…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ТРЕТИЙ"…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…"Нить 8

Торопливовернувшись из лесу в полуразрушенную вражескими огнищами и до сих пор горящую укрепь, Áррэйнэ принялся за дела. После заставшего их врасплох обстрела с вóротов и ответного конного броска на врага воинство суетилось и шумело как растревоженный и разорённый медведем пчелиный рой в улье. Пока конные дозоры прочёсывали местность в поисках уцелевших и скрывшихся от погони дейвóнов, остальным нужно было растягивать завалы из почерневших обугленных брёвен и камня, рубить лес и починять полуразрушенный частокол со смотровыми вежами, тушить горевшие схо́роны, намёты и срубы, хоронить в общей могиле-до́льме погибших и спасать раненых. Дел этих была целая прорва, и он словно забывшись окунулся в них с головой — выслушивая свежие вести, отдавая приказы и сам помогая товарищам рыть землю, носить и тесать брёвна из свежесрубленных сосен.

Тут за работой его и застал спешно прибывший из Аг-Слéйбхе гонец, доставивший Ёрлов Убийце потрясшее его известие, что первое послание с птицей от старого Ллугайда из дома Кинир он прежде не получил — видимо перенятой по пути когтем ястреба.

Глава выве́дных людей Гулгадд Дубильщик предупреждал в письме Льва, что этой весной северные дейвóнские семейства выставили заго́ны в выправу за Чёрную в её среднем течении и уже шли на помежный их кáдарнле, из которого тот собирался вывести Стремительные Рати на запад.

Всего лишь седмину назад получи старый Хуг то послание Каменной Тени — и того им хватило бы подготовиться к нáступу вражьего воинства, не быть захваченными ими врасплох в собственных стенах.

Всего лишь седмину, которой не дали им боги — а сам он был слеп, забывшись на время о ратных задачах и дальних дозорах, не вняв голосу терзавшего его сердце дурного предчувствия — забывшись обо всём на свете подле неё лишь одной…

Когда солнце успело встать в полдень, полученная в стычке и саднящая от солёного пота рана в спине вновь напомнила Льву о случившемся утром. Отогнав от себя воспоминания он вогнал глубоко в ствол уже окорённой сосны измозоливший руки топор и устало направился вглубь их твердыни к намёту, где старый Коммох вправлял и зашивал всех раненых в этот день рока, кого волокли к нему с поля сражения и со всей укрепи.

Два крепких воителя, один из которых сам был перевязан окровавленною тряпицей вокруг головы, осторожно несли в это время на наспех сколоченных из берёзовых жердок носилках товарища, тяжёлые раны которого только что завершил ушивать старый лекарь. Тот устало направился следом за ними, подбадривая постанывавшего раненного:

— Крепись, Ллугнад! Три седмины — и будешь опять на ногах!

— Жжёт… как будто гадючья отрава… та дырка в плече… — простонал тот сквозь зубы.

— Ах ты нежный какой! — ухмыльнулся целитель, — всё же не брюхо тебе распороли утробами вниз, как твоему брату Бранну! Вот у кого жизнь на нити висит… Лишь бы огонь кровяной тебе не подхватить, а там уже жив будешь ты, увалень.

— Больно же, почтенный…

— Ну-ка стихни — а то стонешь как девка на сене! — фыркнул сурово марв-сьарад, — тут без глаза один не рыдал — вот уж что не пришить даже мне!

Подняв взор старик заметил подходившего сына и крепко обнял того, словно опять проверяя — живой ли то человек, а не бесплотная тень из незримого мира за гранью врат Эйле.

— Ты опять налетел точно вихрь, Áррэйнэ. Изрубил всех враговпоголовно, а в наших сотнях едва три десятка убитых.

— Было бы меньше — если бы… — Аррэйнэ резко умолк, ожесточённо махнув кулаком, входя внутрь намёта.

— Увы, сын… Но больше всё же пало не в сшибке, а под ударами вóротов ипод завалами полегло, — старый марв-сьарад вздохнул сокрушённо, — не ждали гостей мы так скоро, не ждали…

— Ничего, отец — эти гости о нашем хлебосольстве будут рассказывать уже не старому Эрхе, а самому Всеотцу, — Áррэйнэ расстегнул пояс, сбрасывая его кожаную петлю с пустыми ножнами на пол, а два окровавленных до рукоятей клинка положил на стол. Раскрыв ременные сцепки и стянув с себя тяжёлую полосчатку с мокрой от пота и крови подбойкой он ощупал пальцами левой руки правый бок под лопаткой.

— Отец… Не пугайся ты только — подсекли меня в сшибке. Подлатать там наверное надо.

Коммох, взволнованно охнув, налил в глиняную плошку воды из кувшина и стал смывать с кожи тряпицей засохшую кровь в этом месте, где чьё-то железное жало пробило броню и оставило в теле свой гибельный знак.

— Снова в спину ударил, скотина… — поморщился Аррэйнэ, — но уж этот-то гад не ушёл, как тот первый когда-то.

