…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ЧЕТВЁРТЫЙ…СЛОВНО НАДВОЕ РАЗОРВАВШИСЬ… Нить 2

Ветер веял над полем, раздувая порывами как паруса́ ткань намётов и стягов на воткнутых в землю шестах долгих древок, тревожа коней и людей, бороздя пенной рябью текущие воды реки и гоня облака на восток — до родных им краёв и уделов.

— И бородищу же ты отрастил себе за зиму, Аррэйнэ! Обмёрзнуть боишься, или Троим дал какой-то зарок не голи́ться до окончания срока? — хлопнул его по плечу кулачище товарища.

Лев почесал уже ставшую гуще чуть рыжеватую светлую бороду. Он молча сидел средь намёта на чурбаке рядом с прочими лу́айд-лóхрэ их воинства, обсуждавшими меты грядущих выправ этим летом и свежие вести от воинства кийнов и арвеннида. Вокруг них раскинулись сотни намётов их ставшего отдыхом временно стана после месяцев непрерывных выправ — тысячи конных и пеших воителей, множество разных возов и десятки метальных снастей, ведомых Гайрэ Ловкачом из кийна Тадиг вместо погибшего той зимойверного соратника Оллина Рогопéвца.

— Да вот решил посмотреть — сойду ли так сам за дейвóна?

— А это тебе зачем сдалось вдруг, Áррэйнэ? — удивился здоровяк Кáллиах, оторвавшись от клевца, которому он перетягивал новой кожаной оплетью рукоять.

— Там в двух днях хода на запад их вершний из Дейнова рода разбил стан, и войска́ собираются с ним не иначе как перед большою выправой. Вестей никаких нет оттуда — а знать нам всё нужно, куда их загоны пойдут, что предпримут. Много ли их на пути у нас там, и куда они двинутся — хоть прорицателей спрашивай…

— Не ослышался я… будто ты врагу в пасть прямо хочешь наведаться? — кто-то из собравшихся в кругу тысячников ошалело поднял взор на вершнего.

— Верно, — Áррэйнэ спокойно кивнул головой — словно и не об опаснейшем деле он говорил.

— Видно впрямь повитуха тебя уронила! — недовольно хмыкнул Унлад Стрелок, — разве мы мало имеем вестей о враге? Наши лазутчикии так далеко пробираются в те их уделы, чтобы за всякими переходами мохнорылых тотчас уследить.

— Может и пробираются, но не так далеко — а те удальцы, кто всё ж видно прошёл, живыми до нас не вернулись. А я сам нюхом чую — поклясться готов на крови́, что неспроста Бурый войско весной повёл к северу, до Высокой Дубравы.

— И мне так мозгуется тоже, — согласился со Львом Долговязый, ковыряя заостренным прутиком между зубов, — от изловленных там мохнорылых мы слышали, что к их стану всё больше загонов подходит от прочих семейств — точно к новому крупному нáступу копят те силы, о чём нас зимой предупреждали и Борна, и Гулгадд.

Лев согласно кивнул головой.

— Вот и узнать что к чему самолично хочу — двинет ли скригга Дейнблодбéреар отбивать нами занятые тверди Железных Ворот, или решится дать нам тут большое сражение и прикрыть ходагейрд?

— Мне так второе то думается — что к Высокой Дубраве их силы скорее пойдут… — Догёд всё никак не мог сковырнуть надоевший ему мясной клок меж зубами, — а гадать — толку нет.

— Слушай, Лев… — верзила из Дайдрэ отложил клевец в сторону, закончив оплётку, — я с тобою пойду, как и прежде!

— Уж я бы с охотой тебя взял с собою — но только обличье твоё и за десять прострелов нетрудно узнать.

— Как оттуда же и разглядеть! — ухмыльнулся насмешливый Гайрэ из Конналов.

— Ага! Первый же встречный дейвóн нас раскусит и немедля своих всполоши́т, — согласился с ним Áррэйнэ.

— Только сначала от страха умёта наложит в поножи с три меры! — добавил хохочущий Унлад.

Все воители чуть не заплакали от сотрясшего стенки намёта протяжного хохота, глядя на решившего по простоте своей прикинуться дейвóном коренастого, рыжего точно огонь усача Кáллиаха, на добрые две головы возвышавшегося над товарищами. И лишь Аррэйнэ так и остался безмолвным.

— Уж тебе-то хоть три бороды отпусти — в мохнорылого не перекинешься! — хохотнул Догёд, хлопая обидевшегося исполина по плечу.

— Не перекинусь — так порублю этих вы́блюдков! — Кáллиах грозно схватил свой клевец, резко вскинув его над вмиг стихшими соратниками.

— Остынь — распалился ты словно горнило Пламенеющего!

