…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ПЕРВАЯ…ВЕТЕР ИЗ БЕЗДНЫ Нить 9

В долгих перьях орла, кто в потоках порывистых вихрей парил в поднебесье к восходу, весенние ветры летели вперёд на восток. Бескрайнее море лесов и колючие дебри чащоб, сырые болота и зыбкие топи, травянистые дикие пустоши и пологие гряды холмов под крылами пернатого сына небес как стежки цветных нитей на расшитом полотнище лика земли проносились внизу — и только пронзительный крик гордой птицы звучал в вышине над просторами края.

Ещё дальше к рассветным пределам пологие гряды вздымались, кручи камня взвивались всё выше. Скалистая твердь через корни, песок и тяжёлую глину земли прорывала её укрывавшие почвы равнин; прежде ленивые реки из свившихся в петли спокойных потоков теперь превращались в бурлящие, бьющие пеной по лбам выступавших порогов. Равнины и старогорья Дейвóналáрды исчезли, уступив место возвышенным взгорьям, где дальше к восходу уже возносились высокие и крутые Срединные горы Áн-мéан-слéйбха, на чьих резких обрывах заоблачных пиков ещё ярко белели снега зимних бурь.

Среди низменных чащ чернолесья, где редко увидишь следы от колёсных возов с перекатами, по извилистой узкой тропе друг за другом скакал полный конный десяток. Путники были одеты в дорогу по-боевому — полосчатая броня со щитками поверх, ножная защита, шеломы на головах. Покачивались взнятые жалами ввысь долгие копья с трепещущими на ветру синевою полотнищ стяжка́ми их кийна — вежей-буррой на берегу, сотрясаемой дуновением сильных ветров грозовых туч с восхода.

Еловые дебри с обоих боков обступали взбегавшую с кручи на кручу тропу, где лишь птичьи чириканье с гомоном нарушали покой дикой чащи. Топот конских копыт отдавался в вершинах деревьев, укрывавших как ворс склоны двух крутых гряд, меж которыми вился их путь. Он то нырял вниз в распадки с сырыми низинами чёрных ольшаников в море зелёных хвощей орляка на дне горной долины, то взвивался сквозь высокотравье по узким уступам в земле и камнях над туманными пропастями обрывов глубиной в пару сотен локтей. Позади них в прорехах сплетений колючих ветвей устремлялась в синь неба громада ушедшей ввысь кручи горы Брáнндуб-мóр-барр, на чьей голове среди мшистого камня вились на ветру приносимые им облака и туманы. Далеко над простором виднелась она — Черновранья Вершина — чтимая с древности в Эйрэ гора, место кончины великого Бхил-а-намхадда.

— Э-э-эй, земляки! — внезапно раздался из чащи встревоживший их мужской окрик на здешнем наречии.

Всадники резко остановили коней, и на ходу весь десяток слаженно вскинул ввысь копья и луки, пристально оглядываясь по сторонам — не засада ли это, не подстерегли ли их тут на тропе разбойничающие душегубы — или тем хуже, что верные ёрлу воители кийнов из Áйтэ-криóханн.

— Илинн, смотри! — помощник их вершнего вдруг указал жалом пики направо, — там он!

— Где, Деóрт?

— Да вон, среди ельника!

Дáлам-лу́адэ повернул туда голову, а следом за ним и весь конный десяток. А́рвейрны наконец-то заметили выходившего на дорогу из чащи одинокого незнакомца, который их прежде окликнул.

— Не наш! — выкрикнул кто-то из них — и луки в руках дружно вскинулись в сторону странника.

Завидев, что вместо приветствия стрелы ему те пожалуют, чужак резко бросился в заросли — точно в воду упал. Всего через миг на том месте уже были конные, раздвигая колючие лапки копейными жалами — но тщетно. Появившись из ниоткуда, чужак так же скрылся в лесу, растворившись как ветер в ветвях.

— Кто это был? Разглядели? — окликнул десятник своих.

— Поглоти его скáйт-ши! — озлословил один из воителей, кто пытались прощупать копейными жалами заросли ельника. Второй спешился, и нагнувшись до самой земли попытался прозрить вниз под сводом колючего лапника — не видно ли ног там затихшего чужака.

— Шщарово око… Весь обросший вроде лесного разбойника!

— А может и вправду дух дебрей явился? Его же места тут, где скайт-ши гнездятся…

— Поскакали отсюда — а то вместо горы́ прямо в Эйле ещё угодим! — суеверно озвался один из воителей, сплюнув на землю в волнении.

Десятник всмотрелся в еловые заросли, привстав в стременах жеребца.

— Эй, в ельнике! Кто ты сам будешь?! — рявкнул он, зорко осматривая придорожную чащу сквозь глазницы шелома. Другие, держа пальцы на принатянутых лучными кольцами тетивах, торопливо бороздили заросли взорами жал своих стрел.

— Выходи! Погорячились мои люди, тебя увидав. Клянусь ликомАрд-Брéна — не тронем тебя, раз сам вышел к нам без оружия!

Издали из сумрачной чащобы — совсем не в том месте, где его пытались узрить сквозь сплетения хвои — раздался ответ сокрытого от их зорких глаз незнакомца:

— Только луки сначала опустите! А то не успею и выйти, как к хвои́не стрелой пригвоздите…

И помолчав миг, добавил:

— Я иду один, с миром — возвращаюсь домой! Молотом Пламенеющего клянусь!

Вершний десятка переглянулся с всадником праворучь от себя — своим помощником, который и уследил чужака.

— Что скажешь, Деóрт? — негромко спросил он того.

— На засаду не похоже — давно бы нас стрелами с клиньями тут положили… Пусть выходит, — кивнул головою помощник десятника, — как по его говору — так это наш, из закатных предгорий. Тут меня не обманешь, десницей Пламенеющего поклянусь!

— И мне кажется, что из наших — не из союзных земель, — кивнул ему вершний, — хотя может быть в говоре сведущий лишь.

— Я бы спросил кой-чего, живо стало бы ясно кто есть он! — добавил один из людей.

— Спросишь, Фиар. Пусть выходит. На тропе от нас не убежит, а в лесу его не отыщем. Прячется так, словно не человек, а тень Ллуга или сам скáйт-ши — будто в Эйле ворота прошёл. Ещё можем кого из людей потерять, если ткнёт сталью в спину, — пожал Деорт плечами, пристально оглядывая заросли — не блеснёт ли среди ветвей отблеск на вражеском жале стрелы или пики.

— Прячется ловко, не изловим без крови… — добавил он тише.

— Эй, выходи! Мои люди не будут стрелять! — крикнул десятник, — если ты присягал áрвенниду, тебе нечего прятаться! Отчего ты вдруг скрылся от нас?