— Как тебя ткнули… — взволнованный лекарь осматривал рану, цокая языком, — Ард-Брéну хвала — неглубока дырка. Кости целы, а до лёгких не добралось железо.

— Это верно, отец. Пока жив…

— Будь осторожней, сынок. Железо дейвóнов остро — чудом лишь не прошло оно глубже.

— Не острее их храбрости — а уж я её видел не раз, не страшась — даже в ту ночь у горы…

Журчала вода из кувшина, наполняя нано́во сплесну́тую наземь багровую с тря́пицы плошку.

— Проглядели мы подход врага… Моя вина — не внял должно дозорам, чтобы отрядить их ещё дальше за реку — а вести от Гулгадда и старого Ллугайда точно нарочно опоздали к нам с птицами.

— Нет в том твоей вины, сын. Не ты вершишь ястребами и вороньём, чтобы сберечь смог крылатых гонцов.

— Моя, отец. Сам знаешь, почему был я слеп в этот час…

Он в злости гулко стукнул кулаком по столу.

— Чтоб меня, дурня!!! Всегда ведь так с бабами, как только займёшь ими голову!

Коммох торопливо смазывал его омытое от запёкшейся крови алое мясо липким, пахнущим мёдом и травами снадобьем, затем взял из берестяного ларца кривую иглу с заправленной жилой из овечьей кишки и осторожно стежками стал тонко сшивать края раны. Áррэйнэ безучастно молчал, не взирая на боль. Неподвижно сидя на лавке, не сводя взора он смотрел на раскпахнутый полог в намёте, откуда задувал освежавший его разгорячённое лицо тёплый ветер, вороша складки ткани на стенках.

— Больно тебе, Лев? — с сочувствием спросил его лекарь негромко.

— Больно, отец. Но не здесь… — Áррэйнэ умолк, не договорив.

— Знаю. Здесь… — Коммох оторвался на миг от работы и легко прикоснулся ладонью к груди парня, где билось сердце.

— И это я всеми умениями не смогу излечить тебе…

— Так ты ей позволил уйти? — спросил через какое-то время у сына целитель, продолжая сшивать его рану — отточенной острой иглой-закорючкой пронзая кровавое мясо прокола, ныряя сквозь кожу и снова скрываясь в ней — стежками внутри той сжимая края шаг за шагом, петлю за петлёй. В тишине громко щёлкали ножницы, режа железом их лезвий концовки узлов.

— Я велел ей уйти.

— И ты её отпустил? — в голосе лекаря послышался печальный укор.

— Она дейвóнка, отец. Так надо…

— Ты ведь тоже дейвóн, сынок. Большей частью своей крови ты ей сородич.

— Плевал я на кровь ту! — дёрнулся Аррэйнэ резко, чуть не вырвав из рук отца нити с иглой, — духом вырос я в Эйрэ, Килэйд стали мне домом — и я знаю кто есть сам! Быть может и был я когда-то дейвоном, как и она… но уже то неважно… Наши народы никогда не были в мире — а я же для них сейчас первейший враг во веки времён, стократ страшнее и ненавистнее самогó Клохлама. И век спустя поминать меня будут со страхом и ужасом…

Он умолк на мгновение, тяжело вдруг сглотнув в горле ком.

— И как я могу оставить её рядом со мною, отец, когда война вновь началась, и я поведу своё воинство на дейвóнов? Как я оставлю её с собой, когда утром я убивал у реки её братьев, когда я весь в крови их, и пролью её ещё неведомо сколько, раз должен?! — он указал на обагрённые алым мечи, медленно истекавшие рдеющим с лезвий на грубое дерево досок стола.

— Любишь её, Аррэйнэ? — спросил вдруг старик.

— Не знаю… — солгал он зачем-то вполголоса.

— Не ври, — укорил сына Коммох, снуяострой иглой в его коже вокруг раны и стягивая края тонкой нитью, — любишь, хоть и сам не совсем понимаешь почему — но любишь. Иначе давно бы отправил её за Помежья к дейвóнам и к хвосту кобылы привязанной, подальше от себя — как сперва и хотел.

— Может зря, что не сделал…

— Может… — вздохнул старый марв-сьарад, — я давно уже вижу, что творится у тебя в сердце, сынок — а оно ведь не горелая головешка, и не холодное железо убийцы. Хоть ты и страшился её, хоть она тебя своею рукою в змеевы ямы некогда едва не отправила, хоть ты для дейвонов заклятейший враг — только я вижу, что она со временем стала тебе мила — как и ты ей.

Коммох умолк на мгновение, глядя на сына.

— И такое случается в жизни людской — что сердцá вдруг стремятся друг к другу поверх всех преград. Что в том дурного?

— Она дейвóнка, отец…

— Ах ты скажи! — насмешливо фыркнул старик, — врёшь мне в глаза, сын, и богов не стыдишься — а сам весь с лица словно вареный рак!

