…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ТРЕТИЙ"…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…"Нить 5

Неспешно летели те летние дни и седмины, когда воинство Эйрэ стояло у занятых твердей дейвонского юга и средних земель, удержав там попытки противника вновь перейти в новый наступ — не дав взять им нанóво в осаду удержанный прежде Брейдалу́риннгéйрд, где к весне их державшие здешнюю твердь уцелевшие люди до подхода войск арвеннида с голода пожрали всех коней и скотину, птиц ловили и крыс — но не сдались владетелю Винги. После битвы отринутый враг отошёл от Широкой Долины, прочно занятой силами воинства Тийре, преломившего силы собравшихся Ярнвегг и загонов от Ёрваров, Утир и Морк, истощённых в сражениях всю эту зиму — взявших жизни у многих.

Укрепляя разбитые тверди стерквеггов, чьи муры всю зиму сокрушали дейвонские вороты, сын Медвежьей Рубахи желал препынить тут возможные подступы вражеских сил, кто опять попытается взять этот гейрд и ближайшие земли в грядущем — а тем больше собрать сюда свежие воинства Эйрэ, чтобы дальше пытаться продвинуться к западу, устремляясь вперёд к Свартифъяллерн и твердям Железных Ворот.

— И зачем ты всех там порубил — а, земляк? Хоть бы выкуп с них взяли какой — всё же были не пешцы какие, из знатных дейвоны.

— Или хоть обменяли бы их на кого из своих… — добавил второй.

— Пусть зме́ю свой выкуп там платят, выблю́дки… — с безразличием бросил — как будто отрезал — в ответ им сидевший поодаль, лениво водя по клинку мокрым камнем из «вечного льда», — я без их серебра обойдусь…

Он на миг препынил острить меч, проведя мокрым пальцем по левой щеке, ощущая те рытвины в коже.

— Ты хоть брату их дал допросить?

— Его дело. Одно толку нет… Третий год не уймётся как Родри.

— Смириться не в силах, бедняга… — вздохнул громко первый.

— А слыхали — тот Киан из Лодан хромой, что из данников Нер, в прошлом месяце тоже погиб, как загон их столкнулся с Железной Стеной, что вёл Книжник?

— Кто рассказал?

— Сиге Крикливого брат его младший Крунд — из Речного Истока который. С ним был в том сражении.

Точивший клинок, продолжая свой труд, тихо буркнул:

— Жаль… Надёжный был парень, земляк. От начала войны с ним ходили.

— Везучий ты, Мейлге! Из наших из сотников, кто из Маэннан и Бранн в первый год вышел с Борной — только ты до сих пор уцелел! — говоривший — земляк из южан дома Слеан — подкинул в костёр сушняка, оправляя котёл на треноге, в котором варился обед.

— Все мертвы, а ты сам ни царапины — даже в сражении том у Медвежьей! — поддакнул тому их товарищ из Кромдех, темноволосый как больк.

— Везучий… — Кулак глухо хмыкнул, скривившись, и потрогал ладонью ужасный корявый разруб на лице, проведя по буграм багровевшего грубого шрама. Много он бы отдал, много шрамов и язв — лишь бы не было этой единой за срок всей войны им полученной страшной царапины, ставшей навеки отметиной.

— Так ведь жив же! Вот — у старого Геррке из Тёмной Дубравы все пять сыновей полегли в этот год… Младший даже жениться и то не успел, как ушёл вместе с войском. Вот кому уж домой не вернуться и баб не обнять.

Мейлге, заслышав то, лишь покривился сильнее, и лицо его стало унылым, бескровным.

— С такой мордой домой возвращаться не хочется…

— Ты как будто без ног иль чего между них… Вотдурак! — усмехнулся земляк, ворошивший кострище, — твоя Койнхенн засохла давно уж наверное!

— Или другого нашла, раз ты даже на день за три года домой не явился, как прочие! — влез опять и второй, утирая ладонью усы от вина, приложившись к уже опустевшему жбану.

Кулак не ответил, сжимая в ладони блестевший на солнце витой оберег Повелителя Мёртвых, бурча себе что-то под нос.

— Храбрый ты мужик, Мейлге — ни вражьих копейных, ни даже хоть Шщара совсем не боишься — а к жене возвратиться вот трусишь! — поддел исполина товарищ, смакуя с ножа разопрелую кашу на сале, усердно её остужая своим дуновением.

— А то точно другого найдёт, как жена одноглазого Рудрайга… Хоть бы весть о себе ей отправил? Земляки говорили, кто прибыл из дома зимой, о тебе вопрошала у наших, кто с фейнага сыном тогда приезжал за людьми и конями.

Мейлге так и молчал, прикрывая ладонью свой шрам. Лицо сына Железного Зуба вдруг стало по-детски испуганным, робким, когда исполин из Маэннан услышал слова земляков.

