…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ЧЕТВЁРТЫЙ…СЛОВНО НАДВОЕ РАЗОРВАВШИСЬ… Нить 8

Кóгур Херуда Нáудхóфуда из людей дома Рагни и иных данников Фрекиров спешно шёл через броды от севера, стремясь соединиться с уже подходившим сюда большим войском почтенного Доннара Бурого. В предвестии решающего сражения по зову скригги Дейнблодбéреар все получившие его повеление ратоводцы собирались в единое воинство. Кони несли его тысячу быстро как ветер; путь был чист, ни заго́на врага им не встретилось — и скоро люди Бычьей Головы вместе с другим попутно шедшим пешим кóгуром северян подошли к раскинувшейся на берегах Струмени́цы огромной пустоши меж лесов.

Майри взирала на расстилавшуюся перед ней и уходившую к небокраю равнину в отдельных кустах бузины и корявых берёзках. Что-то недоброе, необычное виделось ейв этом месте, как почуяла сердцем дейвóнка — что-то зловещее и мертвящее было в той пустоши, неспроста тут возникшей средь северных чащ. Заходящее солнце окрасило алым, золотящимся блескомлиствуокружавших их чащ, и тень одинокой наездницы пролегла на восток к мглевшей там в дымке тьмы кромке горных хребтов.

Как сообщил прежде свежие вести прибывших гонцов их вожак Нáудхóфуд, Доннар Бурый уже подводил сюда воинство с юга, стремясь защитить Хаттэ́икгейрд — и сюда же сдвигал свои силы и áрвеннид Тийре, о чём доносили из дозоров лазутчики. Передовая часть воинства Эйрэ уже ожидала противника, став на дальнем от них конце пустоши — не вступив пока в бой и готовясь к решающему сражению после рассвета. Скользя издали взором по трепещущим белым стягам с тремя устремлёнными на закат остриями убийственно-чёрными стрелами на пиках вокруг их возов, дочерь Конута догадалась, что это явились сюда его люди, как всегда везде шедшие первыми — ведо́мые А́рвейрнским Львом сами Р’уáйг Ламн-á-слеáна. И где-то средьних был и он…

Завернув Тиннэ обратно к выставленному стану их когура она поспешила прочь с пустоши. Кобылица как вихрь принесла её в круг из возов через вбитые в землю рядами заостренные колья к намёту подруги. Навязав животное за поводья ковбитому в землю столбу-коновязи дочерь Конута села устало на землю, отстранив от себя снятый с пояса тесный охват с перевязью для ножен. Спать ей совсем не хотелось — хоть час уже был совсем поздний, а грядущий рассвет обещал быть кровавым.

Так она молча сидела у входа в намёт, глядя на загоравшиеся в небе звёзды, слушая песни сверчков среди шелеста трав сотрясённого ветром зелёного моря безлесой равнины. Вдруг неподалёку раздался всё нараставший, приближающийся звон от колец и чешуек брони с гулом поступи шага людей. Майри приподняла голову и увидела подходивших к намёту одетого по-боевому Бычью Башку и нескольких его помощников — а в отдалении уже нетерпеливо толпились в ожидании ещё добрые пять-шесть десятков готовых к сражению воинов.

— Тиу́рра! — Херуд на миг преклонил перед ней бритую голову, затем с почтением пристально глянул в глаза, опустив до земли топорище огромной секиры, — тут это, значит чего… Решили ребятас закатом поточить свою сталь об их бошки, — он кивнул головой в подвосходную сторону, где в сумерках жалили искры костров стана недруга, — пусть до рассвета и глаз не сомкнут после вылазки нашей — а заодно и разведаем боем, какие у них с собой силы. Ты пойдёшь с нами?

Из-за полога выглянула услышавшая шум голосов полусонная Гильда, тревожно взирая на кóгурира и его сотников, столь вопрошающе зривших на подругу лучницы — словно с нетерпением ожидавших решения женщины.

— Да, — Майри вдруг с лёгкостью взвилась на ноги, словно кто-то толкнул её — настойчиво, властно зовя за собой — вопреки тем недобрым предчувствиям, что гнездились на сердце у дочери Конута.

— Вот и славно! — обрадованно выкрикнул Херуд, закидывая черен секиры себе на плечо, и повернувшись к своим громко рявкнул, — выходим! А ну живей, увальни, волки вас жри!

— Скугги с нами! — с ликованием зашумели воители, потрясая мечами и пиками, и восторженно глядя десятками взоров на женщину, которая торопливо перепоясывалась ремнём с ножнами и надевала на левую руку свой щит. Как не таил от них этого кóгурир, воинство Херуда всё равно само скоро узнало, кем была эта прибывшая к ним ходомлета на рыжей кобыле безвестная странница, ставшая после подругой их Гильды. Слыхавшие прежде о славе её, они с трепетом и почтением взирали на Майри, шедшую в каждом бою впереди всех как Тень Её, не страшившуюся гибели и приносившую подле себя лишьпобеду — и смерть.