— Да вы не глядя меня за дейвóна бы приняли — и копьём под ребро… — раздался среди закачавшихся ветвей ельника насмешливый голос.

— Забери тебя скáйт-ши — если соврал, что не выстрелишь! — добавил он на ходу угрожающе.

Зашуршала иглица, захрустели сучки под ногами — и на тропу, удержав рукой гибкие лапки, в одиночку вышел прятавшийся там незнакомец. При его виде копья всадников действительно дёрнулись ввысь, и кто-то, помянув Шщара, резко натянул до сáмого уха тетиву с лежавшей на ней стрелой — так впрочем и не спустив смертоносное жало. Едва чужак встал на дорогу, всадники окружили его плотным кольцом скакунов, направив в грудь долгие копья. Но тот, высоко взняв руки с зажатым в левой ладони клинком, действительно не пытался от них убегать.

— И вправду — ну и вид у тебя… Не разберёшь даже, кто же ты сам, — настороженно проговорил дáлам-лу́адэ, пристально глядя в лицо страннику.

Тот, кто вышел из чащи, был молод, как и половина воинов в этом десятке — на вид чуть старше двадцати зим. Невысокий, но крепкий в кости, хоть и двигался шустро как рысь. Лицо парня обветрили зимние стужи и солнце, как если бы он много месяцев не знал крыши над головой. Давно не видевшие купальни и гребня соломенно-рыжие светлые волосы отрасли в беспорядке до плеч, как и всклоченная нечёсаная борода. Лишь зеленоватые глаза под выцветшими бровями горели смесью неудержимой радости и одновременно встревоженной настороженности.

Одеяния чужака были скорее грязными и истрёпанными лохмотьями от долгой шерстяной свитки с наголовником и кожаных поножей — не здешнего, не а́рвейрнского покроя. Поясом служил обрывок верёвки, а за плечами болтался на грубо плетёном из лозовой коры ремне холщовый мешок, из которого торчали не больше пяти древок стрел. Стоптанные сапоги с чужих ног перемазала ржавая жижа болотных трясин.

Лицо и ладони парня были исцарапанными в кровь от еловых иголок и веток. И дурень набитый мог видеть, что он не один уже день пробирался по самым чащобам, стережась всех открытых дорог. Не милостивая к странникам богиня всех троп и путей Каэ́йдринн плела его странствия нить, а хозяин тёмных чащ и глубоких урочищ, хранитель врат в Эйле, семя Ард-Брена — мрачный оленерогий исполин Ллуг. В левой ладони незнакомец сжимал одноручный дейвóнский клинок — не добротный блодварпэ для свердсмана, а долгий нож-рубщик однобочной заточки для небогатых пешцев — держась за голое лезвие в знак добрых намерений. С плеча свисал стянутый тетивой лук — также дейвóнский.

Илинн нахмурился, пристально оглядывая чужака. Копьё в ладони десятника покачивалось, угрожающе вздымаясь к груди незнакомца и вновь опускаясь к дороге — как и сами раздумья хозяина.

— Чего ты сперва вышел к нам, а затем второпях скрылся? Говоришь по-нашему до́бро, но вот по обличью, и тем больше с одежд да оружия не понять — кто и откуда…

— Бородатый ты как мохнорылые… — глядя на чужака, недобро и недоверчиво усмехнулся в усы один из всадников, помянув данное а́рвейрнами для дейвóнов презрительное прозвище, — да и с волоса сам как «солома».

Его ладонь в рукавице тихо поигрывала рукоятью цепного шипоглавого молота — чуть что готовая без раздумий пустить эту страшную шишку в полёт и ударом размозжить пол-головы.

— Зовут меня Áррэйнэ. Сам я дáлам-лу́адэ… то бишь был я дáлам-лу́адэ во второй мор-лóхрэ под началом у старого Кинаха у горы. Но прошлой осенью на Помежьях вражины сшибли меня в стычке с коня и с собой утащили. Там всю зиму и пробыл, пока не…

— В неволе у мохнорылых ты был, говоришь? — десятник подозрительно осматривал назвавшегося равным по чину воителем странника, косясь на заросшее щетиной и оцарапанное ветвями лицо чужака, не сильно походившее на земляков — скорее на тех, от кого он бежал с его собственных слов, — а в какой это выпало месяц? В каком месте? С кем был там?

— За рекою Болотиной — Вóтленди, как её там мохнорылые именуют — в третью седмину после празднества Самайнэ вроде бы. А были там сотники Кáдауган, Маэл и…

— Погоди-ка… А кто вершний четвёртой мор-лóхрэ? — в лоб задал ему коварный вопрос Илинн, пристально вглядываясь в зеленоватые глаза чужака, — каков он с лица будет сам — а ну расскажи-ка?

Парень и глазом не моргнул, догадавшись, что земляки его выпытывают — тот ли он, за кого на словах выдаёт себя? Знает ли он тех людей, о ком спросят его — кого знать сам обязан в лицо, называясь тем именем с чином?

— Тогда был лысый Глиррэ из Голэйдэ по прозвищу Сучок. А кто теперь вершит там — вам виднее. Мне же в неволе вестей из дому не приходило — а с перелётными птицами говорить не обучен пока.

— Ну а выглядит как этот Глиррэ?

— Под сорок уже, широкоплеч, волосом рыж как все люди из Гулгадд и данников их. Высокого роста — с тебя где-то, почтенный. Лысый он только спереди. На лице справа рябь после красной смерти.

— Врёшь ведь — слева… — прищурился Илинн, взирая в глаза незнакомца — что тот скажет на это.

— Справа… — возразил твёрдо странник, не дав себя тем подловить, — а Сучком его прозвали за то, что однажды на зимнем торжище у Кранн-клóиган встретил он своего земляка Бранна и ещё двоих из кийна…

— Довольно, сами от него это знаем! — прервал его Илинн, — Краóннах и сейчас лу́айд-лóхрэ в четвёртой. Но вот с лица тебя я отчего-то не помню. Да и говор твой…

— Так я вижу — из Конналов люди — я и по-здешнему крикнул. А могу и как там у горы говорить.

— Ты погоди… А скажи-ка, раз сам ты с горы, — вмешался один из копейных, — как зовётся в уделах у Маэл та твердь у Сосновой горы на равнине, где родился…

— Ты ещё не Слейб-бе́йне ар-ан-ма́хайр спроси, а Те́ах-на-гáойт го-ле́йр ар ан-кáрраг-де́арг кул-а-дóмайн! — без запинки промолвив названия ухмыльнулся чужак, — это у вас скажут каррэг и д'э́арг в Помежьях.