— Что я вру-то, отец? Не из наших она — знаешь сам…

— Ага! За дурака меня что ли считаешь, что я слеп стал и глух? Пока не нагрянули утром сюда мохнорылые, ты же о крови её даже думать не думал! Чудо, что не понесла от тебя с твоим пылом она, как лежанки вы все по ночам расшатали…

Он укоризненно глянул на сына, вдруг усмехнувшись.

— Мне ли не знать, Áррэйнэ, что в молодости девки не тому так рубахи стирают ичинят, без одежд кому мёрзно — а тому, и без рубахи с кем жарко…

Лев молчал, и лишь его лицо могло говорить, когда на нём отражались все мысли, воспоминания и переживания. Слова отца словно перевернули тяжёлый камень, что неприметно таился в душе, и теперь эта холодная глыба как рухнувший с кручи валун внезапно ударила в сердце. Неужели он не любил её, чтобы так вот сейчас отшвырнуть Майри прочь от себя, оставив её совершенно одну средь бескрайних чащоб, дав лишь шалопутную рыжую кобылицу и ржавый клинок — спасай себя дальше сама, твоё место теперь не подле Льва А́рвейрнов — дорогу к дейвонам отыщешь сама.

Такую как она на руках до порога самогó её дома нести нужно было, если бы попросила — и он бы понёс не задумываясь… А он прогнал её прочь от себя словно коростливую собаку… он, и впрямь любивший её… Её — ту, которая некогда пыталась его убить — ту, которую он любил… и любит доселе.

Старик тоже смолк, продолжая неторопливо сшивать нитью рану стежок за стежком. Но вскоре снова спросил у своего молчаливо сносившего боль сына:

— Так ты и не узнал, кто она была, твоя Майри?

— Я же тебе рассказал кто она. Отец с матерью у неё умерли, и воспитывалась Майри у дальних родичей в каком-то лесном селище к северу от ходагейрда.

— А ты разве не был в тех краях — в юности, как ходил с людьми Ллура в Дейвóналáрду?

— Был как-то раз мимоходом, как к закатному морю мы ехали северным краем, возводить на два лета твердь дома Утир в Ве́стрэсъёлхёфне. Дикие там места, как и здесь, — повёл Áррэйнэ плечами, претерпевая боль от пронзавшей его кожу иглы, — и народ тамошний гордый и крепкий, живущий испокон со времён прихода сынов Дейна с Заокраинного Севера.

— И что — не сказала она ничего, кто была и откуда?

— Сказала — только откуда мне знать, где их селище это, ив каком краю скрыто? Слышал, что из родни у неё ближе всех только дядя остался.

— Дядя, значит… И кто он? Откуда сам будет? — отчего-то настойчиво вопрошал сына старый марв-сьарад, не отрываясь от дела.

— Да откуда мне знать всё, отец? Говорила тогда, перед тем как отправил я Майри к тебе в прошлую осень под зазимок, что дядя её лесоруб от рождения, и поныне ему вдоволь работы приходится.

— «Только щепки лететь будут!» — так сказала тебе?

— Да, — Áррэйнэ приподнял на старика взор, вспомнив те услышанные от Майри слова, — она и тебе, значит, это рассказывала?

— Готово, — Коммох отложил в сторону иглу, наматывая на зашитый разрез чистую тряпичную повязку, подложив под неё белёсый клок промытого начисто свежего мха из болот — чтобы сочащаяся сукровицей через оставленный отток рана не загноилась.

— Нет, не рассказывала. Но присказку эту я знаю.

— Ты прямо загадками говоришь, отец.

— Эх, Áррэйнэ — ну и глуп же ты, впрямь как мальчишка! Ты же так часто бывал в дейвóнских краях, так хорошо знаешь с рождения их речь и обычаи — и не помнишь такой старой присказки, что самым малым детям вещают их матери в сказаниях про древние времена? Ну а имён их, своих родичей, она не называла тебе часом?

— Нет.

— Даже во сне? — лукаво усмехнулся Коммох, — или и не до сна вам обоим ночами тут было?

Áррэйнэ молчал. Лекарь закончил перевязывать рану и отошёл от сына, устало усевшись напротив на лавку у входа в намёт.

— Когда она прибыла осенью раненая и больная, я долго её выхаживал — и как бы ты не хитрил, пытаясь выдать Майри за помощницу Буи́ры, сразу признал в ней дейвóнку. И его швы на шрамах заживших я тоже узнал — догадываясь, кто эта дева — хоть и ни разу не выспрашивал Майри об этом.

Подчас хвори она была так плоха, что я боялся, как бы Шщар не забрал её в свои норы. В жару долго бредила, говорила без умолку по-дейвóнски, звала к себе близких и кликала их по именам: своего дядю Доннара и младшего его сына Айнира, умерших мать и отца — славного воителя Конута. Поминала павших на нынешней войне братьев — Ллотура и Хугиля — и иных многих родичей и дядьёв. Винилась за что-то перед всеми, за имя отца своего, просила прощения у скригги в их орне…

Старик на миг приумолк, пристально глядя в глаза сына.

— У старого Эрхи…

— Много дейвóнов такие имена носят. Что с того, отец? — слушая Коммоха вполуха пожал Лев плечами, ощупывая ушитую и замотанную рану — не давит ли перевязь.