— Зайдём вот от того края леса, — череном секиры вожак проторил весь их путь в ночной мгле, указуя тропу, — там, где возы их стоят. Идём тихо как мыши, а кто зашумит или даже чихнёт хоть — тому сам в голову обухом дам тотчас — так понятно?

— Ясней и не скажешь, почтенный, — отозвался один из их сотников.

— Самое время, — кивнул головою второй, глядя ввысь в потемневший свод неба, где ненастная хмарь наплывала на звёзды, закрывая их свет и сияющий отблеск взошедшей луны своим пологом туч, — до рассвета тьма будет стоять, в ней укроемся славно.

— Перед возами их тихо разделимся и ударим по ним с двух сторон в одно время. Да охранит нас Горящий! Пора! — Херуд отдал приказ, прикоснувшись рукою до скъюты-нашейни со знаком изломленных стрел Всеотца, затем закинул секиру себе за плечо и надел на бритую голову в валяном подкольчужнике закрытый шелом с окованными вкруг глазниц вычеканенными чешуями.

По рукам побежала укрытая прочной оплетью лозы бутыль снадобья. Воины дружно один за одним пригубляли из горла напиток, передавая её ожидавшему следом товарищу.

— Всеотец! Прими наши сердца, если солнце взойдёт, не узрив тебе данной присягой победы… — плыли шёпотом древние строки заклятья бесстрашных воителей севера, волкоглавых бойцов, обернувшихся духом в укрытых колючею шерстью и твердью пера хищных птиц и зверей — чьи сердца как железо тверды, а глаза зрят сквозь мглу во врата ослепительных твердей прекраснейших Халльсверд — и чьи руки не дрогнут, а сталь будет так же остра и прочна, как их души.

— Препыняющий Взором Сердца — нашли страх на врагов твоих смертных детей. Сквозь вневременье вечно Горящий, Суровый — низвергли их души во тьму, расступи их ряды перед нашим ударом.

Раз за разом бутыли касались шептавшие строки заклятья-призыва голодные губы. Раз за разом, глоток за глотком, хмельный сок шёл всё дальше и дальше — от первым подавшего зелье седого прозрящего Скегге Убийцы, прежде Бычьей Башки возглавлявшего весь их загон до потери руки в битве первого лета раздора. Раз за разом глотали лишающий страха с испугом напиток из листьев багульника с ягодой бешеных трав люди севера.

— Да узрим мы победу, какую дарует Горящий сынам своим в этом сражении. Да проведёт нас Его всевеликая воля сквозь вражьи ряды, сокрушив их как буря крушит дебри леса. Да встретит нам свет его врат в конце срока земного, как то уконованно…

Горло бутыли коснулось губ дочери Конута, и с усилием через себя она сделала крохотный слабый глоток, протолкнув языком себе в горло тот горький и терпкий вкус хмеля — ведущего сердце во мглу, устремившего бившийся в нём кровоток по пути, чью тропу торит первою смерть.

— Пора! — шепнул Херуд.

Неслышно передвигаясь и пригибаясь к шумевшему тихо под их ногами ковру диких трав ватага дейвóнских воителей покинула стан, и как вереница растаявших призраков тихо исчезла во мраке ночи, не опасаясь узретыми быть в ясном месячном свете укрытой за хмарью луны.

Так и не нашедшая сил в себе остановить от такого поступка подругу взволнованная Гильда Вигейрсдо́ттейр долго смотрела им вслед, затем оглядела свои оба лука и связки со стрелами. На один из них северянка натянула новую сплетенную тетиву и окрутила вокруг его нижнего плеча запасную — и положила оружие подле себя, пытаясь заснуть перед предстоящим назавтра сражением. Но сон всё не шёл, пока Гильда думала только о том, что подруга её ушла вместе с людьми Наудхофуда в ночь, в неизвестное — точно в мрак бездны.

Áррэйнэ и его вершние сидели подле полыхавшего в яме костра возле воза с запасами клиньев и стрел, обсуждая негромко последние свежие вести уже в ожидании близкого воинства áрвеннида. В этот миг к ним приблизился один из отправленных ночью в дозор, тяжело весь дыша на бегу и протискиваясь к пламени через ряды тут сидящих товарищей.

— Вставайте, мать вашу… дейвóны идут!

— Разве воинство Доннара прибыло? — Áррэйнэ насторожился, взволнованно почёсывая заросший густою щетиною подбородок.

— Нет ещё! Видно это те северяне, что раньше прочих успели переправиться через реку. Хотят нас на зуб пораспробовать, гады! — торопливо частил слово в слово гонец от лазутчиков, — кнам по полю крадутся как мыши — только мы уследили их вовремя, выблюдков…

— Рубанём их там, Лев! — отозвался один из их сотников. Следом загомонили другие.