— Вот не врёт ведь, собака! — Фиар в расстройстве ударил себе по колену ладонью, пытавшийся выслушать то, как промолвит все звуки по-верному путник, — я и сам хуже вымолвлю…

Десятник приблизил коня к стоявшему в кольце копий чужаку, приглядываясь к тому.

— Имя нечастое у тебя… Только Áррэйнэ там вершний третьим десятком, и дважды старше сам будет. А ты…

— Попутал меня ты с другим — тот Áррэйнэ будет из Тадиг. И он уж лет пять как без левого уха, если только не отросло оно за зиму… — странник откинул прядь грязных волос с головы, показав им своё, — и он десятник в третьей мор-лóхрэ, что стоит в Малой укрепи у запруды. Старший брат его Кохта ещё держит питейню у Больших ворот в нашем кáдарнле. А я сам два последних года вершенствую…

Странник осёкся — оглядев рваные обноски и почесав отросшую за зиму грязную бороду.

— То есть вершенствовал раньше седьмым десятком первой сотни во второй тысяче. Я прежде был камником из Килэйд, если слышали вы о таких — они мне приёмные родичи. А что с лица…

Парень вдруг как-то замялся, с неохотой осиливая проговариваемые слова, опустив порыжевший от грязи клинок жалом вниз и уперев его в землю.

— Всё равно с морды видите, что я а́рвейрн на четверть лишь — и то сам без роду, хоть от молочных зубов вырос в Эйрэ и чту Бури Несущего.

Правой рукою беглец осторожно достал из-за ворота грязных обносков нашейный шнурок, на котором блеснул костяной знак Тинтреаха — грозовой его молот в кругу колеса.

— А так я по крови из них прихожусь…

Он кивнул головой в закатную сторону, откуда пришёл, и добавил чуть менее громко:

— Из дейвóнов…

Всадники настороженно молчали. Над дорогой повисла неловкая, напряжённая тишина. Лишь мерно покачивались копья в руках, едва не касаясь жалами лица замершего в их кольце чужака. Молчал и он сам, выжидая.

— Килэйд сами на севере, в Домайнэ-лох — а твой говор не тамошний, парень… — насупился Деорт, недоверчиво глядя на путника.

— Это Килид живут там — а наш дом у Клох-клоиган будет, отсюда мы, — поправил его незнакомец.

— Говоришь, сам из Килэйд ты? — один из всадников почесал подбородье, с натугой припоминая что-то, — погоди-ка — не мы ли с тобою тем летом на руках состязались на празднестве Белтэ — на старом торжище у колёсных рядов?

— Ага — а ты ещё моему родичу Гваулу большой палец сломал своей лапой!

— Верно! Силён же ты, поглоти тебя скайт-ши… У меня две луны потом локоть болел!

— И тебе спасибо за жбан пива проставленный! Эх, был бы он кстати сейчас… — странник почесал свой урчащий живот, — тебя, помнится, Дайдрэ Дубина зовут — брат Лóйгайрэ и Дубтаха из Клóхбалла-бхáилэ?

— Точно! Оттуда наше семейство! — обрадованно ответил конник из Каменного Хвоста.

— Теперь и я вспомнил, — Илиннотвёл в бок копьё, — Áррэйнэ, седьмой десятник конных — тебя ещё Дубовая Ручища не раз вспоминал?

— Верно, я! Только мой дáламлáох или полёг весь за зиму в Помежьях в боях с мохнорылыми, или давно уже с новым десятником. Незаменимых не водится, как Сучок приговаривать любит… — вздохнул путник.

— Вот так встреча! — вершний дружески хлопнул того по плечу рукавицей, — а мы тебя чуть было не порешили как мохнорылого… Ты же и товарищ нашего Тийре, верно?

— Как он? — взволнованно спросил бродяжник, — жив сам?

— Мы-то зиму пробыли в Помежьях, а где тысяча их я не знаю. Может тоже где в Áйтэ-криóханн, а быть может опять отошла до горы.

— С нами двигай туда — и узнаешь… — добавил Дубина.

Взаимная неприязнь исчезла, и копья окружавших его конным кольцом áрвейрнов отошли от лица путника. Пальцы опустили тетивы, стрелы вернулись назад в сумки. Воины радостно загомонили, признав его за своего — одного из сынов Пламенеющего.

— Давно ты бежал? Откуда?

— И пешим от Се́сканн-э́байн шёл лесом весь путь? Да ты скороногий как Ллуговы псы!

— Есть хочешь? — кто-то протянул ему отрезок сухого ячменного хлеба, и Áррэйнэ с благодарностью взяв его жадно вцепился зубами в чёрствую корку.

— Жить захочешь — не так побежишь… — он умолк, торопливо жуя пересохшую хлебную мякоть, — в неволе я пробыл всю зиму, а ноги сумел унести лишь дней десять назад, как раз ночью по новой луне.

Набив хлебом рот он притронулся пальцами к шее, на которой виднелся затянутый коркой запёкшейся крови недавний порез.

— Вот, на память оставили добрые люди… Понравился жёлудь им мой, захотели забрать себе было.

— Так Болотина ведь много к северу будет — а ты как сюда угодил?

— Так в местах тех дейвóнов и пеших и конных собралось с весны словно гнуса в болоте. Изловили бы пешего словно гончие зайца… Двинул не на Клох-эбайн к востоку, а взял крюка югом, где меньше селений и укрепей.

Он вдруг умолк, оторвался от хлеба и внимательно глянул на дáлам-лу́адэ.

— Какие есть вести от нашего воинства? Как хоть дела там?

— Мы сами пол-зимы во вражьих уделах ходили!

— Пару твердей у Фрекиров к Шщару спалили собакам! — с гордостью перебил Илинна Дайдрэ М'а́дэ.

— Ага! Мелких стычек полно, как и прежде. А вот когда будет собрано воинство кийнов, и мы разом пойдём на дейвóнов единою силой — того даже вышние лу́айд-лóхрэ в ардкáтрахе не хранят в головах.

— Áрвеннид наш не торопится… — буркнул один из товарищей Илинна.

— А зря… — добавил второй, — самый час по ним вдарить, пока мохнорылые первыми войско на нас не пустили! Моя бы воля — ни дня бы не медлил!

Áррэйнэ так и держал в руке хлеб, не кусая.

— Я вот что спросить хотел, Илинн… Ты когда шёл этой дорогой… — он осёкся, — а вы сами откуда? Вижу, из Конналов будете — а из какого удела?

— Из кáдарнле на Дубовом утёсе мы. Так ты как — с нами едешь? Или и дальше почешешь своими двумя? — пошутил десятник, — ты же сам скороногий как заяц, смотрю я!