— Присказка эта значит, что тот человек не ёлки сам валит на слеги и срубы — а в ратном деле прославлен первее иных. А что щепки летят — то что он смерти самóй не страшится, и будет рубить врагов словно дрова, — голос Коммоха стал сердитым — словно лекарь злился, что Áррэйнэ так и не может догадаться о чём-то столь ему самому очевидном.

— Так ты думаешь, отец, — насторожился Лев, подняв на старика взор, — что родичи её будут из числа первых воинов ёрла?

— «Воинов ёрла!» — бубня в нос передразнил сына Коммох, — эх ты, Áррэйнэ — что же мне, старику, всё до ума доводить тебе нужно?

— Что доводить — не пойму я?

— Илине услышал ты имён кóгуриров Ллотура и Хугиля в ту Ночь Смерти — не твоя ли рука их отправила к Всеотцу? А их родителя — ратоводца Доннара Бруннэ — неужелине знаешь?

Аррэйнэ тупо молчал, хмуря брови в раздумьях.

— Ну? Скриггой чьего орна уже восьмой десяток лет будет сам Эрха Древний?

Коммох пристально взирал прямо в глаза ошеломленному сыну.

— Ну?! Или так и не понял, дурень ты эдакий, чья в ней кровь?

Мечи, за которыми потянулся Áррэйнэ, чтобы очистить от грязи и запёкшейся алой черни, со звоном выпали из его рук наземь, а сам он с застывшим взором уставился на старика.

— Что? — только и спросил он.

— Много лет назад — а ты мал был ещё в эту пору… — негромко заговорил Коммох, глядя на сына, так и застывшего перед ним на скамье в немой оторопи, — …будучи в странствии по дейвóнским уделам я услышал от тамошних жителей о младшем брате Доннара Бурого из рода Дейна, Конуте Трирсоне Крепком — непревзойдённом в отваге и силе воителе — который за что-то не в милости оказался у молодого тогда владетеля Къёхвара, и завраждовав с тем был изгнан из Винги с вечным бесчестьем — даже само его имя ёрл умалил и велел не поминать. Конут прожил недолго, и сложил голову в каком-то междоусобном сражении на стороне недругов Скъервиров всего года четыре спустя, что было их чёрствосердечному ёрлу только в радость — недаром ходил в тот час слух, что не без руки Стейне убийство то сталось. И жена его, верно, вскоревслед за мужем отправилась холодной тропой через змеевы ямы.

Лев, оцепенев и не произнося ни звука, смотрел прямо в глаза отцу.

— Жил он с ней после изгнания у родичей где-то на севере, далеко от дейвóнского ходагéйрда и от злобных глаз ёрла тем больше. И верно, хоть одно дитя у них да родилось, прежде чем Всеотец их обоих так скоро забрал в свои заоблачные чертоги…

Лев молчал.

— Думаю, Áррэйнэ, что твоя Майри — его дочь, и племянница Бурого… — закончил Коммох, не спуская пристального взора с лица сына.

— И одна из них — Несущих Кровь Дейна.

— Нет… — Áррэйнэ ожесточённо мотнул головой, потрясённый услышанным, — не может такого быть, Коммох… Не может!!! — выкрикнул он внезапно, — не смогла бы она — если и вправду она Дейнблодлбереар — меня полюбить! Меня, Льва А́рвейрнов! — резко ткнул он себя пальцем в грудь, — того, кто перебил без счёта её родичей, убийцу её братьев, первого врага их дома! Немыслимо это…

Он несогласно замотал головой.

— А не она ли тебя чуть не убила до этого? Как свинью ножом забить тебя насмерть пыталась — в отмщение за своих родичей, тобою сражённых — и чтобы спасти тех их, кого ты ещё не успел в сражениях истребить. А ты, верно, это тоже забыл — раз эта дева мила тебе стала — и убийцу свою принял сердцем. Правда ведь?

— Не верю, отец… Ну не может так быть! На лице же написано было у Майри, что коров она доит от детства! Ну какая она Дейнблодбереар — сам посуди?!

— Спроси у неё самой, как догонишь. Разве твой Ветер хуже её рыжей?

Áррэйнэ резко мотнул головой. Он уже и впрямь был готов сорваться с места, оседлать своего скакуна и броситься вдогонку за дейвóнкой по буреломам и топям помежных лесов за рекой, точно всколыхнутый словами отца… но взор мимолётом попал на два павших на землю клинка.

Запёкшаяся алая чернь на боковинах геар походила теперь на два острых клыка — точно в пасти их алчущего сока жизней творца, грозного Небесного Кузнеца — словно безмолвно говоря его смертному сыну, что время любви миновало, и вновь настал час жатвы душ под стальными серпами его обагрившихся кровью мечей — и час снова искать свою месть…

— Она не вернётся… — он вдруг медленно закачался на лавке, обхватив ладонями голову, словно череп его раскалывался от страшной боли — и неожиданно резко ударил что было силы кулаком по столу, заставив посуду на нём подскочить и Коммоха испуганно вздрогнуть, когда толстое дерево струганых досок треснуло пополам, обвалившись обломками наземь.