— Точно! Кровь им пустить, мохнорылым!

— Засаду в распадке устроим! Не всех, так хоть стрелами их половину положим!

— Áрвеннид просил не начинать сражение без него, — Лев в раздумьях наморщил лоб, не зная что будет вернее — подчиниться просьбе друга или же поддержать своих рвущихся в битву людей, чтобы отбить этот дерзкий наскок непрятеля, решившего ночью испробовать стан их на прочность.

— Лев, чего ещё ждать? Порубим лазутчиков этих, Шщар имглотки увей!

— Точно! Нечего ждать!

— Что же… — сказал он после краткого раздумья, когда странное предчувствие рока внезапно наполнило сердце тревогой, — весь кóгур они в ночной бой точно не поведут, чтобы остаться незамеченными. Решили наверное слегка закогтить нас во тьме — или подпалить тут возы со снастями, чтобы лишить стана и страха нагнать.

— Сколько их там? — обратился он к вестоносцу.

— Во тьме мы там сильно не высмотрели, но с полсотни их будет, — отозвался принесший им весть о подходе врага, — а быть может и хéрва вся сразу.

— Подпускать к себе близко не будем… — Áррэйнэ встал во весь рост, скидывая с плеч укрывавший его тёплый плащ — старый подарок от Тийре, пошитый рукою молочной сестры его Гвендолен, — …а сами их встретим на пустоши, пока дейвóны ещё не будут настороже. И много людей брать не станем — тем же числом им вломи́м, подойдя незаметными. Молот — дашь пару десятков лучших бойцов?

— Отчего не дать? Только вот что, Лев, — исполин Кáллиах подскочил с насиженного места у огня и вскинул в руке клевец, с лёгкостью зашвырнув его рукоятью на плечо, — яс тобоюпойду — как в прежние времена! Поточим-ка сталь о дейвóнские лбы, как в ту ночь у горы!

— Ладно, давай вместе с нами. Живей все сюда! — Áррэйнэ торопливо подбежал к одному из возов с нагруженными на него кулями, и вскоревернулся к костру уже с полной бронёюв руках, на ходу натягивая на себя тяжёлую полосчатку и пластинчатую защиту для ног, затягивая ремни и подпоясываясь охватом.

Тьма ночи над пустошью гулко дышала десятками звуков. Во мраке её окружавших лесов окликали друг друга недрёмные совы, звенели в траве своей песнью сверчки. Шумела листва низкорослых берёз и ракитников. Шелестел весь покров луговин под незримой рукой налетавшего ветра, свистевшего над головами шагавших людей, чьи ноги ступали след в след за идущими чуть впереди. Неслышно позвякивали кольца брони у крадущимся шагом воителей, тихо ломались под поступью стебли обильно проросших тут донника и кровавницы.

Мгла плыла над землёй…

— Рядом! — прошептал им один из следивших за недругом зорких лазутчиков, — надвое разделились, но движутся кучно. Самое время и место, пока не разошлись они порознь!

— Рубим их, Лев? — едва слышно шепнул ему Кáллиах, вопрошая товарища.

— Как только вплотную совсем подойдут… Я слева ударю, а тебе будет правый их бок. Так годится?

— А давай! — разгорячившийся сын кузнеца тихо взнялся с земли, и в ладони его взвился ввысь долгий черен клевца, — хватит грязь животом собирать. Кровь им, Áррэйнэ!

— Рубим!

Лев стремительно взвился на ноги, вздымая в руках загодя вытянутые из ножен клинки — и за ним словно сплетенный чарами лес из слепой пустоты диких трав точно призраки или тени скáйт-ши из врат Эйле вспорхнули десятки воителей-а́рвейрнов, с яростным кличем врезаясь в строй недруга. Дети Бури Несущего подпустили дейвóнов так близко, как только смогли, на расстояние удара копья — и схлестнулись с противникомв сшибке, внезапно и стремительно обрушившись на крадущегося к стану врага.

Эхом раздались над полем истошные выкрики громко воззвавших к тем ихименами суровых и страшных богов, телами их смертных детей тут столкнувшихся грудь в грудь в беспощаднейшей сшибке. И в страшном оскале железных клыков и когтей рдяным ливнемдо самых небес смерть тотчас захлестнула тот прежде спокойный клочок спящей пустоши.

Едва среди тьмы диким яростным окриком прозвучал хорошо ей знакомый клич воинстваЭйрэ, недрогнувшая духом Майри опятьощутила то чувство — как неимоверно могучая, повелительно властная и свирепая сила вновь чёрноюдланью застлала глаза, заставив ей сердце забиться вдруг чаще обычного, вытесняя рассудок и волю вовне. Рука дочери Конута вскинулась ввысь, вздымая тяжёлую сталь кроволивца — и Та, Хищная, снова объяв её дух этим страшным незримым присутствием, ринула женщину тенью своей во плоти на врага.