— С радостью, если возьмёте в попутчики! Так вот, не договорил я… — Áррэйнэ приумолк, затем настороженно спросил, — когда на ночлег становились, или даже днём на скаку — не слышали вы в лесу чего неспокойного?

— Нет, — дáлам-лу́адэ мотнул головой, — говори, что ты видел?

— Не видел — лишь слышал. Я до самой до Черновраньей шёл днём, а ночью скрывался по чащам и топям, пока луна не стала светить во всю силу. И этой ночью я издали слышал дейвóнскую речь — и не двоих-троих, а множество голосов. Ржание коней, скрип колёс и осей, хоть и тихий. Гаром кострищ несло сильно.

Конники из Дэир-клóгвинн внимательно слушали путника.

— Я не стал за усы дёргать Бури Несущего, и не решился туда в одиночку полезть — жалко было расстаться с башкой на пороге у дома. Но всю ту ночь я их издали слышал — и шли они все на восток… — странник кивком указал к недалёкому перевалу.

Над дорогой застыло молчание. Путники настороженно озирались. Взгляды из-под шеломов стали колкими и резкими — высматривающими скрытую где-то неподалёку угрозу.

— Не слыхали мы ничего. Одни выпи орали в лесу с козодоями. Но ты говоришь, что скрывался по чащам. Туда мы не совались с дороги, да и на другие тропы не выбирались. Дрянные дела, если так…

— Разбиться что ль парно и лес прошерстить? — предложил всем Дубина.

— Времени нет рыскать в дебрях вдесятером против неведомо скольких там… — несогласно махнул рукой Илинн, — если и вправду ты не ошибся, и там идёт дейвóнский заго́н, нужно ехать к горе, сообщить о том нашим. Ты как — с нами?

— Да с радостью! — у Áррэйнэ загорелись глаза. Ему, пешком промесившему вешнюю грязь половины Помежий, было в довольство проехать остаток пути до ардкáтраха конно.

— Тадиг, дай ему запасного! — дáлам-лу́адэ повелел самому малорослому из десятка отдать свободного скакуна. Тот отвязал от седла повод и кинул его в руки страннику. Áррэйнэ притянул жеребца за узду, ласково погладив встревоженное животное по его тёплой морде ладонью, успокаивая. Остатки хлебного мякиша отправились в рот жеребцу.

— Звать его Мякиш как раз… — усмехнулся Тадиг.

— Добрая кличка! — Áррэйнэ погладил фыркавшего скакуна по гриве, лаская животное, — спокойно, Фéддал, спокойно!

— В седле хоть умеешь держаться? Не разучился за зиму на дейвóнской соломе? — пошутил дáлам-лу́адэ.

— У Шщара в норе все разучимся! — беззлобно ругнулся Áррэйнэ, взвившись на стремени ввысь и усевшись в седло. Конь, покорный узде, послушно рванул вскачь за всадниками из помежного Дэирэ.

Лесная тропа вскоре вышла из чащи к наезженному, в колеях от тяжёлых повозок большаку, примыкавшему к идущей туда же мощёной дороге из южных уделов. Конники стаей встревоженных птиц по цепочке неслись друг за другом, и цокот копыт удалялся к восходу — туда, где за кряжем в долине лежала их цель.

На скаку Тадиг указал жалом копья на видневшийся впереди перевал, узкой прорехой средь круч хребта Глвидд-ог-слейббóтха отделявший десяток от тверди владетелей Эйрэ.

— Ещё полдня — а там и гора!

— Дома! — на всём скаку ловя бивший ему в лицо ветер выкрикнул в ответ Áррэйнэ, потрясая вскинутым ввысь кулаком и обращаясь к кому-то незримому:

— Бури Несущий, спасибо тебе!

Кони áрвейрнов были скоры, и дальнейший их путь пролегал без препятствий. Уже через половину восьмины неистовой скачки с подъёмом по перевалу перед глазами предстал вид широкой долины между хребтами, заросшими сверху густым чернолесьем, а внизу морем ясеней, тёмными пятнами древних дубрав и березняками. Взбираясь уступами ввысь по Воротному, занимая собой основание кручи, что росла острым пиком из скал пролегавшего кряжа, их встречала тут Крáиннэ-слéйбхе-мор-бурра — Твердь На Лесистой Горе. Впрочем то долгое именование прижилось лишь в почтительных обращениях и свитках грамот да часословов — иной же люд и все гости называли главное городище Аг-Слéйбхе — Место у Горы — как оно и звучало веками.

По ту сторону перевала загон из Дэирэ стал на короткий отдых. Пока двое назначенных Деортом осматривали прочность сбруи с подковами у скакунов, прочие уселись перекусить. Из мешков появились хлеб с луком и мясом. Забулькал жбан с кислым вином из слив с яблоком, ходя из рук в руки улёгшихся наземь усталых воителей.

— Как в том году урожай был у Конналов? — Аррэйнэ вытер рот рукавом, заедая лук хлебом.

— Ай, дрянной… У озёр ещё что-то хоть, а в Дубравах так тьху!

— Что весной не счернело, то в лето сгорело!

— Разве что пойло удалось. И ло́зы, и яблоки — во! В Клох-Кнойх отменное празднество было на Самайнэ… так напились там все, что в той драке к утру пятерых положили!

— Что за празднество это вот? Тьху! Дед говорил, что на доброе празднество меньше десятка убитых не видел!

— Вот всегда так — напьются до Эйле огней, а потом поножовщина… — фыркнул Тадиг.

— А папаша твой сам как напьётся, так такое несёт, что и Эйле не нужно! А потом про свиней и волков не пойми что толкует старик…

— Да хватит вам Эйле опять вспоминать! — буркнул брат Деорта Мабон, — сами только у самых ворот его может стояли в той чаще. Вон — тебя за их тень чуть не приняли там… — обернулся он к Аррэйнэ.

— Ну ещё бы не принять. Так и там ведь такие как мы же… почти… — задумчиво молвил вдруг Дайдрэ Дубина, перестав жевать окорок.

— Ага! Ещё скажи — зрил их!

— А вот зрил. Видел я деву из Эйле однажды… — Дубина нахмурился, смолкнув на миг, — и не только её — но и прочих, кто там обитает…

— Теней бездн что ли?

— Тьху ты, дурак! Да узри Смертоокого чад хоть кого я, наложил бы в поножи немедля. Нет — людей, как и мы, только странных каких-то… не как всех живых.

— Ну давай уж, плети нам что как, пока кони с дороги устали — а мы тут посидим, — Илинн откинулся навзничь на землю, подложив под затылок седло, — парни — дайте жбан ему в руки, а то трезвый Дубина не свяжет двух слов. Может пьяный как шейн запоёт настоящий?