— Шщар!!! — только и вырвалось у него из уст как проклятье, и Áррэйнэ снова окаменел, упёршись локтями в покосившиеся доски стола и вновь обхватив голову стиснутыми точно в судороге пальцами.

— Да, сын, не вернётся. Если только ты сам не захочешь вернуть свою Майри… — тихо сказал ему Коммох, и неслышно вышел прочь из намёта, неся под мышкой ларец с лекарскими снастями — оставив Льва А́рвейрнов в одиночестве наедине со всей тяжестью рвавших сердце раздумий.

Всего два дня спустя войско было готово. Отправленный к югу вестовой понёс для áрвеннида спешное послание, что удар с севера начнётся раньше из-за дерзкой вылазки недругов, решивших прощупать железом этот дальний и малолюдный край Эйрэ — себе на беду. Разрушенные под обстрелом вежи и частокол были отстроены за две ночи силами половины воителей, в то время как вторая половина готовилась к выходу, собирая в боевой строй вóроты и возы, седлая коней и точа сталь мечей, топоров и копий, наживляя на древки остриятысяч смертоносных клиньев и стрел.

Сам Áррэйнэ ни на мгновение не сомкнул глаз, занятый подготовкой к выправе, следя за каждым действием выполнявших его приказы людей. Грядущая жатва голов захватила его, и за ней он забыл об одной из дочерей сурового Всеотца с глазами лазурнее неба и вод, которая подобно тени растворилась в лесах на закате точно затихающий шелест крыл птицы, нежданно пролетевшей над его головой средь ветвей в дикой чаще.

Два дня спустя с юга прибыли призванные из соседних кáдарнле ещё три мор-лохрэ под началом явившегося сюда на две седмины позднее обычного Кáллиаха. Полные семь тысяч конных и метальщиков готовы были перейти Чёрную и вступить в помежные уделы Дейвóналáрды, неся на жалах пик и щетиною стрел смерть врагам их владетеля. Всхрап и топот копыт многочисленной конницы заглушал птичий грай среди чащ и приречий. Закованные в сталь брони и кожу проклёпанных плашками чешуйниц воители лишь ждали приказа выступать, уже выстраиваясь в ряды. В полдень их ждали воды бродов помежной Дуб-э́байн, которую они должны перейти на пути в земли ёрла — и время неумолимо ползло к тому часу черневшею меткой от тени сторожевой бурры.

Áррэйнэ уже проверил погружённую на Ветра и запасного коня кладь, и выслушал ответы лу́айд-лóхрэ, чьи люди давно были готовы. Теперь, в последние минуты перед отходом он пошёл попрощаться с отцом, предчувствуя нескорую встречу — быть может уже и не здесь средь живых уконованную им в грядущем.

Коммох ждал его у дверей. Молча встретил он сына, крепко прижав к себе — и Лев почуял, как неспокойно колотится сердце лучшего лекаря в Эйрэ.

— До встречи, отец. Береги себя.

Коммох стряхнул пальцем с глаз набежавшую там слезу.

— Что меня нынче возьмёт, кроме старости и земляного червя? Береги себя ты, сын. Чую, что кровавым нам выпадет нынешний год, и жатва будет суровой. Пока идёт эта распря, и ты впереди всех ведёшь воинства Эйрэ — до тех пор тысячи дейвóнских мечей будут метить в тебя первее прочих… и я боюсь за тебя.

— Не бери так близко до сердца, отец. Чему быть — тому статься. Всем нам этой дороги не миновать — мне тем больше.

— Или ты смерти хочешь искать, Áррэйнэ? — Коммох взволнованно вздрогнул, схватив парня за руку своими иссохшими пальцами.

— Нет, отец, что ты?! Много дел я живой тут не справил ещё — то, что должен…

— Ты поменялся, сын. Не такой уже ты как был прежде. Спокойней ты стал, уверенней, твёрже… и тревожней.

— Из костяных ям я и впрямь другим вышел… — пожал Лев плечами, словно не желая о том говорить.

— Не тогда, а за эту весну ты совсем другим стал…

Áррэйнэ промолчал, и лишь желваки взбугрились по его обветренному лицу — точно след от тяжёлых мыслей в сердце мужчины.

— Ну, доброго тебе пути, сын! — похлопал его по плечу старый лекарь, — Бури Несущий закрой и тебя, и твоих всех людей от ярости недругов — а ты сокрушай их как прежде!

Лев согласно кивнул головой, однако не ответил ничего на напутствие — словно хотел сказать что-то ещё, но не смог.

— Скажи, отец… — наконец начал он сдавленно, точно слова давались ему с трудом.

— Что, сын?

— Ты ведь всё знал… С самого начала ты знал, кто она. Отчего сразу не сказал мне?

Коммох внимательно посмотрел в глаза сыну.