— На жену свою пыл побереги!

— Нет, дружище — надо мне двое-трое таких молодцов родом из Áйтэ-криóханн, что сами не рыжи и знают дейвóнскую речь и обычаи, — сказал Áррэйнэ, в раздумьях почёсывая подбородок, — таиться там нужно всерьёз, чтобы мимо дозоров пройти незамеченными.

— И обратно вернуться… — добавил он тише.

— Найдёшь таких? — спросил Долговязый у вершнего, вытащив ветку из щели в зубах и отплюнув тот клок от еды.

— Есть у меня на примете. Киан, что сам из Дубрав — он у Тийре был мечником в прежнем десятке — сейчас сотникомв первой мор-лóхрэ. И Лойх Низкий — из твоих людей, Унлад.

— Лойх? Он нового жеребца объезжать вчера вздумал, старый его повредил себе пясть о корчи. Так этот зверина его под копыта себе на скаку из седла обернул — обе руки поломал Лойху с левой ногой, прежде чем мы подоспели помочь, и скотину дурную уняли, — озвался Стрелок, — сейчас он тебе не ездок будет точно до осени — разве что в волокуше с мешками!

— Ладно, значит и Киана хватит… — Аррэйнэ обернулся к товарищам, подзывая рукою помощников, — соберите нам тряпки дейвонские, сбрую и воз не из наших. Коней неприметнее, с клеймами орнов на западе — или с севера. Не из Помежий! Чтобы на чём не спалиться нам было в гостях у дейвонов…

— Отыщем, почтенный, — кивнул головою помощник, — к вечеру будет всё.

— Гайрэ — а ты бери тысячу Догёда, и идите на юг, там где фейнага Донег сын держит противника, — повернулся он к другу и родичу Этайн, — прошерстите те земли как нужно, ему помогите союзников ёрла отбить.

— Считай, выехал я! — сын Аэдана резко вскочил с чурбака, на ходу допивая из кружки свой хмель и швырнув её Унладу. Тот, ругнувшись, едва удержал на лету её в пальцах.

— Ты вот шустрый какой! А не страшно, что там людей Ёрваров добрых три тысячи?

— Не страшно железо Железному! — хмыкнул товарищу Гайрэ, — так мне предписано! И потом — я дурак тебе что ли без лазутчиков сунуться в сшибку?

Была пора птичьих гнездовий, и прежний весенний грай смолк. Буйная зелень листвы попадавшихся на их пути средьстены чернолесья дубрав и высоких, светлеющих белью коры березняков в вихрях ветра шумела как бурное море — и в этом волнующем гуле непросто, но нужно им было поймать, уловить краем уха любой людской звук. Но удача сопутствовала Аррэйнэ, отводя прочьвсе вражьи дозоры и большие заго́ны дейвонского ёрла, проходившие мимо дорогами на восток.

На ночь лазутчики сбочили с троп в нетры леса, где бодрствуя по-очереди дождались рассвета и тронулись в путь. И ещё до полудняих воз с древесиной неторопливо въезжал сквозь ворота в дейвонский стерквéгг. Копейная стража осмотрела всю кладь, но не особо уж пристально — мало чем были для них подозрительны два дровосека, явившихся в стан с хлыстами из дуба и ясеня для починки хендскульдрэ. Тяжёлые створы ворот распахнулись, и Киан провёл скакунов под узду в низкий свод перехода под вежей, помянув в мыслях Бури Несущего, чтобы тот охранил их от зоркого вражьего ока — и тем больше стерёг бы их Льва от иныих неразумных деяний, коим он считал всё это дело — гораздо более опасное нежели самая страшная сшибкалицом к лицу с недругом.

Воз остановился недалеко от ворот. Áррэйнэ привязал коней к перекладине навеса с дровами и кинул им под копыта пару охапок травы.

— Будь здесь сам, — велел он Киану, негромко разговаривая с ним по-дейвóнски, — не отлучайся пока никуда. Прикинься усталым, для виду ляжь спать — а сам в оба глаза и уха всё бди. И в разговоры ни с кем тут не лезь, даже если кто сам подойдёт и расспрашивать будет. Если что — возвращайся назад, помочь ты мне вряд ли чем сможешь.

— Вот ещё! — недовольно проворчалКиан, несогласно мотнув головой, — зачем наговариваешь на неудачу? И так тут предчувствие гложет… Давай, иди — разузнавай, что тебе нужно вынюхать — а я тут подожду. Как хоть скоро вернёшься?

— Думаю, послеполудняпоедем назад. Смотри, чтобы кони накормлены были и отдохнули. Мало ли что, вдруг вскачь придётся нестись от погони…

— Хорошо, не впервой. Пойду воду для них отыщу.