Десяток заржал во все глотки. Сосуд, опустевший почти что до дна, по цепочке добрался до Дайдрэ. Тот и вправду хлебнул от души, прежде чем начал речь.

— Случилось всё это лет пять как уже… Со старшим почтенного Фиара были мы как-то в гостях у жены его родичей. И перед отъездом назад как раз выпало Самайнэ — и там мы остались на празднество.

— Да ты пьян был на Самайнэ, дурень! Тут и скайт-ши привидятся! — гоготнул громко Мабон.

— А иди ты… в болото. Да — был пьян — но чуть-чуть! Наши все и хозяина люди остались в том селище, а меня будто некая сила попёрла вдруг вдаль. Шёл я по чащам хребта вкруг долины, любовался луной в вышине. Тишина была — Самайнэ всё же, скоро будет зима — ни жучка, ни козявки, птицы стихли, и слышно как сердце в грудине стучит… словно в Эйле я впрямь.

Показалась средь леса на небе как чернь крыша ноддфы, и огромная роща темнела вдали. Вдруг во тьме услыхал я шаги, чьи-то шорохи, стуки. Было чувство такое, что кто-то из чащ наблюдает за мной, зрит там каждый мой шаг. И как шёпот вдали раздалась чья-то тихая песнь. Ночь была прежде тёплая, ясная — а тут будто повеяло холодом, небо мгла затянула какая-то. И в тумане внезапно столкнулся я с девой, что пела ту песнь, собирая еловые сучья на хворост.

— Ааа-э-а… И какая была? — спросил Илинн, зевая.

— Да как Аврен… — лицо у Дубины вдруг вспыхнуло, а в глазах засветился огонь.

— Ну заплёл ты! Сравнил с кем, сказитель!

— Ага — спьяну все бабы как Аврен покажутся!

— Заткнитесь уже вы, и слушайте дальше. Заговорили мы с ней. Не пугалась меня она ночью ничуть. Наоборот — аж светились глаза, когда та незнакомка со мной говорила. Всё расспрашивала, что как в мире, где был я, и какие события знаю — что да как всё вокруг… Был не в силах я рта затворить — и от слов, и от вида её. Врут те шейны — как молвят, что в Эйле глаза у древнейших людей холодны точно лёд. Живые они, как у нас… только страшно тоскливые. И одеты не в золото вовсе, а в простую одежду домашнюю. Как и мы. Я так сразу и понял — оттуда она, не из нашего мира. Вся прекрасная словно дочь фейнага, а глазищи…

— С подкову размером? — пошутил было Лойх.

— Замолкни, дурак. Как огонь. Только страшно тоскливые. Говорит не по-здешнему как-то, и вышивка на одеяниях тоже другая, не так как у местных. Вроде говор как будто у Бранн, но не так как на юге… а чей, не пойму.

— А потом чего, Дайдрэ?

— А потом… Говорили мы с ней полвосьмины. И всё время вокруг доносились из тьмы стук железа о дерево, будто топор — словно кто-то дрова впрок готовит. Видно холодно им там во тьме за воротами. А потом говорит: «Забери меня, Дайдрэ, с собою, пожалуйста! Забери за ворота к живым!»

Я как опешил, стою рот раскрыв и не в силах ни слова сказать. А она так взирает в глаза мне с тоской — и твердит:

— Забери — хоть сестрой, хоть женой, хоть твоей вечной тенью! Они против не будут, отпустят меня! Ведь так многие наши уходят, кто клятвой не связан, кому не ступить за ворота иначе как так, среди тьмы как умершие…

— Кто — они? — подал голос Деорт.

— Её род. Те, кто в Эйле навеки ушёл…

Дайдрэ опять приложился к кувшину, хлебая вино. Спутники молча внимали товарищу.

— Я как будто кивнул, соглашаясь. Она кликнула в ночь своих близких, и стук топора сразу стих. Вскоре из мглы показались их стати. Окружили меня как стеной — сколько их я не видел при свете луны, но наверное может с полсотни, не больше. Детей мало, лишь горстка. Была одна женщина с сонным младенцем в руках. Пара юношей. Все остальные уже за полвека, а иные совсем старики.

Пара мужчин подвела к нам под руки седую старуху. Все с почтением встретили ту словно фейнага, наистарейшую. Та на девушку эту похожа, глазищи такие же, яркие — и красу даже годы не стёрли — а уж девкой наверное трижды красивей была… Посмотрела в глаза мне, и говорит:

— Забери мою внучку, прошу. Увези её прочь куда дальше из этих краёв — будет тенью тебе она верной всю жизнь. Это мы клятвой крови все связаны, не уйти нам к живым за ворота — а она рождена уже после, и ей жить бы как прочим среди всех людей. Забери мою Маайрин — молю…

— И забрал ты её? — спросил у товарища Илинн, чей сон уж прошёл.

Дайдрэ мотнул несогласно макушкой. В глазах у него вдруг блеснула слеза.

— А я вдруг испугался… В поножи едва не наделал от страха. Ведь они же из Эйле, их нет средь живых. Вдруг всё врут мне они, и меня за ворота с собою утянут во мглу? И как я так вот к людям скайт-ши приведу?

— Ага — утром разлепишь глаза, а она обернулась уж жабой или ланью! — поддакнул насмешливо Мабон.

— Или хуже — змеёй… — фыркнул Лойх.

— Да все лани спустя двадцать лет так змеёй обернутся!

Дайдрэ скрипнул зубами.

— Стал нести я чего-то и пятиться прочь, дабы вырваться вон из их круга. Не чинили они мне препон, только тяжко вздыхали. А она так смотрела с тоской, и безмолвно рыдала — словно в могилу живой я ложил её в землю…

Стали они уходить за старухой вослед — точно тени, неся за собою дрова. И она уходила в толпе, на меня озираясь, пока не исчезла совсем. А я шага за ней не ступил даже вслед, не сумел…

Дайдрэ допил из кувшина последние капли вина, отшвырнув пустой жбан в руки Мабона.

— Сам не свой возвратился я в селище — и о том ни с единой душой вот досель не обмолвился… С той поры её взгляд так в глазах и стоит как влитой — нет покоя. Год назад я был где-то в союзных уделах, и на торжище вдруг увидал вдали женщину с мужем и малыми детками — как она, как две капли воды с лица эта Маайрин из Эйле… А быть может она то и есть — и другой кто-то год спустя был у той ноддфы, кто решительней был и забрал эту деву к живым… но не я.