— Быть может перед тобой всего лишь выживший из ума старик, который когда-то подобрал в лесах безвестного мальчика чужого племени, и не может давать советов как жить тебе, Аррэйнэ…

— Отец! Не говори так…

— Прости, сын. Не буду.

Старик снова обнял его, словно не желая расстаться и отпускать от себя.

— Знаешь — порою случаются события или деяния, неподвластные воле людей. То, верно, десница богов направляет подобно полёту стрелы их — слепо в кусты или прямиком в сердце недруга — не угадать нам их воли. Так когда-то мы с Ллуром встретили в чащах Помежий тебя, нашего найдёныша. Я, видно, уже не узнаю кроме как у Бури Несущего перед горнилом, кто ты и чьих кровей будешь — но хотел бы, чтобы тебе это было суждено… раз ты и впрямь того алчешь…

По молчаливому взору едва кивнувшего глазами Áррэйнэ Коммох понял, что прав.

— Не желали мы с Ллуром, чтобы ты — на свои глаза в детстве узривший кровь родичей — пошёл по суровой стезе говорящего сталью… Но разве не чьей-то неведомой волей судьба привела тебя из камников в воинство áрвеннида, уберегнув от вражьих железа и пламени? Знали ль мы с братом, что этот мальчонка-лев станет однажды Львом А́рвейрнов, от одного имени которого дрожат в страхе и самые грозные недруги?

И случайной ли вышла твоя дружба с Тийре, которому тоже Судьба сплела нити, что он — тогда бесправный и попрекаемый всеми сын Дэйгрэ от матери невысокого рода, сирота при живом же отце — и вдруг с твоей помощью в нужный час станет áрвеннидом всех домов а́рвейрнов и поведёт народ Эйрэ прочь от уже уконованной гибели в этой войне с много сильным за нас вековечным противником? Пути, что ведут нас, известны одним лишь богам — а мы только можем предчувствовать их и самим выбирать — идти или нет по тем тропам в грядущее. Верно вся твоя жизнь, сын, полна таких троп — и ты сердцем идёшь по тем верным из них, не сбиваясь — как бы они не были горьки и опасны…

Коммох умолк, и Áррэйнэ внимательно посмотрел на него, точно желая что-то спросить.

— И разве случайно ты встретил её — деву Дейновой крови? Ужели случайно ваши нити внезапно переплелись у горы, когда дороги могли тысячи раз завести вас обоих даже в утробу к скáйт-ши в тёмном мире, не сведя во дворце в ту кровавую ночь? Я знаю, с тех пор ты боялся её — её руки, что когда-то едва не сразила тебя, пролив твою кровь и отправив во тьму. Но таковою была судьба видно, чтобы ты, истерзанный под её ножом столькими ранами, всё-таки выжил… и Майри — тысячу раз будучи готовой поплатиться за то головой — сама чудом осталась жива. Неспроста — и не нашей с тобой волей — твой путь, Áррэйнэ, пересёкся с этой дочерью Дейна.

— Но даже если и так, отец — почему не сказал мне кто есть она?

— А что бы оно изменило? Смог бы убить её ты — за то лишь, кто есть Майри — когда сам отпустил её прочь на свободу, позабыв про отмщение?

Áррэйнэ не ответил.

— Вижу я, что творилось в душе твоей, сын. И спровадить её ты хотел прочь как можно подальше, потому как она тебе перед глазами — что живое напоминание о том, как ты под её ножом едва не погиб. И тем же часом и отпускать не желал — сперва оттого, что Майри тебе стала неким ключом от минувшего, своей песней открытого — а потом… И не знал ты, что хуже оно для тебя — подле себя её дальше оставить или прочь отпустить.

И судьба Майри неспроста привела её в Эйрэ к тебе, заставив отправиться от отчего дома в такой дальний путь, пойти вместе с родичами на войну. Думаешь, просто то было осилить для девы, будь она хоть бы трижды из Дейнблодбéреар? Ты своего имени не помнишь, кем был… а каково же ей было жить, чувствуя, что она своего имени неправо с рождения лишена — ей, равной прочим родичам крови Дейна? Уж и не знаю, что горше…

Сперва мне самому невдомёк было, отчего ты её пощадил и спровадил ко мне — саму Дейнблодбéреар, свою же убийцу. Но чем больше о Майри я узнавал, тем больше в том сам понимал, что неспроста она повстречалась тебе — и не мне, старику, вмешиваться в то, чему быть сами боги определили наверное…

— Не знаю я даже, отец, что со мною случилось — отчего точно боги мне сердце взмутили как реку в половодье… — проговорил он негромко и тяжело, — что едва не сгубил я себя и её этим помрачением, так позабыв обо всём, кто мы есть…

Умолкнув на миг Аррэйнэ тяжело пошевелил челюстями, точно силясь сказать что-то.

— Ведь сначала, как встретил её — было же мне там предчувствие, что нельзя с нею быть, что не до́лжно так, только не с ней… как с сестрою нельзя — но не внял… как ослеп. Словно дева из Эйле она появилась из мглы, что забыть я готов обо всём был как дурень — и во мрак слепо кинуться следом…

Старый марв-сьарад похлопал приёмного сына рукой по плечу, успокаивая.