— Не тревожься. Не сложное дело разведать.

— Стереги тебя Пламенеющий, Лев, — по-а́рвейрнски тихо шепнул ему на ухо Киан, провожая встревоженным взглядом — глядя как стать его вершнего исчезает в толпе окружавших их недругов.

Неузнанным Áррэйнэ шёл по стерквеггу, неприметно осматривая всю защиту, валы, частоколы, сколько на них и на вежах охраны. Но первее всего он выглядывал и запоминал живую силу: сколько тут собрано воинов коих семейств, и каких по занятию, какие у них есть броня и оружие, сколько коней и намётов, вóротов и возов с зарядами и разной осадною снастью. Прислушиваясь к раздававшимся говорам неприятелей уши Льва цепко ловили слова — куда и когда чьи загоны уже устремились или намереваются выйти, где какими путями идёт к ним подмога, сколько припасов осталось по схоронам и когда к ним прибудут обозы, что ожидают от вершних и где стоит враг, что ещё не доделано перед грядущим большим выступлением.

Солнце уже поднималось к полудню, паля духотой как пред ливнем. Ветер из леса прохладою веял над зноем объятым стерквéггом, неся запах хвои, перебивая тот смрад многолюдного стана.

Не один разговор он завёл там с врагами, то садясь рядом с ними у жара костров или у возле хендску́льдрэ, под звон молотов в кузне или у коновязей — слушая каждое слово и сам не бросая им лишних, дабы не быть слишком уж во внимании недругов — хотя и пил разом с ними из жбана прокисшее пиво и ел крупяную ячменную кашу с распаренной репой и острой чесночной вепрятиной точно свой, как и они сам такой же дейвóн. Была пора возвращаться назад, чтобы не быть на виду у противника слишком уж долго. Встав с охапки соломы у чьего-то костра Лев отряхнул верховницу от пепла и неторопливо направился к главным воротам, где стояли их кони. Стоило только отдать тем умельцам-метальщикам из обслуги их дерево для починки и двинуться в путь налегке — забирать те хлысты было глупо, навлекая излишние взоры на двух древорубов, почему-то уехавших прочь с полным возом.

Спокойно он шёл между рядами тут скученных точно грибы в сырой чаще намётов, бревенчатых срубов и коновязей, меся постолами подсохшую грязь перетоптанных сотнями ног переходов в стерквегге. Áррэйнэ был уже близок к вратам, заприметив их воз и сидевшего у колеса Киана — как разомлевший на солнце откинувшись к ободу колеса, а на деле сквозь прищуренные веки неустанно осматривал он всё вокруг — нет ли опасности, не обратил ли на них кто излишнего взора.

Полог намёта по правую руку от Аррэйнэ резко откинулся вверх, и перед ним вдруг возникла высокая женская стать в шерстяном синем платье поверх белой рубахи с накидкой из меха лисы на плечах, сжимавшая в ладонях кувшин для питья. Вид её с долгими косами светлых волос под платком препынил его резче, чем если бы в бок ему впилась стрела, когда Áррэйнэ столкнулся со взором к нему устремившихся двух синих глаз.

Глаз, которые он всеми силами жаждал опять отогнать от себя уже год — но их образ как тень настигал его в час одиночества, когда не было битв и сражений, не лилась чья-то кровь и не падали замертво под его настигавшим их острым копьём и мечами враги. Глаз, что мерещились каждое утро напротив него — исчезая, лишь только он тщетно протягивал к ним свою руку…

Майри тоже застыла на месте, узнав его — даже переодетого в дейвóнские одежды и с отросшей за зиму густой бородой — столь походившего тем на своего предка Ходура Рёйрэ, чей лик врезался в память дейвонке, увиденный ею на том изветшалом рисованном свитке в ларце упокойного скригги. Лицо её побледнело как полотно, и глаза не моргая смотрели на Áррэйнэ прямо в упор.

Со звоном разбился упущенный ею из пальцев кувшин, разметав вокруг ног яркий белый натёк молока.

Так они и стояли напротив друг друга, замерев на расстоянии вытянутой руки, не говоря ни единого слова и не приближаясь. По шее у Льва поползли желваки с силой сжавшихся мышц, когда он повертел головой в обе стороны — оглядываясь, нет ли кого вокруг них.

— Ты здесь… — наконец прошептала она по-дейвóнски, не сводя с него взволнованных округлившихся глаз.

— Если ты хочешь выдать меня своим… — начал он было.

— Убьёшь меня, если я крикну? — резко спросила она, пристально глядя в глаза ему.

— Я не прикоснусь к тебе даже и ногтем, пусть ты и будешь хоть резать меня как тогда у горы… — тихо, словно боясь напугать её произнёс в ответ Áррэйнэ, несогласно мотнув головой, — если желаешь — зови их. Но если выдашь меня, много отцов и мужей не вернутся отсюда домой, прежде чем дейвóны сразят Убийцу Ёрлов.