— Убью мохнорылых выблюдков… — едва пробубнил он под нос — страшась этого мига возврата сильнее за скайт-ши из врат в бездну Эйле — желая того лишь, чтобы эта война не кончалась, и между женою и им была та непроглядная даль полей распрь и смерти — не желая вернуться таким.

На ходу жуя кашу из миски к ним тихо подсел и четвёртый.

— А, почтенный — и ты тут? Как твои? Много раненых?

— Десять в сражении. Много больных. Хоть теперь на постое подлечатся тут.

— Хоть узнал ты чего? Пленных уйма.

— Нет — все с юга и запада, здешних немного… Про загон тот Бергейров не слышал никто.

— Да без толку всё, Родри! — махнул рукой Мейлге, кривясь — не убрав пальцев с рытвин корявого шрама, — третий год ты всё ищешь, умом помешался на этом. Мертвы они обе давно — или хуже…

— Молчи… — родич скрипнул зубами, оторвавшись от каши, — даже так хоть — да хоть бы могилы найти, где их кости лежат.

— Если псы их иль волки не съели, как прочих тех сотни таких же.

— Отыщу…

— Да нет никакого загона Бергейров того. Всё наврал тебе тот мохнорылый, а ты и поверил.

— Есть он — другие сражались с Бергейрами, знаю.

— Да нашёл бы другую, как все. Было бы легче. Ты без бабы засох уже ведь…

Родри вдруг повернул к брату голову.

— Ты другую чего не найдёшь сам? Твоя хоть жива, и цела — а ты трусишь вернуться, дурак.

— С такою-то мордой? — родич Родри пнул землю своим сапогом. Лицо его перекосилось от гнева с бессилием.

— Будто за морду лишь любят…

— Да не любила меня моя Койнхенн… Я её добивался два года, отец за меня её выйти принудил. Лишь с рождением сына оттаяло сердце её — а как сгорел от трясучки наш Дайдрэ, замкнулась опять, очерствела, на меня не смотрела. А тут я с такой мордой, за змея страшнее…

— Будто любят за морду одну…

— А иди ты… где волки живут! — вспыхнул Мейлге, подскочив резко на ноги.

— Эй, почтенные, тихо! Чего завелись? — подскочил между ними южанин из Кромдех, — говорят же: где двое Маэннан — там ссора, а трое — и драка!

— Да мы с детства ругаемся-миримся — дело обычное… — Мейлге дружески ткнул сына Довара в бок кулаком, — всё же родичи, братья отцы наши.

— Оно видно — что оба вы разумом тронулись — каждый по-своему… — хмыкнул южанин, обернувшись к Картавому.

— Неужели и вправду надеешься их отыскать ты, почтенный? Третий год ведь как нету вестей никаких.

— Отыщу… — Родри так и сидел неподвижно, как камень — взирая под ноги себе.

— А сумеешь принять, что случилось там с ней, если Бранвенн жива? Ведь дано бы подала на выкуп с кем весть, как порою иные… Сам ведь знаешь — порою с другим остаются, как вон с нашим Крунху из Бранн чья-то баба из ихних, кого он в Помежьях себе подобрал в час выправы. Прижилась с ним за годы, забыла, что была женою иному.

— Да что ты на Бранвенн возводишь враньё, сам не зная что как там? — вмешался товарищ из Слеан, — может нет ей возможности даже ту весть передать. Может увёз её кто до Закатного моря?

— Может… А может и нет, — буркнул тот, кто из Кромдех.

— Да пусть… — тихо вымолвил Родри, — лишь бы только найти её с дочерью…

Южанин угрюмо вздохнул, сочувственно глядя на родича Мейлге.

— Да, почтенный — и впрямь ты как духами Эйле объят, только этим живёшь.

— Чем мне жить ещё, Койнах? Родители умерли, братья погибли, земляков потерял за три года без счёта. Только Мейлге, баран этот Карнаха младший — кто трусит вернуться к жене — и остался из близких. Если в это не верить, так только одною войной остаётся мне жить…

— Упрям ты, почтенный. Я в первое лето войны был с Убийцею Ёрлов — так тот как и ты в каждом селище севера что-то распытывал, каждого встречного тряс.

— И о чём?

— А я знаю? Спроси у него, как вдруг встретимся где-то. Тоже знать что-то жаждет наверное.

— Как-то узнает… И я тоже их разыщу.

— Упрям ты, почтенный. Как будто душой помрачился, — южанин вздохнул, поправляя сапог на ноге, — дед мой твердил, как был жив, поговорку одну: «не всё то, что нашёл ты, желал бы найти». Сам ведь знаешь — не малый…

— Я знаю… Найду их, хоть как…

Килух из Бранн оторвался от жбана с подкисшим в жару тёплым пивом, утирая ладонью усы и намокшие ости щетины на давно уж небритых щеках — и вручил их владетелю свитки посланий, что как раз шли с горы и от прочих земель, и ему вручены были Конлойхом в путь до Широкой Долины.