— Не кори себя, Áррэйнэ, что всему вопреки, против рассудка, сердцу вдруг стал перед ней не хозяин и полюбил её… если рядом с тобой — своим первым врагом — в ней вдруг женщина пробудилась. Уж если она, дейвóнка — убийцу своих братьев, кровного врага её орна, и вдруг полюбила всем сердцем — то видно не нами было это предрешено. И нет в этом зла никакого…

Áррэйнэ долго молчал, и его лицо сводили морщины тяжёлых раздумий.

— Неужели, отец, мы лишь слепые котята, которых с рождения ведёт десница богов — и не вправе изменить предначертанного?

— Отчего же? Я ведь сказал тебе, что неспроста ваши дороги пересеклись. Да, замысел судьбы невозможно прозрить — но разве не бывал ты в святилищах на прорицаниях в первый день Белтэ и ночь перед Самайнэ, когда цепь нынешних дней пересекается со временами минувшими, открывая нам путь в иной мир — и с грядущим, ведомым богам лишь в их бушующих думах? Все знаки и пророчества лишь вещают о том, что быть может, к чему привести может выбранный каждым из сущих их путь.

Но разве не сами мы эти пути выбираем — идти по нему или сбочить? Разве не ты стоял на распутье перед каждым роковым выбором? Всё это дары жизнедавцев… но принять или нет то лишь ты один вправе — и ты не погасил те их искры, что вопреки всему попали в ваши сердца. Если двое казалось бы немыслимых вместе врагов — потомица старого Эрхи и Лев А́рвейрнов — и смогли полюбить вдруг одна одного, то может быть в этом и есть предначертанное вам. Но случилось бы это, если бы вы сами того не желали, не стремились друг к другу?

— Нет…

— Вот и я тебе это толкую. Быть может сама Судьба привела к тебе Майри посреди этой распри — и то, что от её руки тебе не суждено было пасть, а наоборот — благодаря этому из своей памяти минувшее зачерпнуть как воды из ключа, чтобы вспомнить себя, кем ты был?

Коммох умолк на мгновение, пристально глядя на сына.

— А быть может она тебе просто на счастье дана была — твоя Майри…

Аррэйнэ, поражённый услышанным от отца, поднял взор на него.

— А разве её ты не заслужил? Или эта женщина чем-то пришлась не по сердцу тебе?

Он несогласно мотнул головой, опять признавая правоту старика.

— Боги порой так слепы. Чем ты заслужил эту долю — быть с рожденья безвестным, не знающим крови своей? А она свою чем заслужила? Не томи своё сердце глупыми домыслами, Áррэйнэ, отчего так случилось. Разве не был ты счастлив с ней — или я одурел и ослеп уже к старости, вас двоих рядом видя? Счастливым тебя я давно уж не зрил так как нынче… словно не обычная дева была подле тебя, а сама прекрасная Гванвейл, весной по земле и сердцам своим светом идущая.

Коммох умолкнул на миг, глядя сыну в глаза.

— Мой упокойный отец Белг говаривал как-то, что по одному взору мужчины можно понять, когда тот на женщину смотрит — на уме у него о ней то лишь, от чего поутру поясница болит… или что будет она на всю жизнь его тенью, и сердце о сердце они согревать рядом будут друг друга. Если вы повстречались — пусть и врагами сначала — но друг другу на счастье, так тому и быть дóлжно — и держи её подле себя как ту птицу, что сама вдруг к тебе прилетела. А ты теперьсам отпустил от себя своё счастье, сынок — сам отогнал эту птицу с ладони…

— Она дейвóнка… — словно заклятье, глухо повторил Áррэйнэ сказанное им прежде, — а я… я…

— Ты сам знаешь кто есть ты. Да, ты Лев А́рвейрнов, их первый враг. Но любая распря завершится однажды — ещё не бывало обратного.

— Войне этой предела не видно, — несогласно мотнул головой сын, — лишь жар её всё разгорается… сам я его раздуваю как ветер — не зная что будет, сгорю ли в нём завтра — не вправе сдаться и отступить.

Он умолкнул, взирая на край небосвода на западе — где уже совсем скоро пролягут их тропы к грядущим сражениям с недругом.

— Каждый день для меня как последний. Того завтра не видно с коня и с дозорных закопченных веж… И доживу ли я сам до победы, отец — когда свою смерть сам в себе и несу — тем, кто я есть? — возразил Áррэйнэ, морща лоб, испещрённый бороздами тяжёлых раздумий, — а если и доживу — то что проку мне в том, что возьму её как добычу? Будет ли счастьем для Майри та доля? — взгляд его на миг стал презрительно-жёстким.