Он умолк на мгновение, глядя на женщину.

— Решать тебе, Майри…

Дейвóнка вся вздрогнула — словно очнулась от сна — и испуганно оглянулась вокруг.

— Уйдём поскорее отсюда! — она потянула его за рукав верховницы, быстро ведя за собой, — ты лишился ума, придя в укрепь Бурого — его же намёт совсем рядом! Неужелиты смерти тут ищешь? Если тебя сейчас схватят… Храни тебя Пламенеющий от такой страшной судьбы!

Áррэйнэ шёл за ней следом, боясь притронуться к ведшей его дейвóнке и пальцем, хотя её тёплая ладонь была совсем рядом, касаясь одежд. Она чуть убавила шаг и теперь вела Льва к закатным воротам стерквегга, за которыми там начинались безлюдные пустоши, поросшие редколесьем с кустарником.

Прямо навстречу им по переходу меж рядами намётов шёл немолодой человек в небогатых суконных одеждах и кожаном наворотнике поверх плеч — тот самый Бер, слуга её дяди и родич, что вечно стерёг въезд в их родовой тверди, а теперь подле скригги отправился на войну разом с всеми тремя сыновьями. И он направлялся сюда прямо к дочери Конута.

— Тиу́рра, куда ты? Твой дядя искал тебя только что, — он внимательно посмотрел насопровождавшего молодую женщину незнакомца — впрочем, не спросив дейвóнку кто это с ней, и куда дочерь Конута направляется прочь из стерквегга вдвоём с чужакомне из здешних — но пристально приглядываясько Льву.

— Бер — я встретила земляка из Хейрнáбю́гдэ… то есть неподалёку оттуда, — взволнованно и сбивчиво заговорила Майри, — он прибылот своего вершнего ненадолго, и я поговорю с ним немного — узнаю, какие оттуда есть вести, как Бородач поживает. Я скоро буду у дяди — передай ему, пусть немного меня подождёт!

— Хорошо, тиу́рра, — Бер почтительно преклонил голову и зашагал в обратную сторону меж рядами намётов. А Майри, боязливо озираясь на родича поспешила к раскрытым воротам стерквéгга, ведя за собою Льва Арвейрнов.

Через калитку в проходе они порознь вышли наружу — первым Áррэйнэ, затем вскоре она — и через некоторое время очутились в укрытии россыпи валунов среди пустоши, не ближе чем на четыре полёта стрелы от насыпи вала с частоколом — спрятанные от взоров её земляковза высокими зарослями ольхи и осины с редким белым березняком. Тут Майри застыла на месте, повернувшись лицом ко Льву. Он тоже не произносил ни слова, не зная что и сказать ей, что привело его в воинство недругов — но понимая, что и без слов та догадывается о причине.

Внезапно у дейвóнки перехватило дыхание, и всхлипнув та бросилась ему на шею, обняв что есть силы. По щекам Áррэйнэ потекли её слёзы, двумя обжигающими ручейками струясь до подбородка.

— Я не надеялась, что мы ещё встретимся кроме как в битве однажды… — прошептала она, ласково гладя ладонью его волосы. В этот миг позабылась та горечь обиды внезапного их расставания год назад на опушке помежного леса в то утро дейвóнского нáступа на а́рвейрнский кáдарнле подле текущей на север Дуб-э́байн — и сердце Майри Конутсдо́ттейр теперь едва не выпрыгивало из груди, не в силах сдержать все те слёзы разлуки с тоской по нему.

— Ты верно лишился ума, глупый — и хочешь повторить страшную судьбуКлохлама… Даже я не сумею унять ярость наших, если тебя тут узнают и схватят.

— Ну не узнали же…

— Глупый… Брат мой присягнул Всеотцом за меня тебе взрезать в спине алую птицу собственноручно. Тебя он… тебя… — всхлипывая, она не смогла договорить, тяжко выдохнув изо всех сил и отчаянно мотая изо всех сил головой — точно отгоняя от себя эти страшные мысли.

Áррэйнэ молчал, осторожно держа Майри в объятиях, словно боясь обхватить ту сильнее и перкломать как восковую свечку в ладони.

— Отчего ты домой не вернулась? — спросил он наконец, отклонившись от её лица и внимательно глядя на женщину, — зачем опять пошла на войну? Или ты сама смерти ищешь тут, Майри?