Cын кузнеца всадил обухклевца в первого из попавшихся ему на пути, переламывая тело врага точно связку сухих хворостин — только хрустнули кости под стальюброни. В свирепом угаре он всаживал молот во вражьи ряды, круша их тела как окованный обод гружёного воза размалывает хрупкие комья дорожной иссушенной глины.

В какой-то миг онозирнувшись не отыскалподле себя никого из товарищей — поняв тем, что сам вырвался много вперёд, как таран проломив строй врага и теперь очутившись средь них в самой гуще. Почуяв опасность сын Бхóллэйнэ резким ударом разбилшлем и голову первому кинувшемуся на него северянину, стремительно отступая как будто оцепленный псами затравленный зверь — никому не давая приблизиться с выпадомпротив его долгого убийственного клевца, ломавшего ряд неприятелясловно валящая стебликолосьев в час жатвы коса.

Удар он почуял внезапно — когда чьё-то копьё резко вынырнуло из-за стены на него наседавших мечей и секир, пробив жалом плечо под бронёй и наполнив чешуйницу липкой горячеюкровью. Рана была неглубокой — но всё равно наполовину обездвижила левую руку, заставив тем выронить наземь окованный щит и перехватить клевец в обе ладони. Молча и яростно он их крушил одного за другим — но невесть откуда тут взявшиеся несколько копейщиков, целый десяток их налетели на Кáллиаха. Их пики под взмахами молота разлетелись обломками под ноги падавшим мёртвыми их копьеносцам, но все разом сломить их он был не способен — и следующий жалящий болью удар прямо в бок осадил его бешеный ход сквозь ряды наседавших противников, неумолимо подкашивая слабевшие с каждою раною ноги.

Молот взвился в его руках ниже, не в силах обрушиться в прежнюю силу могучего тела — и в запале занёсший своё древко пики к удару его поразивший копьём рухнул наземь с переломленным от удара в плечо позвоночником. А Кáллиах, чуя прежде ему неизвестную слабость, подкосившую прямо среди многочисленных недругов, что как псы стаей зверя травили его одного целым скопом, бессильные взять в одиночку, яростно выкрикнул имя товарища — призывая того на подмогу, чего уже не делал с пор юности в дальних выправах к востоку.

— Áррэйнэ! — разнёсся во тьме его окрик.

Едва только поняв, что это призвал его Кáллиах, Лев ринулся в помощь товарищу, устремляясь на правый бок сшибки. В запале секущим ударом короткой геары он разрубил чью-то грудь, со звоном пробитых пластиноки хрустом разломленных рёбер обрушив врага со щитом исекирою наземь, устремляясь вперёд сквозь ряды окружавших их недругов. А тех было словно деревьев в лесу — и на каждого он тратил время, увеча и убивая встречавшихся тут на пути. Уже будучи близко — завидев во тьме, как ослабшей рукой отбивается от поражавших его четырёх сразу копий припавший в колене на землю товарищ — Лев ринулся на подмогу, снеся чью-то голову с шеи как репу с шеста — но прежде, чем выпад его окровавленных жал двух геар выбил всех окружавших врагов, сын кузнеца оседал уже наземь, держась левой рукой за пробившее грудь насквозь древко копья, зажимая другою ладонью хлеставшую пенящейся алой струёй кровь из раны.

— Молот!!! — выкрикнул Áррэйнэ, пригибаясь к тому на колени, и сорвав на ходу рукавицу с ладони ощупаллевицею втулку от жалакопейного древка, что торчалоиз тела в прорехе пробитой чешуйницы, уходя прямо в плоть сквозь кровавую рану.

— Гве-е… — только и сумел прохрипеть из залитого кровью раздутого горла сын Хидда, задыхаясь в хлеставшей из губ алой пене — не в силах всей собственнойнеимоверноюмощью десятерых остановить тот горячий, лишавший его силы жизни поток из пробитого копьями тела.

Согнувшись над Молотом Áррэйнэ лишь краем глаза успел увидать чей-то ярко блеснувший во тьметочно вспышка клинок, резко выбросив правую руку в бокмечника, жалом геáры пронзая тому его горло сквозь ворот брони и остановивна бегу уже мёртвым с почти перерубленной шеей. Когда он опять повернулся глазами к товарищу, Каллиах был уже мёртв. Взор сына Бхóллэйнэ померк, и придушенное шёпотом смерти дыхание сверзлось — и что в последний миг прошептал ему через хлеставшую кровь его друг — Áррэйнэ так и не понял. Быть может тот вспомнил свой край за высокими кручами Ан-меан-слейбха — место под названием Гвенкаррег-а-дэир, Дуб на Белом Камне, кое когда-то оставил там вместе с иныминанимавшимися в воинство к арвенниду небогатыми безземельными юношами из их кийна, кому не сиделось на месте, а нужда звала в поисках лучшей чем там новой доли? А может он помянул имя собственной матери Гвендолен — или любимой жены своей Гвервил — которых оставил одних далеко от себя?