— Верно, сын. Как бы она тебя не любила всем сердцем, как бы Майри не готова была пойти за тобой следом, быть твоей тенью везде тебя подле, позабыв обо всём — позабыв, что она не супруга тебе — она не отринет свой род, к которому принадлежит. И твоей она сможет стать только с согласия родичей, которые сами её отведут к тебе с зажжённым огнём как жену по закону, а не впотьмах тайком она к тебе прибежит снова. А если и прибежит — то всё равно не останется подле тебя навсегда…

— Значит не будет так никогда… — негромко промолвил вдруг Лев, не глядя на старика и устремив взор куда-то вдаль.

— Я рад, что ты понял меня, Áррэйнэ, — улыбнулся вдруг Коммох.

— Что понял, отец? — сын недоуменно поднял брови, не поняв его слов.

— Что ничто в мире не вечно, и за теменью ночи придёт новый день. Придёт время, и сам то поймёшь… — лекарь смолк на мгновение, глядя на сына, — а пока не морочь нам головы пустыми речами, что мы здесь с тобой языками посеяли… Тебя уже твои люди заждались. Ступай, сын — теперь опять твоё время пришло, час ликования Отца Всех Клинков. Откуда мне знать, что сам Бури Несущий предрёк тебе? Мы дети богов, а не рабы их, как у преклонившихся неумолимому року их веры южан из Ардну́ра, и судьба наша не предписана никем от рождения и до ям. Ты сам выбираешь все тропы свои — вот и иди ими. Сердце само приведёт куда дóлжно…

Он ещё раз крепко обнял парня обеими руками, смахнув с морщинистой щеки слезу.

— До встречи, отец. Береги себя!

— И тебя стереги Пламенеющий…

Сруб отца остался позади. Áррэйнэ быстро миновал путь к воротам из кáдарнле, где его уже ждали готовые к выходу боевые товарищи — тысячи их — ожидая лишь Льва, который снова поведёт Стремительные Рати по кровавому следу опасных и дальних дорог.

— Все? — одним словом громко окрикнул их Áррэйнэ, привстав в седле радостно заплясавшего под седоком Ветра.

— А как же! — раздалось в ответ из множества глоток. Залязгала сталь вскинутых к небу мечей и секир, и гулкий грохот ударов их ненасытных острий о навершия щитов потряс кáдарнле точно грозовой раскат перед ливнем, эхом улетая над бескрайним чернолесьем простора за небокрай. Взревел гулом бронзы рог-керв, заставляя сердца встрепенуться.

— Веди, Лев!

— Рубать мохнорылых!

— Все готовы, почтенный! — доложил его второй помощник Тадиг из Тафи, поровняв свою кобылу с пепельно-серым жеребцом предводителя.

— Славно! Железный — ты что нам скажешь? — Убийца Ёрлов обернулся к Гайрэ.

— Мои все готовы, подле тебя пойдём в помощь тысяче Долговязого, — согласно кивнул младший племянник фе́йнага Конналов.

— А у тебя, Молот? — спросил вершний у Кáллиаха, чей огромный конь стоял подле них.

— Давно уже ждём, когда ты поведёшь через броды, — тот похлопал по холке зафыркавшего огненно-рыжего Скáмалла, успокаивая животное.

— Тебя мы тут тоже зажда́лись.

— Уж извини, Лев… — вдруг нахмурился сын кузнеца, — …так вышло нескоро. Дел было море в ардкатрахе. И с женой распрощаться не мог.

— Три кровати, прощаясь, сломал не иначе? — хохотнув, пошутил над ним Тадиг.

— Не считал — так молчи… — огрызнулся сын Бхóллэйнэ, показав свой огромный кулак.

Слушая их, Áррэйнэ на мгновение смолк, сглотнув навернувшийся горький ком в горле, но затем вновь пришёл в себя — осознав, что иного пути у них нет. Да и не было вовсе…

— И спасибо, что вышло там так у тебя… что так долго не ехал… — сказал он негромко.

Молот удивлённо взглянул на их вершнего, не поняв его слов — но Лев снова умолк, привстав в стременах.

— Пора! — окрикнул он, вскинув копьё в направлении бродов.

С высоты зашагавшего Ветра Áррэйнэ пристально окинул взором далёкий небокрай на закате, куда их через миг поведут роком свитые общие нити суде́б — чтобы железом рвать пряди чужие в утоке полотнища жизни — и кому-то из них быть и так же оборванными под десницей незримых и неумолимых ничем прях. В той стороне три рассвета назад среди утренней мглы скрылась та, о ком он за эти дни так и не вспомнил ни разу — та, которую он сам отпустил от себя прочь, спасая её от начавшейся снова войны, и от себя самогó — от того, кем он был…

Верно, далеко уже унесла Майри из Дейнова рода её шустрая кобылица, направляясь туда сквозь леса и болота. Но всё равно не желая, чтобы пути дейвóнки и идущего следом на запад их воинства пересеклись, он взял направление чуть южнее к Твёрдому Камню. Следом за его конём тронулось семитысячное воинство, ринувшись вброд через ставший мутным от поднятой копытами и колёсами грязи поток помежной Дуб-э́байн в леса, за которыми начинались уделы Дейвóналáрды.

Кровь, Пламя и Смерть шли мертвя́щею тенью за ними.