Она посмотрела на него с какой-то затаённою болью во взоре и тихо ответила:

— Год назад ты сам выбрал свой жребий. И я снова сделала тот же выбор, Áррэйнэ…

— Дейвóны верят, что ты — сама Рангъярна, в женском облике сошедшая к людям. Или ты и вправду она, и всё время была ею? — Áррэйнэ настороженно смотрел на неё, не сводя глаз с заплаканного лица дочери Конута.

— Не знаю… Быть может и правда, что это Она охватывает меня беспамятством во время сражения и незримо разит всех моею рукой. Словно Шщар сам зарёкся забрать меня в ямы от железа а́рвейрнов, пожирая других…

— Но зачем? — поразился он, словно не веря в услышанное.

— Затем, что я люблю тебя… — она опустила руки с его шеи и отошла ото Льва на пару шагов. Дочь Конута устало присела на нагретый солнцем валун, поросший серыми лишаями по трещинам каменной кожи и затравелый вокруг густым пологом буйно расцвивших алого точно кровь дикого мака и ярко-белых с желтизной сердцецве́тий ромашки.

Он молча опустился на другойкамень поблизости и не произносил ни слова.

— Люблю… и ничего не могу сделать, чтобы снова твоей быть, — сказала она ещё тише, потупив глаза в землю.

Áррэйнэ словно пересилил себя, и сказал то, чего боялся больше всего — с тех самых пор, как старый Коммох поведал ему ту сокрытую правду, кем была эта дева из дальних полночных уделов дейвонских земель.

— Я знаю кто ты, Майри…

Она вздрогнула, подняв на него заплаканные глаза, в которых как прежде цвели синевой эти тысячи васильков, лишая рассудка. Áррэйнэ захотелось затолкнуть едва сказанные слова назад в глотку, растереть поколебавшие воздух звуки своего голоса в прах, а больше всего — броситься к женщине и прижать к себе так крепко, чтобы никто не мог её от него оторвать — ни враги, ни друзья, ни даже сами грозные жизнедавцы, чей невидимый рок разорвал их с дейвонкой судьбу. Но он будто не своей волей продолжал говорить эти жгущие ему горло слова.

— Дочерь Дейнова рода не может принадлежать тому, кто стал первым врагом её орна и убил стольких братьев и родичей. Ты… — он запнулся на миг, — в тебе течёт чистая кровь сáмого славного воителя Дейвóналáрды, потомка Горящего — а я… я всего лишь безродный найдёныш из Эйрэ, и…

— Ты — тот, кого я люблю… — устало произнесла она с тоской в голосе, — до сих пор… и не взирая на всё, Убийца Ёрлов. И ты просто дурень набитый, если не можешь понять это.

Даже сейчас, когда они сидели напротив друг друга, разделённые гораздо сильнее, чем некогда два года назад в холодной темнице под крышею бурры — уже не прежние яростные противники, но два принадлежащих к враждебным сторонам человека, одна другому которых не было им ближе сердцами средь смертных — дейвонка была прежней: колкой и щедрой на острое слово.

— Я бы не отдал тебя никому… — он запнулся на миг, — но Лев А́рвейрнов не может быть рядом с самой Дейнблодбе́…

— Я тоже узнала кто ты есть, Áррэйнэ! — резко оборвала его Майри, — и лучше бы я была нема как мертвец, потому как когда я расскажу тебе всё — кто ты есть, кем ты был от рождения — то ты сам убьёшь меня как ядовитуюгадину у своих ног, без жалости и дурацких сомнений!

— Что ты говоришь?! — поразился он, округлив глаза.

— Да, убьёшь — как и должен. И забудешь про всю, как ты думаешь, невозможную любовь ко мне… потому как я и есть истинная причина, по которой ты сам не можешь — не должен всей своей кровью любить меня, дочерь Дейнова рода! — выпалила она прямо ему в глаза.

— О чём ты?! — он ошарашенно поднял брови, пристально глядя на побледневшую, судорожно вздрагивавшую всем телом Майри.

— О том, кто ты есть от рождения, Аррэйнэ… — проговорила она глухо, — кем ты был до той ночи, когда лишился всех близких и памяти. Кто ты есть…

Лев молчал — но его пронзительный взор, впившийся дейвóнке в глаза, красноречивее тысячи слов показал ей, что сильнее всего на свете он жаждет узнать это, вспомнить своё позабытое прошлое — вспомнить то, кто он.

— Откуда ты это узнала? — едва выдавил он из себя полушёпотом.

— Ты не зрил больше видений из прошлого? — не ответив на его вопрос сама спросила она, — не приносил их огонь, как в тот год?

— Нет… — несогласно мотнул головой Áррэйнэ, — с тех пор, как тем утром тебя отпустил за рекой. Одну лишь тебя я теперь вспоминаю. Не их — а одну лишь тебя, Майри… — повторил он ещё тише с какой-то тоской в голосе.