Быть может… но как было знать это нынче ему — уцелевшему — когда все его прежние боевые товарищи кроме Тийре теперь уже были мертвы?

И как молвил когда-то сам Каллиах, гордясь своим прежним трудом ремесла его кийна — рождённый под звон грохотавших ударов отцовского молота в кузне — так и даже теперь умер с ним, неразлучный с рождения с знаком Отца всех Клинков, бывшим судьбой его, дланью и верной защитой. Но теперь сама Смерть разлучила их снова — его в пепел, а молот в прах…

Чей-то топоряркой вспышкой во тьме взвился перед лицом, заставляя отпрянуть назад, защищаясь подкинутой кверху геáрой. Нападавший прошёл в том броске совсем рядом, не сумев удержаться при сильном замахе, и Áррэйнэ резко рассёк его кольца брони, вогнав левый клинок глубоко в бок противника.

Ярость запала, который и так переполнился смертью товарища — и осознанием, что Лев сам же позволил нарушить ему его собственный гейс не ступать правонóжь в темноту — вспыхнула в нём как огонь, заставляя горячим биением тока застучать кровь в висках. Забыв про снятую рукавицу Áррэйнэ вскинул геáры. Резкий взмах левого лезвия над клинком не поднятого должно врагом для защиты меча снёс с плеч голову человека, перерубив тому шею — и Áррэйнэ вновь ощутил тот кропну́вший ему по шелому дождь брызг, разметавшийся алым по стали брони и попавший в глаза сквозь прорези очниц.

Словно вихрь в копны сена он врезался в гущу видневшихся рядом врагов, с каждым ударом валя одного за другим — выбивая клинки и сминая шеломы, пронзая железо брони, прокалывая брызжущие под его укусами стали горячею кровью живые тела и обрушивая мёртвыми наземь — снося головы с плеч, отрубая их руки и ноги как ветви — ворвавшись в их строй как таран, точно прочь разметавший собак дикий тур.

В круговерти сражения взор его выловил в гуще врагов тут вершившего ими — здоровенного бородача-северянина. Прикрыв спину щитом на ремне по плечу тот умело и яростно управлялся большим топором, не взирая на раны по правой руке и предплечью, что сочились сквозь дыры в железе брони и окрасив кольчугу ему алым цветом отваги. Своеюдвуручной секирой он разрубил плечо следующего вражеского бойца, и оказался лицом к лицу перед Убийцею Ёрлов.

Áррэйнэ налетел на него как стрела, тараня ударом ноги прямо в бок весом тела, пока секира в руках у противника была опущена после замаха. Отброшенный на добрых пять поступейвспять дейвонский кóгурир едва устоял, пытаясь не выронить топорище. Лев на ходу всадил левый клинок в живот не прикрывшегося от его удара копейного, пытавшегося в этот миг справа напасть на него — и вновь был перед вершним, броском заходя тому слева и стремясь избежать рубящего удара, способного достичь его долгим древком секиры за целых три шага от недруга.

Топор северянина в резком тычке серебристою вспышкой пролетел перед Львом взмахом справа налево, так и не поймав юркого противника своим хищным клыком или способной того зацепить за колено ноги или долгий клинок длинной пяткой бойка. В этот миг Áррэйнэ резко швырнул из левицы геару под ноги раскрывшегося в этом ударе дейвóна, заставив того опустить взгляд на землю. Краткого мига его замешательства было достаточно, чтобы Убийца Ёрлов вырвал свободной рукой оказавшееся рядом с бедром топорище секиры из пальцев врага, резко ткнув рукоятью прямо в живот неприятеля — и развернув её черен в ладони всадил стальной клюв тому в голову. Расколов половины шелома по шву, под ударом его во все стороны брызнул размётанный мозг, липкими белыми каплями кропнув дождём по броне и наличнику.

И ещё — и ещё всё хотелось ему того страшно пьянящего, жгучего сока их жизней, упиться которым он всё был не в силах — вновь и вновь устремляясь в безжалостный бой, разя следующего из врагов. С размаху всадив остриё топора в грудь ещё одного оказавшегося поблизости противника и отшвырнув от себя прочь ненужное древко секиры, Áррэйнэ на ходу подхватил из-под ног обороненный при броске на бородача левый клинок — устремляясь вперёд. Словно затмение вдруг снизошло на него в этот миг, когда он в одиночку сам ринулся в гущу врагов, стремительно перемещаясь из стороны в сторону и разя противников одного за другим — не жалея ударов, с каждым из них отправляя тех в Халльсверд, своей смертью окупая смерть Каллиаха. Словно кровь его стала огнём, увлекая сквозь бездну — позабыв про опасность и страх… и влеча в саму смерть.