Нет — не стану уж врать землякам — бабы были со мной и потом, уд не высох. Только с каждой с тех пор всё не то… в каждой словно её всякий раз я там вижу. Был у разных я зрящих, кто в силах избавить от мук — серебра за труды их отдал все пять кошелей. Кололи иголками веки и рот мне, шептали, поили отварами — тщетно. Видно вот однолюб я с тех пор, ни о ком кроме той уж не в силах помыслить, дурак. Ты вот, из Килэйд — любил кого?

— Ага — много раз… — тот, голодный как волк после бегства из плена, уминал уже пятый кусок солонины, хрустя на зубах сочным луком.

— А такое бывало с тобой?

— Охрани меня Трое! — Аррэйнэ отмахнулся рукой, — на тебя глядя так — лучше уж не любить вообще, чем вот так вот…

— Во-во… — Дайдрэ тяжко вздохнул, — понёс меня Шщар в эту чащу проклятую…

— Да где был ты тогда? За Глеанлох, где место есть мрачное возле Рябиновой Кручи?

— Нет — не в наших краях… Ведь супруга у Конлойха родом из Донег. Было это у них, на востоке владений.

Тадиг, доселе молчавший, поднял с седла голову.

— Возле Бурого Камня быть может?

— Ага, точно! А ты сам откуда то знаешь?

— Да отец мне рассказывал как-то историю — про место то возле святилища… — Тадиг обратно улёгся башкой на седло.

— Да ты выдумал всё это, Дайдрэ! Святилище в том городище не в чаще — и рощи там нет никакой! Перепил ты наверное в Самайнэ! — вмешался тут Мабон.

— В Клох-а-дон есть иное святилище — старше. Не то, что построил владетель наш Коннал до Распри ещё, а другое — в лесу, где древнейшая роща Ард-Брена, — ответил им Аррэйнэ, — я-то был там, и тоже слыхал про него разных слухов от тамошних жителей. Говорят, те приходят порой по ночам, и…

— Ну известно — там в Эйле воротам и быть, место точно дурное! — перебил его Лойх.

— Так а что за история, Тадиг? — спросил у товарища Илинн.

— Ай — дурная она… — Тадиг мотнул несогласно макушкой, — не на трезвую голову точно.

— Да папаша твой сам спьяну всё сочинил не иначе! И откуда он знает про то? — хмыкнул Мабон.

— Вот уж нет! — вспыхнул Тадиг, — это точно не плёл он, Тремя поклянусь! Ведь отец был сам прежде из данников Донег, служил много лет их минувшему фейнагу — пока конокрадство его не принудило к бегству, и так он осел в землях Конналов. А ты, Дайдрэ, и вправду дубина, что её не забрал. И не скайт-ши была эта дева — а простой человек как и мы, только… — он опять замолчал.

— Ну так что за история, а? Из древнейших веков не иначе?

— Про волков и свиней… — буркнул Тадиг, — и про те времена, когда не на багряном был волк дома Донег.

— А на каком тогда цвете?

— На золоте. Как и у тех… кто давно уже в Эйле.

Тадиг снова умолк, не желая про что-то рассказывать.

— Ладно — пора уже ехать! — Илинн поднялся на ноги, поднимая седло, — а то вина на истории ваши не напасёшься…

— Давай хоть весёлое что на дорожку — а то от рассказов таких… — фыркнул Мабон.

— Да — Дубина, смешное давай чего нам заплети, как умеешь! — поддакнул ему Лойх.

— Не обгадьтесь со смеху хоть, а то будем поножи стирать всем десятком до вечера… — Дайдрэ уселся удобнее, огладив усы пятернёй, — нашего фейнага родич послом был при ёрла дейвонов дворе, как все помнят. И вот как-то лет десять тому на пиру в их Короткую Ночь Лисий Хвост сидел после владетеля Къёхвара с братцами — и решили они вдруг поддеть старика всем гостям на потеху. Младший их говорит: «А ты знаешь, что Бейлхэ ваш был ведь на деле разбойником, вором?»

А наш Сегда согласно кивает: «Всё верно! Ещё каким — ведь всё Эйрэ стонало от дел его! Давай выпьем за это, почтенный!»

Тут средний их братец вмешался: «А знаешь ли ты, что ваш Бейлхэ на деле был тем ещё… как его там — мужеложцем?»

Кто-то в десятке присвистнул.

— А Лисий Хвост отвечает: «Всё верно — от него не такие мужи свои бошки теряли и гадили жидким седмину! Давай выпьем за это, почтенный!»

Тут сам ёрл их вмешался. Говорит старику: «Это всё пустяки. Вот слыхал ли ты сам, что на деле ваш Бейлхэ был нашим — дейвоном?»

— Во заплёл! Да дейвонов в то время и духу медвежьего их не стояло тут в Эйрэ!

— А наш Сегда опешил так весь, огорчился. Говорит: «Неужели?» Их ёрл ухмыляется: «Так! Ну вот стал бы я лгать? Неужели сказаний не слышал ты прежде?» И тут Лисий Хвост себя по лбу как стукнет: «А точно — дейвоном как есть! Так вот что мне братья твои втолковать всё пытались!»

Весь десяток заржал, прокатившись на землю со смеху и схватившись за животы.

Загон резво пустился на спуск. Скоро перед конниками возникли высокие стены ардкатраха, из каменной тверди которых ввысь уносились столпами вежи сторожевых бурр. Возведённые из валунового камня и осветлённые поверх их красно-бурых боков белой известью швов древней кладки, они темнели зубчатыми бойницами, торча точно острые иглы клыков с чешуёй черепицы. Мощёная рубленым камнем дорога от перевала вела прямо к Закатным воротам, что как две половинки ракушки хранили проезд сквозь муры в сам ардкáтрах. Над ними вздымалась приземистая четырёхугольная столпница со множеством бойниц и укрытий для воинов, скрывавшая петли и поворотные дуги огромных двух створ.

Всадники проскакали мимо просивших тут подаяние нищих с калеками, на ходу препыняя стремительный бег скакунов. Каждый по давнему обычаю на краткий миг притрагивался вольной ладонью до вмурованного в стену проезда деревянного столба с вырезанным ликом богини всех троп и путей Каэ́йдринн, восхваляя её за благополучное возвращение из странствий. Скакавший последним подле Дубины Áррэйнэ также замедлил ходу жеребца, и на скаку притронулся к потемневшему, затёртому за века тысячами рук лику хранительницы странников, и вновь приударил скакуна по бокам.