— Тогда слушай…

И она без утайки, спокойно, точно мать вещает сказание для ребёнка стала рассказывать Аррэйнэ всё, что узнала от их упокойного скригги на его смертном ложе: что произошло в той ненастной ночи у Буревийного кряжа с орном Ходура — словами оживляя минувшее, скрытое прежним незрячим забвением; ярчайшими образами бушующего огня заставляя потомка Рёйрэ мгновение за мгновением вспомнить ту жизнь, сгинувших родичей и стёртый с лика земли прежний дом, своё позабытое имя — имя Льва, кем он некогда был — и кем и остался доселе.

Когда Майри закончила говорить, падавшая наземь широкая тень от сидевшего перед нейУбийцы Ёрлов была уже далеко от её предыдущего места. А сам он так и застыл на плоском камне, сидя будто оцепеневший, не замечая вокруг ничего — не замечая её. Губы его что-то шептали, словно проговаривая вслух то давно позабытое, внезапно обринувшееся на него через пелену долгого беспамятства прошлое.

Вдруг он очнулся, придя в себя словновынырнувший из бездонного омута пловец — глубоко вдохнув во всю грудь. Молча смотревшая на Аррэйнэ Майри не дрогнула, хотя и почувствовала, что он стоит над тончайшей гранью меж потрясением от услышанного и яростью от осознания всего того, что было поведано ею. И тогда смерть от его рук и вправду настигнет её — неумолимая, жестокая и безжалостная, как и сама кровная месть, чей голос дочерь Конута сама разбудила в сердце Льва своей поведанной страшною правдой.

Боязни не было — она лишь чувствовала, что всё равно любит его, и простит — даже если сейчас он сделает с ней всё что угодно в своём воздаянии Дейнову дому… даже если убьёт её.

— Неужели это всё правда? — словно сквозь силу глухо проговорил он, пристально глядя в глаза женщины. В этот миг правнук Рёйрэ вдруг вспомнил тот давний уже поединок с сыном Хекана Скъёльдэ из Эваров на поляне под дубом в лесу у сожжённого Вейнтрисведде — то, что случилось в тот день, как по воле богов один Лев в страшной сшибке на смерть одолел там другого — словно нынешний он самогó себя прежнего… чтобы искать по всем тропам земным тех убийц своих близких — и найти их, чтобы без жалости взять воздаяние не взирая на цену…

— И я и вправду был им? И это всё было? — словно не веря услышанному промолвил он тихо, не сводя своего взора с дейвонки.

— Да. Ты сам это знаешь и помнишь.

— И ты… он сам тебе всё рассказал?

— Всё, что случилось тогда с твоим орном — всё, кем ты был. Кто ты есть, Рёрин… — она вдруг назвала его по дейвóнскому имени, что было дано при рождении — точно пытаясь опять обратить его в прежнего.

— Кто я есть… — зубы его резко скрипнули в ярости. Кулаки Áррэйнэ стиснулись, словно он хотел сам зажатый меж пальцами воздух растереть ими в прах. Он резко подскочил с камня как слетающая с тетивы стрела, и одним скачком оказался перед дейвóнкой. Оцепеневшая Майри лишь зажмурилась, ожидая удара и последующей за тем темноты.

Лев тяжело пал коленями наземь перед сидевшей на камне дочерь Конута, и Майри почувствовала как обе руки его сильно стиснули женщину, обняв. Лицо Áррэйнэ ткнулось ей в грудь, и он стих, не двигаясь и не произнося ни единого звука — лишь тяжело дыша точно загнанный бык.

Она осторожно положила ладонь на его голову, ощущая, как он вздрогнул от нежного прикосновения, и легко погладила пальцами по волосам, не говоря больше ни слова.

–…что возьму я их кровь без пощады — но горькой за то для меня будет плата… — прошептал он сквозь зубы, не поднимая лица к её взору.

Он так и не принадлежал ей. Но хотя бы в эти минуты, в эти короткие мгновения он был неподвижный у её ног — её Лев. И ей захотелось заплакать — то ли от счастья, то ли от горькой беспомощности. Но дочь Конута уже привыкла быть сильной, и ни капли не вырвалось из-под её ресниц, так предательски задрожавших в тот миг.

— Ты думала, я убью тебя? — спросил он, резко взнявшись с колен — спокойный, словно и не было того порыва ярости и отчаяния, который захлестнул его миг назад, — лишь за то, что ты одна из их рода, что в тебе его кровь?

— Иной мести за такое злодеяние не бывает… — тихо сказала она, боясь поднять на Льва притупленные к долу глаза, полные слёз, — иначе ты сам проклянёшь себя после за то, что простил искоренение кровных своих их убийцам, из чьего дома и я.