— Значит, брат твой с отцом в этот мор полегли?

— Так, владетель… И дядя Баэдан едва уцелел, встать не может доселе на ноги. У Бранн в это лето дела так себе — четверть селищ пустует. Урожай будет осенью дрянь, это точно.

— У нас тоже за зиму от мора немало людей перемерло в загонах. Сыпуха вовсю лютовала, а в земли у Кинир и Габ даже чёрная смерть от кочевников прибыла…

— У Речного Истока все селища вымерли. Подкрепление вряд ли получит старик в этот год, — Килух опять приложился губами к сосуду, глотая хмель пива, — разве что пару сотен копейных сумеет мой дядя отправить.

— Жаль… Рассчитывал я, что Д'ао́бга опять поведёт все загоны на юг, — Тийре резко нахмурился, — принёс Гулгадд недавно слушок, что арднурцы готовы вмешаться туда подле Когтя, встав Скъервирам в помощь…

— Ну пока то слушок лишь, владетель… Увидим как будет. Сейчас все дела закипят в средних землях должно быть. Как, почтенный, здоровье твоё?

— Как?! — ответила Этайн вопросом, пока руки её заменяли повязку на левой ноге их владетеля, — да в нём дыр теперь больше, чем в рыбаческом во́локе!

— Вот ты скажешь ещё… Каких пара глыжей угодила излётом, и только! — усмехнулся сын Дэйгрэ, шутя принимая заботу своей верной тени, — вот других клятый ворот тот снёс всех во тьму, кто был рядом со мной в том ряду.

— И Троих ты моли, что коня под тобой лишь убило, под дурнем набитым! — воскликнула Этайн, утерев рукой слёзы, — снова ты как и Лев впереди, на виду у врага — что по вам первей метят.

— Как ты можешь о нашем владетеле так вот, почтенная? — Килух снова приклался губами до жбана, глотая подкисший уже пивной хмель.

— Это вам он владетель…

— А ты помнишь ещё, как крал сливы я в детстве, — пошутил ей ответно сын Дэйгрэ.

— А ты сердце моё, дурачок… — обняла его Этайн.

Килух допил жбан до дна, отставляя его от себя на столешницу. За тканью натянутых стенок намёта задувал летний ветер, растрепав стяги фейнагов Эйрэ, что шли с воинством арвеннида, удержавшего твердь у Широкой Долины, чей стерквегг они заняли нынче, став с загонами подле того на соседнем холме среди белых берёз древней рощи.

— С севера тоже приходят к нам вести, что средь тех их племён вдоль Полночного моря война — новый вождь одного из них стал собирать всех соседей в единую силу, устремляясь к востоку и северу всех их земель. Может быть что и к нашим уделам союзных Высокому Креслу диде́лисов сможет придти и забрать их края в свою власть — а и то полезть дальше…

Тийре нахмурился, слушая Килуха, пока Этайн закончила мыть его рану настоем из трав и теперь снова брала повязки из льна и крутила их завязи.

— Твой почтенный дед Борна говаривал как-то отцу, что война точно камень, заброшенный в тихую воду — далеко от него разбегаются волны, тем раздором мутя берега… От искры той занялся восток, теперь к северу жар докатился по кругу. Было так в его век, как он зрил на глаза в час Мор-Когадд — и так есть и теперь…

— Большой огонь далеко обжигает… — согласно кивнул ему Килух, — и чем больше кострище, тем дальше от искр пожары ползут по земле.

— Что ещё за известия прибыли? Что у горы? — вопросил его арвеннид.

— Сам прочтёшь всё, владетель, что Конлойх с Ан-Шором прислали тебе, — пожал Килух плечами, вставая с седушки, — я-то был там лишь день, даже родичей всех при дворе повидать не сумел из-за дел своих воинств. И у озера тоже не был по пути я, достойная… — обернулся он к Этайн на миг, несогласно мотнув головой на её бессловесный вопрос.

Тийре молча кивнул, отпуская товарища прочь из намёта, и рука сына Дэйгрэ стала ломать воск печатей на первом из свитков Дубовой Ручищи, развернув его толстую скрутку письма.

Ветер веял над рощей, пугая ночную ещё предрассветную тишь. Лишь мерцало во тьме серебро полноликой луны, освещая холмы и равнину. Догорала жаровня, треща и курясь едким призрачным дымом — и последний из свитков с горы догорал в её углях, мерцая в глазах сына Дэйгрэ отсветами пламени.

— Что такого тебе написал фейнаг Габ? — обняла его Этайн, укрывая мужчину плащом поверх плеч.

— Что и раньше… — угрюмо ответил ей Тийре, не глядя на женщину, хмуря брови под лбом, перерезанным пашней глубоких морщин, — что я должен…

Он вновь замолчал, повернувшись лицом к ней.

