхлетней войны.