— Убийцею их был твой предок… Эрха… И я ничем не могу отомстить ему — уже умершему в таких страшных муках и каянии. За меня это справедливее сделали боги, забрав прежде всё, что ему было дорого — и лишь затем ненужную больше сгоревшую жизнь. А ты… — он посмотрел ей в глаза, ожёгшие его синевой из-под их застилавших там слёз, — ты сама теперь знаешь, что право на месть принадлежит и твоим родичам тоже… твоему брату первее иных — тем, чьих братьев, сынов и отцов я убил в эти годы без счёта — и ещё может быть их десятки и сражу, пока тянется эта война. Кровь за кровь — лишь таков тот закон, что веками над нами. И вот почему ты не должна любить меня — их убийцу, кровного врага вашего дома…

— Но я… — начала было она.

— И я тебя люблю, — не дал он ей договорить, стискивая пальцами ладони дейвóнки, — но другого пути для нас нет.

Майри молчала, не глядя на Аррэйнэ.

— Другого пути для нас нет, — повторил он, — и мы не можем того изменить.

— Если бы эта проклятая Распря закончилась… — вдруг прошептала дочь Конута, не глядя на Аррэйнэ — но затем резко подняла взгляд ввысь, и он опять как обжёгся от пристального взора этих двух синих глаз, прекраснее коих наверное не было и у самой Аврен.

— Это невозможно, — он несогласно мотнул головой, — ни я и ни ты не в силах остановить эту войну. Уже не Къёхвар и старый Дэйгрэ ведут её, и не твой дядя и мой друг Нéамхéйглах продолжают её во главе наших воинств — а все поголовно семейства, оба наших народа со всеми союзниками сошлись насмерть, как это было уже век назад — со слепой ненавистью, с жаждой мести за всю пролитую прежде кровь, за честь — чтобы победить или сгинуть. И нескоро ещё прекратится это кровопролитие, неведомо даже когда…

Он умолк на мгновение.

— Я простил это вам… но закон не прощает — а он посильнее меня. Кровь вашего дома на мне будет вечно, и месть за неё вам по праву останется, доколе я буду сам жив — пока не возьмут твои родичи их воздаяние. Вот как брат твой последний, о ком ты сказала…

— Вот значит она какова, эта трижды проклятая честь… — Майри снова опустила взгляд в землю, стиснув пальцы ладоней.

— Время идти, — он взял её за руку, помогая дейвóнке подняться, — пойдём, Майри.

— Не ходи туда снова! Боги дали тебе возможность остаться тогда незамеченным — но второй на то могут и не оставить!

— Им виднее, раз так. Туда мне всё равно нужно.

— Уходи отсюда немедля, прошу тебя! Я сама вернусь в укрепь, а ты уходи как можно скорее отсюда к своим! — Майри вцепилась ему в руки, отчаянно моля Льва послушать её и не возвращаться с ней в стан воинств Бурого, где тысячи её сородичей могли в любой миг по приметам ран в шее и хриплому голосу узнать Убийцу Ёрлов — даже переодетого в дейвонские одежды и со стриженой на их лад бородой.

— Меня ждёт там второй мой товарищ — и я должен найти его, раз у ворот мы назначили встречу. Не спеши хоронить меня, милая…

— Не надо! — голос её стал умоляющим, — не ходи туда, Лев! Я беду чую…

— Все мы когда-то умрём. Идём, Майри, не бойся, — он взял её за руку — нежно, но крепко — давая понять, что не страшится неведомого и будет подле неё пусть лишь до врат их стерквéгга, но не оставит одну как некогда прежде при их расставании за рекою в Помежьях.

Майри, согласно кивнув головой, отёрла ладонью с глаз слёзы, и повинуясь порыву отчаянно стучавшего у неё в груди сердца крепко обняла Льва, всем телом прижавшись к нему, и поцеловала, жадно впившись своими губами в его, боясь хоть на миг оторваться.

— Я не смогу там проститься с тобой… — прошептала она, близко-близко видя перед собой его глаза, — так хоть здесь попрошу всех богов, чтобы они охранили тебя на пути, доколе ты не вернёшься живым к своим людям. Я люблю тебя — кем бы ты ни был.

Он молчал, с какой-то болью во взгляде взирая на неё, точно боясь прикоснуться к женщине.

— Поцелуй меня… — шепнула она.

Он молчал.

— Разве лгут мои губы? Разве сердце моё лжёт?

— Нет…

— Поцелуй меня…

Когда они наконец отпрянули друг от друга и с трудом поднялись на ноги с измятой под их телами травы в алой крови приломленных маков и бело-жёлтых соцветий ромашек, солнце ушло ещё дальше к закатному боку неба. Тень от остывшего камня уже передвинулась в сторону — словно с немой укоризной говоря им двоим, как беспечно забылись они за вновь вспыхнувшей страстью о неумолимо бежавшем времени.