— Всё по внучку свою — что так нужно для Эйрэ, твердит… Мол — ты вождь, уже дважды при смерти побыл, а наследника нет в кийне Бейлхэ законного прочим домам — и я должен… Ну уж нет!!! — он вдруг яростно пнул от души вилковатый треножник жаровни, и пылавшие рдевшие угли как сполохи утра рассыпались наземь, сея искрами в стороны подле их ног.

Этайн долго молчала, сидя рядом с ним кожа о кожу, плечо о плечо под одним их укрывшим плащом, слыша как он через сжатые зубы тревожно дышал во всю грудь. Мысли рвали ей сердце, кои чаще и чаще вонзались в него точно жало — что за всё мы должны заплатить. Что дурное и доброе всё в нашей жизни несёт свою цену… и что выбор её, предрешённый когда-то то зрящею Марвейн, тяжёл. Выбирать между теми, кто дорог — нет страшнее судьбы никому… Весь тот час она тенью была подле Тийре, став надёжной опорой ему в трудный час, и согнуться не смела под силою бури, что давно бушевала над краем отцов — и под собственным избранным роком. Только ль выдержит ношу ту сердце её — когда буря ломает и камень порой?

— Может вправду так нужно? — негромко шепнула она не взирая на Тийре, говоря в пустоту, во мглу ночи, что в сиянии полной луны за покровом её затянувших стеной облаков пролетала над миром, — может рок наш таков — что не быть нам с тобой по чести́ вдвоём рядом?

— Даже думать не смей так! Не смей… — он обхватил щёки Этайн руками, притянув к себе ближе, впившись ртом в её губы — точно той налетевшей на них дикой яростной страстью пытаясь отбросить, одолеть тот невидимый рок их суде́б, что незримо довлел над сердцами, разделяя их жизни надвóе как режущий ткань полотна острый нож.

Неспешно летели те летние дни и седмины, приближаясь к тому уже близкому часу, когда вершним предстояло поднять собравшееся в кадарнле воинство и выходить по ту сторону Чёрной. Как будто нарочно пришедшие с юга дожди лишь тянули то время, расквасив поля и дороги, вздымая мутневшие воды раздутого речища — но и то половодье уже начинало сходить. И с каждым прошедшим закатом Áррэйнэ становился всё задумчивее и суровее. Странные мысли исподволь начинали грызть ему сердце, точно шёпот из мглы, из прозримого свыше твердя ему то, что происходившее с ним — когда всё чаще подле себя он встречал этот девичий взгляд, и тенью возле него всё чаще вилась эта долговязая стать с ярким золотом кос — что всё это неправильно, что шагнуть этот шаг к ней не до́лжно, нельзя, что так не должно быть. Но так есть…

Вечер неспешно угасал багровым закатом на небосводе, принося с востока ночную синюю мглу, из которой вынырнул рожок молодого месяца, точно крохотный белый серпец над чёрной грядой ближайшего из отрогов Ан-меан-слейбха. Так он и стоял возле коновязей, не замечая вокруг ничего, когда проходивший мимо весельчак Догёд со жбаном пива в руках хлопнул задумавшегося вершнего по плечу.

— Здорово, Áррэйнэ! Чего ты один без своей тени шляешься? — ухмыльнулся тот.

— Чего? — не понял того он, обернувшись к товарищу.

— Да говорю, ты прям как наш а́рвеннид нынче — везде не один. Прямо непривычно вас порознь двух видеть… — Догёд со смехом удалился, направляясь в сторону бурры.

От его слов Áррэйнэ точно обжёгся.

Да что же такое? Неужели и всем воинам в кáдарнле стало заметно, что с ним творилось последние дни? Или и впрямь он лишился рассудка? Он, Лев А́рвейрнов, десница Старого и первый лу́айд-лóхрэ владетеля Эйрэ — и вдруг точно ум ему волки пожрали, что в голове две седмины не предстоявшая выправа в Дейвóналáрду, не скорые битвы с врагом — а лишь одна эта девка! Да к тому же дейвóнка…

Нет — и впрямь он умом повредился, раз и другим уже стало заметно, что все эти дни лишь она была подле него… а быть может и наоборот.

Видит Бури Несущий — он ей зла не желал, и вместо своего права на месть сделал всё, чтобы Майри благополучно смогла возвратиться домой из неволи… и всё пылью по ветру пошло! Знал бы он, что дейвонка пробудет всю зиму у Коммоха и останется тут словно вправду его дожидаться — за тысячу стрел обминул бы в пути стороной эту клятую укрепь, где на каждом шагу встречал васильки синих глаз в ярком золоте долгих волос, словно гибельные Шщаровы омуты тёмных вод Дуб-э́байн. Он — а́рвейрнский ратоводец, не один уже год оберегавший уделы Эйрэ с союзниками от воинств дейвóнского ёрла — и вдруг помешался… Неужели во всех землях под властью áрвеннида так мало дев и не хуже обличьем и статью, и с глазами такими же синими как и у этой? Но отчего тогда он цепенеет от этого взора живых васильков и становится словно соломой набитый податливый куль, забывая кто он — и она кто на деле — и ведь вовсе не ставшая другу его точно тень дочерь фейнага Конналов Этайн, а дейвóнка… кровью принадлежащая к его вековечным врагам.