Как разъяренный зверь он забыл обо всём, презрев гибельность такого стоившего Молоту жизни броска в одиночку — и рванулся вперёд, острой сталью клинков сея смерть и погибель. Рассекая в кровь грудь следующего из противников Áррэйнэ ринулся дальше, отыскивая взором следующего из толпы поредевших вокруг него недругов. В этот миг словно чья-то могучая длань вдруг застлала глаза тёмной мглой, из которой стремительно вырвалось узкое лезвие кроволивца, летящее жалом навстречу ему — и отбить его выпад он сам не сумел, очутившись глаз к глазу с закованной в кольца брони чьей-то статью — чьей-то неведомой тенью в ночи, так разительно бывшей знакомой…

Едва лишь рука её взвилась в удар — в тот же миг пелена темноты, что опять охватила ей разум и сковала всю волю тяжёлой незримой стеной, резко спала — словно с отливом отхлынувшая от берега волна — и Майри пришла в себя.

Она вновь стала прежней собою — и узрела себя среди пустоши в сердце кипевшей вокруг неё сшибки во тьме. Грохотали мечи, кроша древо щитов и железо брони, сверзаясь на землю хрипели сражённые воины. Из-под её ног какиз бездны ям Ормхал везде раздавались стихавшие вопли и стоны, когда живые всей яростьюбились друг с другом, слепо топча умиравших внизу и врагов, и товарищей. Горячая кровь разлеталась во тьме точно брызги дождя. Блестела в неясном сиянии вставшей неполной луны сталь крошивших броню и взрезáвших плоть с костью мечей и секир.

Она вновь стала прежней собою — словно грозная и свирепая в своей ярости Хищная, охватившая всю её прежде и швырнувшая женщину в самое сердце сражения, рукою дейвонки разя лучших воинов Эйрэ, внезапно исчезла в неведомом, покинув рассудок ведо́мой ейдочери Конута. Майри вновь стала прежней — собой — и отчаянно вскрикнула.

Áррэйнэ так и застыл перед нею, неловко шатаясь как пьяный. Он стоял, как застал его выпадмеча — со вскинутыми руками, сжимавшими окровавленные по рукояти клинки, которыми не успел защититься от нанесённого ею удара. Майри с ужасом видела жало меча в своих пальцах, даже в сумраке ночи блеснувшее алым на острии.

В слабоммесячном свете он молча смотрел на неё — и Майри почуяла взгляд его из-под закрывшего лик Льва шелома с набитым на стализвериным оскалом. Казалось, что даже во тьме она видела взор его глаз, взиравший на женщину сквозь щельочниц львиномордой наличнины — недоуменно, и в тот же час будто бы с облегчением. Это продлилось короткий лишь миг, а затем он роняя из пальцев клинки зашатался, и медленно стал падать наземь, припав на колени и неудержимо клонясь ниц в траву.

— Нет… — прошептала в отчаянии Майри, словно не веря увиденному — тому, что она совершила своею рукою — пытаясь его удержать. Отбросив ненужный ей более меч, скинув с левицы лямки щита она обхватила тоговокруг пояса, тщетно пробуя устоять под всей тяжестью ниц оседавшего тела Льва Арвейрнов — и вместе с ним рухнула наземь коленями, не отпуская его от себя ни на миг. Он казался невероятно тяжёлым — словно Áррэйнэ был тяжелее горы, или сила внезапно пропала у дочери Конута вместе с покинувшим сердце её исступлением, вместо которого душу заполнилистрах и отчаяние. Не за себя она нынче боялась, оставшись одна безоружной среди самой гущи ночного побоища… Сердце её в этот миг словно замерло, когда женщина поняла, что сама того не осознавая теперь вправду убила его.

— Нет! — вскрикнула она, тормоша его за плечи и пытаясь вернуть того в чувство — лишь миг назад сокрушавшего недругов и не сломленного ни в одном из сражений, ни тогда под её роковыми ударами сталью ножа во дворце у горы — но теперь поражённого только одним лишь случайным стремительным выпадом, когда руку дейвонки вела в эту ночь сама хищная Майра — нанеся и вслепую тот страшный смертельный удар.

— Лев… — шепнула она его имя, словно прося, моля мужчину очнуться, и дрожащей рукой снялас Аррэйнэ шлем, отчаянно глядя сквозь сумрак на его побледневшее лицо, гладя правой ладонью по волосам. Руки дейвóнки измазалалипка тёплая кровь, чья горячая влага залила полосчатку Льва, пробитую точным ударом блодва́рпэ — тяжёлыми каплями кропя на пальцы.