Дальше их путь лежал по мощёной камнем, переполненной в день ремесленным и торговым людом главной дороге ардкáтраха через обширное Нижнее городище в сторону мощной укрепи-кáдарнле, что как каменный черепаший панцирь возносилась над строениями окружённого вторым рядом стен Среднего городища с богатыми чертогами-тéахами и дворищами знати. Там в надёжном укрытии мурованных веж и третьего ряда стен Верхнего городища прятался двор áрвеннидов, где уже шестнадцать веков нерушимо стояло Высокое Кресло Ард-Кэ́тэйр и вздымалось до сводов огромное, потемневшее за века, вытканное в незапамятные времена Полотнище Предков кийна а́рвейрнских военачальников и правителей, ведших род от великого героя Бейлхэ Бхил-а-нáмхадда — главные символы власти их древнего дома владетелей Эйрэ.

Западные ворота в кáдарнле со стороны Нижнего городища были заперты, и все одиннадцать всадников дружно встали в ряд подле надвратной столпницы.

— Кто идёт? — окрикнул их через отворившуюся узкую стрельницу в камне голос стражника, озиравшего прибывших из незримого им укрытия.

— Дэирэ и мечи! — негромко отозвался десятник, дав верный ответ, что это прибыли в воинство áрвеннида люди из Конналов, хозяев Дубрав и Озёрного края.

— Куда путь? — вновь вопросил их незримый им стражник по тот бок ворот.

— К стена́м под дубы! — вновь правильно ответил тому в стрельницу Илинн, говоря известные им лишь слова для пропуска их загона в кáдарнле.

Под донёсшийся из-за стен громкий возглас «свои, отворить!» раздался лязг стягиваемых завалов-завес, и высокие створы стали медленно распахиваться под усилиями тянувших их на крутимых ладонями стражи натягах цепей. Едва приоткрылся проход, всадники дружно проехали во внутренний двор кáдарнле мимо шедшего вниз в городище с вершины горы древнего каменного водовода, остановившись перед окружившей их стражей с копьями и взведёнными к бою крестовиками.

— Мы из Дубовой укрепи! — на ходу крикнул Илинн подбежавшим копейщикам, — люди фе́йнага Кáдаугана из Конналов! Брат его Фиар Набитый Мешок прежде нас уже прибыл на прошлой седмине с загоном!

— Есть такой! — утвердительно отозвался вершний стражей, дав людям знак убрать копья.

— А вот эта птица увязалась с нами уже неподалёку, — Илинн кивнул головой на спешивавшегося с жеребца Áррэйнэ, — напела, что будет из вашего леса…

— Дейвóн попался? — вершний стражников насторожился, наставляя на заросшего бородой незнакомца жало копья — видно признав его за схваченного людьми Конналов врага.

— Сам ты «солома», Руа́гал! — насмешливо фыркнул вдруг «пленник», — или ею набитый!

Стражник лишь открыл рот, и узрев наконец, что ни руки, ни ноги у того не спутаны узами верёвок, и наконец узнав заволосевшего с лица чужака, вскрикнул на весь двор:

— Чтоб меня… Вы воззрите — кто к нам пожаловал!

С трудом, но узнавшие его прочие воины в кáдарнле обрадованно заорали:

— Да это же…

— Áррэйнэ!

— Он самый, Пламенеющего усами клянусь!

— Жив, злыдень!

— Зарос как мохнорылый! Ты у медведей в берлоге зимовал видно?

Сбежавшиеся воители облепили его со всех сторон, радостно разглядывая вернувшегося боевого товарища, хлопали и трясли за плечи.

— Тише вы! Хуже медведя меня до полусмерти помнёте! — переорал всех Áррэйнэ, вырываясь из их рук, — дайте отмыться сперва, колотушкой Ард-Да́гда вам в темя! Полгода парильни не видел, смержу как кошачья моча!

Привлечённый криками во дворе показался один из воинов его седьмого десятка, на миг оторопев.

— Áррэйнэ?! А мы-то уж думали…

— Цел я, чего уж оправдываться! Зови сюда остальных, Кинах! Все наши живы?

— Лысому Брáйнэ зимою пробили в бою голову — а так живы все! Бедах в той стычке едва не потерял правую руку — но наш лекарь заштопал его так умело, что он снова в строю.

— Как давно тут сидите без дела?

— Да наша сотня как отошла за Помежий зимой — и пока от горы больше не отходила, — торопливо пересказывал все накопившиеся за зиму известия Кинах.

— А Тийре где — тут?

— Здесь! В городище потопал с рассветом — на торжище где-нибудь верно теперь.

— Ясно! А конь мой хоть цел, или дейвóнам в тот день на добычу достался?

— Разве скотинка твоя пропадёт? Как свалили тебя — за тобой следом рвался, едва уволочь за собою смогли, задери его Ллуговы псы! Дичится теперь, под седло никому не даётся — сотник злится, что лишь овёс и подковы на него переводим.

— Довольно, пустите же в купальню — чешусь весь с дороги! Дайте хоть бороду срезать, а то все и дальше будут за дейвóна меня принимать. Ещё дурень какой ненароком в родных мне стенах копьё в спину не глядя воткнёт!

— Кому тут его дейвóнскую бороду выдрать?! — раздался чей-то гремящий голос. На Áррэйнэ надвинулась тень подошедшего к нему огненно-рыжего исполина, возвышавшегося над остальными людьми на две головы самое меньшее — широкоплечего и могучего словно горный утёс.

— Молот, и ты тут?!

Здоровенные лапищи товарища, четвёртого десятника сотни по прозвищу Молот, Кáллиах из восточного кийна Дайдрэ из данников Кинир, сына такого же могучего кузнеца и молотобойца Хидда Бхóллэйнэ — Валуна — стиснули его в дружеских объятиях, высоко приподняв над землёй.

— Да что ты творишь, дуралей?! Ай! Потише ты — я же не гвоздь тебе… Больно же!

— И где тебя на рогах Ллуга носило, злыдень? Скáйт-ши что ли в Эйле держали? Или бабу какую нашёл там у мохнорылых?

— Это тебя вот скайт-ши на тень бездн подменили в утробе мамаши! Дай же ты мне отмыться и бороду срезать! Ай, тише — не рви ты, дубина! Ай! Без челюсти хочешь оставить?! — Áррэйнэ едва отмахнулся от огромной пятерни товарища, вздумавшего шутя подёргать его за отросшую спустя полгода неволи рыжеватую волосню на лице.

— Ну топай скорее в купальню, отмой с себя дух мохнорылых! — здоровяк Кáллиах шутя дал другу лёгкого пинка под зад, — потом нам расскажешь, где Ллуговы псы тебе выли всю зиму!