Áррэйнэ выдохнул резко и облокотился на изгородь коновязи. Может и впрямь она настоящая чародейка-гальдртала́нди, накликавшая на него мрачные тени из мира иного, лишившие разума с волей — или и впрямь это лишь только то волшебство, коим владеет любая из жён, как сказал ему Коммох? Ещё немного — и он так совсем тут раскиснет под взглядом её точно снег под дождём. Давно же ведь собрался спровадить он эту дейвóнскую девку за воды Дуб-э́байн на запад — так чего же не сделал за всё это время, как сам появился здесь в кáдарнле? Так скоро все его люди будут потешаться в глаза, что их ратоводец совсем уж обабился — и шагу не может сделать без этой вот юбки из Дэирэ. Вот, болтун этот Догёд так вообще уж в открытую со смеху ржёт, на них двоих глядя. А знал бы хоть кто кроме Коммоха, что Майри и не а́рвейрнка ведь вовсе — что бы подумали про него… А вдруг это вправду всем станет известно? Что же будет тогда…

А сам он словно тянет лишь время, откладывая выход их конницы за Дуб-эбайн в уделы подвластные Скъервирам — верно, чтобы хоть лишний день снова увидеть её, услыхать её голос с собой рядом. Учить её вздумал в кругу — для чего?! Ужель потому лишь, что ученицей она оказалась способной? Знает ведь, что она из врагов их — и рубить будет им данным умением головы его побратимов.

Или быть может для того её сам обучал, что боялся — как не всё время сможет быть рядом, не всегда сможет сберечь от беды — потому как всё это не просто какая-то страсть, что вдруг вспыхнула в сердце как прежде к другим, а отчего-то дейвонка вдруг стала ему дорога?

Выбивая копытами влажную землю фыркали скакуны в коновязях, хрустя старым сеном с овсом из кормушек. Вдалеке в кузне ещё гремели тяжёлые молоты, ухали им в ответ долгими вздохами большие меха в поддувалах, звенела остримая сталь на точильных кругах — а Аррэйнэ словно оцепенев всё стоял у ограды, уйдя с головой в эти мысли, не замечая вокруг ничего.

Спору нет — не встречал он ещё такой девы… Строптивая нравом и яростная, вспыхивавшая чуть что как огонь — и в то же время добрая и искренняя — всё то, что так привечалось ему, так было по сердцу в ней. И так вдруг смотревшая на него одного — такая, с кем хотелось бы говорить, а она готова была слушать. Такая же как и он сам одинокая сирота, но за себя умевшая постоять — и лишь Бури Несущий то знал, за что ещё ему приглянувшаяся, эта Майри из дейвóнских уделов. И чего уж молчать — всё больше манившая взор как заря на рассвете, словно не встречал он среди чьих-либо дочерей подобных этой по красоте — хоть он смотрел и видел лишь только глаза её, от которых не мог оторвать взгляд ни на стройную долговязую стать, ни на тонкие губы, ни на всё то манящее прочее, что сколь нужно дал сзади и спереди как у всех баб Всеотец этой деве, одной из его дочерей.

Всё так. Но она была дейвóнка…

И осознание этого точно пчелиное жало сидело под сердцем занозой — каждый миг напоминая о том — что не из детей Бури Несущего она родом, а из тех, кто сейчас и всегда были первыми противниками Эйрэ — и его собственными врагами. И именно эта рука, некогда с острым железом в ладони разившая насмерть и едва не отправившая к праотцам — была ему памятна до сих пор, когда Майри неожиданно появлялась подле него неслышной как тень — тень той, прежней. Он, Ветер Воинств и Ёрлов Убийца, не ведавший страха перед превосходившими его числом кóгурами противника и смело кидавшийся в бой — отчего-то страшился её исподволь, не в силах забыть тот пугающий вечер в окровавленных девичьих во дворце áрвеннида у горы — и шрамы от ран сами ныть начинали, едва лишь нежданной показывалась она рядом… едва он бросал взор на руки её…

Солнце совсем опустилось к закату, коснувшись земли. Тьма наползала на землю. Птахи в лесах умолкали, дав голос ночным певчим, и на небокрае первой зажглась яркая Вечерница. Кáдарнле отходил ко сну. Затихал топот ног с голосами, смолк рёв горна и соп мехов в кузне, остановились круги сталь остривших точил, всё реже всхрапывали по коновязям засыпавшие скакуны. Лишь недрёмные дозорные мерно расхаживали по вежам и вдоль частокола, настороженно выглядывая сгущавшуюся вокруг них тьму за валом.