— Нет… — ещё раз шепнула она, держа его голову и тщетно пытаясь вернуть назад в чувства. Постигнув, дочь Конута поняла наконец, что то некогда роком их жизней сплетённое свыше осуществилось, когда она своей дланьюсразила врага их семейства, убийцу её кровных братьев и родичей, величайшего из противников Дейнова рода в час этой войны — как и должна была, как и сама того прежде хотела своею рукою све́ршить в час пленения… и как и хотела в подспудных же мыслях сейчас, в то же время того не желая…

Губы её шевелились безмолвно, тщетно мольбами прося жизнедавцев, чтобы он снова жил — её Лев — теперь снова недосягаемый, желаемый и такой невозможно далёкий, потерянный навсегда одним только тем, кем он был для неё. И теперь это вправду случилось…

Она закричала отчаянно — как воет тем диким исступленным воплем волчица, на глазах у кого звереловы поймав убивают в разрытом их логове малых зверёнышей; как вопит в голос мать, держа на руках своё умершее дитя. Обхватив его за голову Майри так и застыла упавшая наземь коленями — не чуя трепавшего вытоптанные окровавленные травы холодного ветра, не слыша попрежде кипевшей вокруг неё сшибки. Лязгавшие во тьме клинки и секиры высекали ударами искры, десятки ног топтали землю, оглушая ночь рёвом из глоток, когда сошедшиеся здесь стенка на стенку два вражьих загона сражались друг с другом, падая ниц изрубленными телами, корчась в судорогах находящей их смерти и с хрипом на устах отходя в своей боевой ярости к Чертогам Клинков Всеотца или к горнилу Бури Несущего. Во мраке виднелись редевшие тени сражавшихся — и шум битвы стихал, отдаляясь от них с каждым павшим воителем. Где-то тут лежал мёртвым Херуд Бычья Башка с разрубленной собственною секирою головой, и рядом затих весь истыканный копьями исполин Кáллиах из Дайдрэ. Мёртвыми и умирающими были выстланы травы на этом вытоптанном пятачке, где они встретились в яростной сшибке. Но всё это стало ей безразлично…

Рыдания вновь вырвались из её губ. Дейвóнка обхватила тело Льва А́рвейрнов, наклоняясь к его лицу, не в силах произнести больше ни слова кроме отчаянного крика, вырывавшегося из неё, из застывшего в этот миг сердца. Она склонилась над ним, ощущая его горячую кровь на пальцах, щеках, волосах — казалось, бывшую на ней везде — как и тогда три года назад у горы — когда им, разделённым железом ножа, в первый раз суждено было встретиться. Тогда она точно так же стискивала его, окровавленного — всею душою желая для Аррэйнэсмерти — а теперь отчаянно прося жизнедавцеввернуть ему жизнь — та, кто лишь гибель с рожденья несла и приносит все тем, кто ей дорог.

Она прокричала так исступлённо, что в висках застучало от бившейся крови — и Майри без сил головою упала на грудь ему, оцепеневшая и глухая.

На её долю выпало столько страданий… С рождения имя потомицыКонута было несправедливо очернено и предано молчаливому беспамятству средь живущих за одно только то, что она рождена была — рождена дочерью ослушника, не склонившего головы перед правителем владетельного дома Скъервиров. Всю свою жизнь она липким следóм паутины неслана себе тунезримую метку-клеймо, чернью лёгшуюей на судьбу и ощущавшуюся даже среди людей дома Дейна, чья жалость их к ней — лишённой всей славы их предков и всего причитавшегося от рождения, будучи одной из дочерей Дейнблодбереар — была хуже прямойзлобы ёрла.

С сáмого детства Майри желала превыше всего возвратитьсебе вместе с отцомих минувшую славу и имя, так много значившее для неё — его единственной дочери, которой судьба какв насмешку дала придти в этот суровый мир вовсе не сыном, который по праву был должен воздатьза отца своей доблестью, а дала родиться ей женщиной, которой не суждено нести ратную силу родителя. Но вопреки всем невзгодам она заставляла себя отшвырнуть страх ислабость — быть той, ктодолжна постоять за себя, за убитого подлоотца и умаленный орн. Как тяжело это было для женщины — той, которая была должна быть по долгу рождения чьей-то матерью, женой и любимой.