Солнце взошло в самый полдень, когда отмытый и переодевшийся в новое Áррэйнэ вышел из парильни и радостно осмотрелся вокруг. Как и был до дейвóнского плена — без бороды и усов на пого́ленном бритвой лице, с обстриженным под горшок волосами — он оделся как и все воины укрепи в кожаные поножи и простёганную нитью суконную верховни́цу поверх рубахи. Задрав голову в небо прежний десятник прижмурил глаза от слепящего солнца, вслушавшись в гомон и грай птичьих стай в вышине — и на плечо ему тут же упала свежайшая метка белёсого следа неведомой птахи.

Проходивший вблизи сотник Догёд из данников дома Маэ́нннан по прозвищу Тал — Долговязый — насмешливо хмыкнул приятелю:

— Ну свезёт тебе точно теперь! Вся примета — удачно сам женишься!

— А, ага — прямо на дочери фейнага самое малое! — подшутил в ответ Аррэйнэ, смахнув пальцем умёт с верховницы и вытирая его о поножи, — или даже владетеля!

— Ну, приметы — они таковы… всё двояко по жизни. Может быть и обратно — что прямь полный умёт тебе выпадет скоро…

— А ступай ты, болтун! — фыркнул Аррэйнэ другу, — вот давно я тебе не гонял как котёнка по ратному кругу!

— Ты смотри — не вернут тебе прежний десяток вдруг вершние — то мне в сотне как раз нужен конюх на стойла! — Догёд хитро махнул указательным пальцем, — говорят, ты с навозом стал дружен за зиму в краях мохнорылых?

— А иди ты… куда дети Ллуга по крупной нужде убегают…

Обведя взглядом двор, где стояли дома, оружейни, конюшни, колодцы и прочие постройки хозяйства могучего кáдарнле Верхнего городища он снова почуял, что очутился в родных ему стенах, среди своих. И хотя Áррэйнэ по крови был а́рвейрном только на четверть, мало что общего связывало его с племенем Дейна. Единственно знаемый им с детства родной дом был тут — среди каменных взгорий и тёплых зелёных долин земли Эйрэ.

Их лу́айд-лóхрэ, прославленный Кинух из Кромдех по прозвищу Гругнах — Ворчун — несмотря на прозвание человек сам покладистый и добрый кроме как к недругам — с радостью встретил одного из своих лучших десятников, пропавшего прошлою осенью без вестей, и вернул ему под вершенство прежний десяток. Порешить это дело с самим главой воинства тверди он взял на себя.

Словно и не было нескольких месяцев неволи, когда для Áррэйнэ всё возвратилось на круги своя. Он возвратился к вверенному десятку и на радостях учинил полный досмотр коней и оружия, чтобы воины поняли — их старший снова на службе, и плен его не размягчил словно воск на горячей печи. Но никто не был обижен на такую строгость — ведь на дворе шла война, и отправиться на неё их десяток мог завтра же, едва прикажи им владетель выступать на запад за перевал.

А когда все дела были завершены, Áррэйнэ немедля отправился в Нижнее городище искать того, кого следовало бы найти первым — своего старого друга и боевого товарища, такого же простого десятника их сотни — Тийре из кийна Бейлхэ.

С детства для Áррэйнэ не было человека ближе, чем он. Их двоих — столь различных — многое что сроднило и стало общим для безвестного найдёныша из закатных Помежий и побочного младшего сына владетеля Эйрэ.

Загремело железо в дощатых лотках, когда руки копались в товаре, крутя все изделия в солнечном свете под носом, едва ли не нюхая.

— Ты не ройся — бери, говорю! Отменный товар же, Тремя присягну! И дешевле, чем будут у Гверна и лысого Фийны!

— А иди ты… Скажи ещё: баб будешь сисек не мять, если врёшь!

— И скажу! — торговец ударил себя кулаком по груди, — ну чего ты всё щупаешь их как те сиськи? Это ж железо! Не груши тебе переспелые, не перегнутся!

— А — ага… В прошлый раз сразу пять по гвоздям развалились! Умёт ты сковал…

— Ну — бывает… так дал Пламенеющий значит, — скривил нос торговец, — те ведь вовсе не я сам ковал, а помощник мой юный… Сопляк — что с него, какой спрос? Ты куда — погоди уходить! Значит, вот эти возьми — будут лучше!

— Что ты гниль мне суёшь? Видно кованы были при Домнале? — торговавшийся ткнул своим пальцем в подкову, — ржа проела насквозь, сразу видно! Лучше этого что подавай — а не то пойду к толстому Грайлэ — тот хоть годный товар в две цены продаёт!

— Да погоди уходить ты! Сейчас, обожди…

Торговец, божась Пламенеющим, стал торопливо копаться в лотках средь товара — подавая подковы получше, ссыпая в мешок горстью гвозди. Покупатель придирчиво щупал едва ли не каждый.

— Ты на свет их ещё посмотри… Ну хорошие ж — матери прахом клянусь — сам ковал их на Самайнэ!

— Да тем хуже трёхкрат — ты же пьян был на Самайнэ, Мохтайр! — покупатель скривился, пытаясь согнуть один гвоздь в кулаках. Рвавший ветер согнал с небосвода серевшую хмарь облаков, и сияющий свет снопом ярких лучей вдруг залил многолюдное торжище Нижнего города, принуждая обоих зажмуриться в жаре слепящих нитей меж мирами.

— Эти возьму. И ещё два десятка таких же. Найдутся?

— А то! Что я тебе говорил? Не товар — просто песня!

— Из врат Эйле которая… — хмыкнул тому покупатель, кладя все подковы и гвозди в мешок на седле жеребца, — я внук кузнеца, тут меня не надуешь! В крови это дело…

— А от отца ты в крови будешь первый разбойник на Эйрэ… — насмешливо хмыкнул торговец, считая монеты и пробуя каждую краем на зуб, — ты это — как тысячу под руку как-то получишь — ко мне за подковами тоже зайти не забудь? Я уже накую, постараюсь — клянусь колотушкой Ард-Дагда!

— Ага, тысячу… — хмыкнул тому покупатель, нахмурясь, — тут сотню ту если ещё посчастливится в ве́ршенство взять…

— Ты смотри — в войну дело такое: можно в норы тотчас змею в пасть, а и можно ведь быстро шагнуть по чинам, как голо́вы старши́х полетят под дейвонским железом! Так, глядишь, ещё кланяться буду тебе так однажды…

— От тебя уж дождёшься, ага… — хмыкнул торговцу купивший.

Вдруг кто-то ударил его кулаком по плечу, окликая шутливо и дерзко — чего торговавшийся просто снести не сумел, тут же вспыхнув как пламя.

— Змей тебя… кто же опять обнаглел так?! — Тийре всполо́шенно обернулся, в запале готовый подковою тюкнуть по лбу пошутившего — и остолбенел.