Все мысли, что неотступно терзали рассудок как ранящий плоть ржавый гвоздь и мешали уснуть, надоели ему хуже терпкой полыни. Встряхнувшись, он резко отбросил их прочь от себя — твёрдо решив, что пора сделать то, что он должен был с первого дня появления здесь. Сегодня на ночь глядя не до́лжно прослыть неучтивым и выставить эту упрямицу за ворота одну среди волчьих лесов — но завтра и ноги Майри здесь не останется, Тинтрéах свидетель тому! Всего через седмину самое большее его войско двинется за Помежья — и что тогда будет делать она в одиночку в охваченном войной и выжженном ими краю, как доберётся до дома?

Солнце вставало к полудню, когда на следующий день встретив у коновязей тащившую сено дейвóнку он остановил её для разговора. Лев на миг замер. Так близко стояла она, что до глаз её было казалось полшага, полвдоха до губ — и зрачки в синеве глубины их как будто соткали усмешка с вопросом — и на миг он казалось забыл как дышать, неспособный шагнуть те полшага назад — или ближе.

Но тот миг был столь краток, оборвавшись со взмахом ресниц её глаз, точно крыльями птицы закрыв этот взгляд, оборвав это чувство, что вдруг захлестнуло его, преградило решимость. Выдохнув, без всякой учтивости Аррэйнэ прямо велел дейвонке седлать Огненную — и ни днём позже — срок её пребывания в укрепи вышел вместе с высохшими разливами.

— Тебе нельзя больше быть здесь… — добавил он тише, пытаясь казаться спокойным.

Прежде встретившая его лукавой усмешкой, после услышанного от Убийцы Ёрлов Майри внезапно померкла лицом, и улыбка растаяла, оставив после себя плотно сжатые губы и колкий прищур её глаз в задрожавших ресницах.

— Ты не мой вершний, Áррэйнэ, чтобы приказывать мне… Своим сотникам повелеть можешь ехать хоть к скáйт-ши в утробы! — выпалила она ему, кинув сено в кормушку — и помолчав какой-то миг бросила прямо в лицо:

— Но раз ты так боишься меня, безоружной, и жаждешь, чтобы я убрала́сь на все ве́тра четыре подальше — твой драгоценный покой не смущать — то я так и сделаю. И раньше чем ждёшь ты! — и лишь махнув перед его взором заплетенной косой, стремительно развернулась и быстро пошла прочь едва ли не бегом. А Áррэйнэ точно речи лишившись молча стоял и смотрел ей вослед, даже когда дейвóнка скрылась из виду среди намётов.

— Шщар тебя унеси! — только и смог озлословить он, и быстро пошёл к срубу Коммоха, чтобы никто не видел того, что творилось с ним — желая укрыться как можно дальше от всех.

— Что с тобою, сынок? — взволнованно спросил Коммох, видя, как Áррэйнэ тихо вошёл с хмурым лицом и после приветствия рухнул без слов на лежанку, — заболел ты?

— Ничего, отец. Немного посплю… Вчера с сотниками допоздна засиделся, дела обсуждая — так прямо в сон клонит, — с ходу соврал он, зажмурив глаза и желая забыться. Как же хотел он скорее убрать её прочь, выставить эту дейвóнку отсюда, чтобы не видеть тут больше обличья, так напоминавшего ему о едва не настигшей его прежде смерти, о беспамятье в змеевых норах… И в то же ведь время и так не желал отпускать её — когда эти глаза стояли перед его взором точно влитые, и завтра их он не увидит.

— Непогода наверное к вечеру будет… Мне самому кости ломит, словно змей их глодать уже вздумал, — вздохнул старый лекарь, перебирая на полке многочисленные горшки со снадобьями и мазями.

— В такую же пору мой орн весь и сгинул — в пламени средь дождя… — пробормотал Áррэйнэ, когда воспоминания тонкой струёй вновь нахлынули в сердце. Ему привиделись размытые образы минувшего: объятый бушующим пламенем дом, рушащиеся стены и перекрытия древнего чертога, шум тяжёлого ливня вокруг, за которым не было видно совсем ничего — лишь окружавшая всех их голодная смерть, с каждым мгновением приближавшаяся к нему в том пугающем свисте огнищ, который он вновь услыхал при осаде Аг-Слéйбхе дейвóнами. Как тяжела была эта мрачная память… и тем тяжелее, что больше он так ничего и не мог снова вспомнить, как ни пытался.

Но самой колючей занозой в груди и доселе сидела она — словно вкованная туда ударом небесного молота Бури Несущего. Что бы не делал, как бы он не пытался заставить себя — но мысли подобно ветрам в круговерти незримых путей вновь и вновь возвращали к нему облик Майри.

— Тогда спи, сынок, отдыхай. Я схожу к Хугу — надорванная спина его беспокоит, не в силах встать сам от рассвета, — Коммох взял с полки найденный наконец-то горшок с нужной мазью, — да и отменное пиво Круáху сварила для мужа вчера — как уж тут не распробовать?