И как сложно пытаться быть дочерью своего неотмщённого предка — и просто быть женщиной; должной бороться за ихумалённое имя и памятьубитого и оставшегося невозданным отца — и быть просто любимой, любить самой…

Видит зрящий все тропы Горящий, и давшая ей мимолётное, это полное горечи счастье Праматерь свидетельница — она всё же пыталась… Для чего ты избрала её — несчастную дочерь Конута Крепкого — ответь, великая Матерь-Убийца, несущая Кровь и Огонь на своих огнекудрых змеящихся прядях волос, что в саже и чёрной золе у Стридгрáтэ, Влекущей Войну? Ужель для того, чтобы имя её стало много более славным, чем у иных из мужей-ратоводцев? Но для чего тогда ты дала ей так в избыткестраданий, и заставила пролить столь много огнём жгущих душу ей слёз — не её, дочери Конута и Твоей верной Тени, а её — Майри, женщины?

Неужели такою была их судьба — всему вопреки полюбить ей всем сердцем того, кто одним толькоименем, а тем больше всей кровью в его жилах был самым злейшим врагом её дома — того, в ком сплелись воедино две крови родных ему, но издавна непримиримо враждебных народов; того, кто был убийцей людей её орна и мстителем за истреблённый ими же некогда свой древний род?

Неужели она прежде мало страдала, что теперь ей досталосьстрашнейшее из испытаний, когда выбор твой вновь невелик, дочерь Конута? Неужели и был это данный ей жребий — убить его? Ей — всем сердцем того не желавшей, и всё равно устремившейся к этому — но убившей отнюдь не из долга, а словно любви вопреки… словно некою силою рока, что их вёл к этой встрече во тьме. Вопреки всей любви, убить кою в своём исстрадавшемся сердце она не желала и не могла — любви, которая стала уже чем-то большим, нежели жившее чувство в груди. Не могла… но содеялаэто…

Ичто за судьба ей осталась теперь горьким роком? Неужели и был это данный ей выбор, который она совершила сейчас не взирая на цену?

Отчаянный плач её — одиноко застывшей над теломи не желавшей опять отпустить от себя — вновь раздался над пустошью, уже не заглушаемый лязгом железа. Во тьме ночи последние из сражавшихся пали под копьями, секирами и мечами друг друга, не оставив на поле ни одного выжившего — только хриплые стоны и отзвуки чьей-то мучительной долгой кончины ещё доносились из разных концов этого вытоптанного клочка дикой пустоши, где трава стала алой от пролитой крови погибших. И лишь она тут осталась живой, невредимой.

Но для чего? Ужель ей нужна теперь прежняя жизнь — когда в той не осталось уже ничего: ни той связи с их родом, ни любви — ни даже ростка переломленной нынче железом надежды?

Словно затмение вдруг снизошло на неё… позабыв обо всём, обо всех своих близких — обо всём, что её тяготило под сердцем — вновь поспешая судьбу прежде часа. Окровавленные пальцы Майри нащупали во мракеу ног один из его выроненных при падении клинков. Им он прежде разил земляков её точно вихрь бури, вырывавший тех души голодным железом из тел сыновей Всеотца. Может им он тогда препынил сердца братьев её, сыновейдяди Доннара?

Что же — испей ещё крови Дейнова рода потомков богов, рвущий нити суде́б вечноголодный железный убийца…

Левой рукой она безвольно подняла клинок, у колен упирая в холодную землю его рукоять, направив липкое от крови жало себе прямо в грудь — ощутив, как колючая грань острия больно ткнулась в поддавшиеся ему кольца сетки меж прочных полос, хищно вгрызаясь укусом железа в их тонкий металл. Дочерь Конута стиснула зубы, принудив бежавшие слёзы иссякнуть — чтобы взор её не застилала их мокрая мгла — она не хотела сама умереть не видя его.

Лишь это — и ничего уже больше, когда её самой вскоре не станет. Какой прок, что она будет снова ходить и дышать, не имея возможности больше обнять его, снова увидеть — ей, столько смертей всем любимым принёсшей уже близ себя? Разве суждено было им быть вдвоём — им, первейшим врагам? Даже в смерти потом им не стать уже рядом, чтобы глаза их засыпал мертвящий колючий песок в одной общей могиле как у мужа с женой по чести́ и закону — так как чья бы не будет одержана завтра победа, тело кого-то из них будет отдано лишь на позор и потеху, отрубленной головой вознесясь над толпой на копье… его — или её.

И пусть так… но хотя бы сейчас, в этот миг она будет с ним рядом. Всего лишь рывок через страх, шаг всем телом вперёд — когда голодный дух стали прорежет железные кольца брони и подбойку, и войдёт в её быстро стучавшее сердце… Лишь шаг через мглу.

Вновь одёрнув ладонь к своему залитому слезами лицу она резко смахнула горячие капли их с век, будто отринулавсё от себя, откинувшись телом назад — готовая.

В ночи средь затихшего гула и лязга сражения, напрягшаяся словно натянутая перед выстрелом тетива Майри внезапно почувствовала, как липкие от крови пальцы Льва Арвейрнов стиснули её оцепеневшую руку — твёрдо сжав ладонь женщины.