— Пойдём скорей, а то меня могут хватиться… — сказала она, спешно заплетая размётанные золотые волосы в косу и отряхивая измятое платье от семян принявшей их в свои объятья травы. А он, сидя на земле и сжимая в ладонях рубаху так и застыл неподвижно, безмолвно глядя на женщину — и словно понимая, что вновь теряет её, неспособный удержать подле себя — не способный никакой своей волей и силой, что могла была бы быть выше законов людей, выше пролитой крови их близких, что лежала на них как тяжёлое бремя ярма, разделяя их судьбы.

— Пойдём скорей! — вновь заторопила она его, подпоясываясь и обувая короткие мягкие сапожики на босые ступни.

Вдвоём они медленно возвращались назад к стенам ограждённого частоколом стерквéгга, чья огромная тень точно хищный оскал исполинских зубов легла наземь перед глазами дейвонки неким зловещим предвестием неясной угрозы. Ноги дочери Конута сами замедлили ход, шагая сквозь силу. Спокойно идущий подле неё Áррэйнэ говорил что-то — но она не слышала его слов, стараясь унять взволнованно бившееся в груди сердце. Она снова разлучалась с ним, теряла его от себя — быть может на этот раз навсегда — отпуская его прочь к товарищам и собратьям, врагам еёдома.

Ворота укрепи пропустили двоих путников внутрь, пройдя над глазами зловещею тенью их поперечной балки, и они очутились в стане дейвóнского воинства. Вокруг сновали тысячи её соплеменников, гремели вдалеке молоты дышащих жаром горнил с наковальнями, звенело железо плитчаток, кольчуг и чешуйниц, лязгали в ратном кругу мечи воинов, гулко ухал топор о сухое дерево раскалываемых поленьев. Скрипела дублёная кожа одежды и сбруи, из коновязей раздавался топот копыт скакунов. Звон точильного камня о сталь, обрывки чужих разговоров, брех собак, лопот стенок намётов — все эти отзвуки бились в ушах дочери Конута. В воздухе вился едкий запах гари кострищ и готовившейся в котлах и на вертелах снеди, вытоптанной травы, сена и прелого навоза, свежего мяса и сохнущих шкур. Запах горького пепла и скисшего пота. Терпкий железистый запах сочащейся крови освежёванных туш на крюках скотобойцы.

Запах тревоги.

Áррэйнэ тем не менее безбоязненно шёл вперёд меж разбитых рядами намётов, идя на шаг позади женщины, словно подталкивая её своим присутствием шагать смелее. Майри уже уняла страх, но неясное предчувствие беды не покидало её взволнованно стучавшее в груди сердце.

Внезапно до них долетел чей-то окрик, и Áррэйнэ резко застыл точно вкопанный, пристально глядя влево по проёму между намётами. Обернувшись туда Майри увидела, как прямо к ним через сновавших на его пути воинов торопливо направляется Айнир — явно искавший сестру среди укрепи.

— Эй, Майри! Наконец же нашлась ты! — снова донесся до них его окрик.

— Это вершний Железной Стены… — тихо шепнула она мужчине, не поворачивая к нему головы, — будь осторожен — он не раз схлёстывался со Стремительными Ратями в сшибках, и тебя может помнить в лицо. Я его заговорю — а ты молчи и иди к…

— Я сам его знаю… — вдруг прервал её Áррэйнэ — и она услыхала, как скрипнули стиснутые в оскале зубы мужчины, — по голосу и из тысяч узнаю — тот десятник, что сшиб меня в спину копьём за Болотиной. Сплелись наконец нам нитя́ми дороги…

Майри вздрогнула — и Лев ощутил, как ладонь её пальцами впилась в левицу, привычно нащупавшую черен ножа в тайных ножнах под верховницей.

— Не убивай его, пожалуйста! — она едва не взмолилась перед ним, одёрнув Áррэйнэ за локоть и впившись взором ему прямо в горящие холодной яростью глаза, — я знаю, ты хочешь… Не убивай его, прошу тебя! Это мой брат! Это мой брат, Айнир! Я рассказывала тебе… Это он! Единственный из них, кого ещё не отняла у меня твоя рука…

Он так и стоял перед ней, с трудом переводя дыхание и вновь осознавая всю тяжесть той роковой вести, что дважды обринулась на него в этот день словно гибельный камнепад с горной кручи — и что снова, ещё больше разделяло двоих их… вновь лишая его того права на месть, будоража сердце её взволнованными словами, что этот заклятый противник, которого он упрямо разыскивал долгих четыре года и теперь наконец-то столкнулся с ним с глазу на глаз — её брат.