— Хорошо, отец. Разбуди меня к вечеру, если сам не проснусь. И ещё… если Майри попросит тебя хоть о чём — так выдай ей всё, что попросит.

Старый марв-сьарад удивлённо поднял брови ввысь, но не стал переспрашивать сына, для чего это нужно — словно и сам догадавшись. Дверь за ним тихо закрылась, и Аррэйнэ, оставшись один в опустевшем жилище, уснул.

Тревожный был сон этот, полный страшных видений из прошлого… точно вставший пред ним из мглы смерти мертвец, что тянул свои хрупкие кости ладоней, шепча пустотой вместо рта имена давно мёртвых. Вновь он видел огонь, полыхавший вокруг, настигая его как тогда — испуганного до ужаса ребёнка. Лев вновь зрил пожиравший их древнюю укрепь бушующий вихрь ненасытного пламени, словно сокрушаемые незримой рукой исполина горящие стены и балки — и навеки засевший в его детской памяти звук вражьих вóротов, что он вновь услыхал при осаде врагом их ардкатраха.

Сквозь летевшие пламенным ливнем с небес раскалённые искры и чадный гар дыма он видел объятый огнём древний родовый столп, изрезьблённый по потемневшему дереву ясеня золотом рези ветвей бесчисленных колен того орна, к которому он некогда принадлежал. Áррэйнэ смотрел на него через время, как гар пожирал их семейное древо, стирая их всех из живых и из памяти живших — когда пламя губило в объятиях всех его родичей, тщетно пытавшихся вырваться прочь из стерквéгга — и пугающий запах обугленной плоти въедался Льву в ноздри. Снова ему снилась смерть их семейства, его жизни и прежнего имени, какое он тщетно пытался услышать и вспомнить среди бушевавших столпов всесжиравшего хищного пламени…

Сон внезапно прервался, и он настороженно взвился с лежанки, чутко вздрогнув от скрипа открывшейся двери — как дикий зверь ощущает у логова поступь чужих и враждебных шагов — а привыкшая к таким пробуждениям в долгих выправах рука стиснула спрятанный в поясе нож, вырвав острое жало из ножен и вперив клыком на врага. Сруб погрузился во тьму — на дворе уже был поздний вечер. Отец так и не разбудил его загодя, и он проспал бы так и до полуночи, если не больше, пока старик наконец не вернулся.

Однако в дверях он увидел не Коммоха. Остановившись у порога и удивлённо глядя на Аррэйнэ в проёме застыла Майри. В левой ладони дейвóнка держала собранный куль с вещами, и была одета по-дорожному, в кожаных поножах и верховни́це вместо привычного платья, с долгой накидкой-плащом поверх плеч. Где-то снаружи урчали раскаты далёкого грома, предвещая ночное ненастье и ливень.

Какое-то мгновение они оба молчали, лишь встретившись взглядами.

— Куда ты так в темень собралась? — наконец спросил он негромко, убрав нож назад.

— Хотела с отцом попрощаться… — твёрдо ответила Майри, не выпуская куль из пальцев и не трогаясь с места возле порога, прислонившись спиной к полузакрытой двери.

— Я не гнал тебя вон, чтобы в ненастье одной выправляться, когда ночь на дворе. Ты пути в тех лесах не отыщешь — ещё в топи за рекой угодишь, или на хищного зверя напорешься… — Лев осёкся, поняв, что сам виноват, раз она так нежданно сорвалась в дорогу точно назло ему — не страшась непогоды и тьмы.

— Здесь страшнее тебя зверя нет больше, А́ррэйнэ! — резко бросила прямо в глаза ему Майри — и во взоре её он увидел пылавшие ярость с обидой.

— Может и так… — он с безразличием встретил её резанувшие сердце слова́.

— Раз я так ненавистна тебе — то и делать мне больше здесь нечего, — голос дейвонки был твёрд и решителен, хотя Аррэйнэ всё же услышал в нём горечь.

— Не ненавистна ты мне, Майри… — он вдруг в первый раз назвал дейвóнку по-имени, — но тебе же спокойнее будет, если ты не останешься в кáдарнле тут на виду у всех. Любой из моих тебя может узнать, кто тебя вдруг там в девичьих видел — а их тут из стражи дворцовой полно.

Он на мгновение смолк.

— Кáллиах через какую седмину появится в укрепи — а уж он-то тебя, долговязую, и с обличья, и по шрамам твоим в миг узнает, как ты тут а́рвейрнкой не обряжайся. Многие помнят с лица ту, кто едва меня там не прирезала. Что, если кто-то…

— Скорее ты сам тут боишься, Áррэйнэ! — с издёвкой резко бросила она ему прямо в глаза, — страшишься, что про прославленного Льва А́рвейрнов его люди подумают — как узнают, что он подле себя держит девку дейвóнскую, и даже прогнать её вон не желает, раз своею рукой придавить её боязно!

И с язвительным смешком добавила:

— Ещё вдруг решат, что он с ней…

— Замолчи!!!

Он стремительно взвился с лежанки, и кулак Льва с размаху ударил в дверную подпору — совсем рядом с лицом её. Майри вздрогнула, вновь увидев воочию ту внезапную вспышку — пусть и понимая, что её бы он сам не ударил, лишь выпустив в дерево резко вскипевшую ярость — но всё равно устрашась того взора свирепого хищника, что жил в его сердце, в этот миг снова явленного в полыхнувших как пламя глазах.

— Или боишься, что я тебя снова прирежу, раз у горы не сумела… — спокойно добавила она, проглотив подступивший к горлу комок и преодолев тот короткий испуг.

— Вот — погляди на меня!!! — Áррэйнэ вскинул к лицу её руку, разбитую в кровь, стиснув пальцы в кулак, — кто же ты такая? Откуда взялась? Хотел же тебя я отправить ко Всеотцу — так отпустил на свою же беду, пожалел!

— Что дурного в добре? — вопросила она его тихо.

— Видишь в кого я уже превратился, что девки какой-то страшусь?! Скоро все люди мои потешаться в глаза уже будут, что Ёрлов Убийца стал мягче опары — и не врага сокрушает, а препирается с бабой, точно мы двадцать лет уж женаты…

Майри неожиданно расхохоталась, глядя прямо ему в глаза — и от этого смеха и Áррэйнэ резко остыл, точно его огрели дубиной меж глаз. Он лишь безвольно махнул в кровь разбитой рукой и опять рухнул ниц на лежанку.

— Уходи, раз собралась…

Она так и не отвечала, молча застыв у порога.

— Ты можешь и завтра уехать, с рассветом… не гоню я тебя. И так я твоих земляков сотни в этой войне положил, чтобы ещё кровь какой-то упрямицы брать на себя, если к волку на зуб попадёшь.

И через миг добавил:

— Скоро снова начнётся война. А ты… ты дейвóнка. Нельзя, чтобы ты была тут.

— Я уйду…

Она взялась ладонью за дверь, но вдруг застыв на какое-то время на месте, положила свой куль и перевязь с ножнами на пол, и неслышно подошла к лежанке, сев на самый край подле него. Лев ощутил, как ладонь коснулась его головы, и вздрогнул, словно её рука опять стискивала холод ножа — но девичьи пальцы легко перебирали вихры волос, будто пытаясь успокоить.

— Если ты не ненавидишь меня, Аррэйнэ — то отчего так боишься, что гонишь меня от себя как гнилую болезнь? — негромко шепнула она, гладя его по волосам, — может я и хотела тогда твоей смерти, так давно то забыла — дважды ты сам пощадил меня. Отчего?

— Потому что ты… — начал он было, но резко осёкся, не договорив.

— Что я? — её пальцы осторожно гладили его по волосам, и Áррэйнэ словно опять ощущал руку матери на голове, как помнил тем крохотным, едва сохранившимся кусочком минувшего, оставшегося в его душе — таким дорогим ему воспоминанием — и хотел, чтобы это длилось бесконечно. Но это была не его мать, а она… Майри.

Он резко повернулся лицом к ней, глядя сквозь сумрак в глаза. Áррэйнэ внезапно схватил ладонь дочери Конута, крепко сжав её пальцами, и приложил к своей груди.

— Послушай, — сказал он, — что ты со мной сделала…

— Что такого я сделала? Что дурного? — спросила она тихо, не понимая.

— Или ты впрямь чародейка, и вместо ножа мне заклятье какое шепнула? Я прежде никого не боялся, никакой девки тем больше — врага десятикратного не страшась. А теперь вот… я… — он словно не знал, как объяснить ей всё то, что творилось с ним.

— Ты боишься руки моей, тебя прежде сразившей — или меня самой? — тихо, едва ли не шёпотом спросила Майри, пристально глядя в глаза ему.

Её пальцы так и лежали у него на груди, ощущая биение сердца и прикасаясь к неровностям шрамов — может тех самых, оставленных ею два года назад — а может полученных прежде в сражениях, до того как они повстречались нежданно — и повстречались врагами… Она осторожно дотронулась пальцами до их грубых бугров, точно ощупывая каждый.

Дейвóнке вдруг стало так жаль его — храбрейшего из воителей. Подобного ему не рождалось, наверное, даже среди потомков Горящего — и который сам их сородич по крови рождением… но не духом, когда-то отобранным вместе с той жизнью, беспощадно исторгнутой кем-то из сердца и памяти. И он — не страшившийся никого, смотревший и смерти в лицо, возвратившийся к свету из тьмы безвозвратных нор Шщара — он отчего-то боялся её, свою неудавшуюся убийцу. Боялся не столько рассудком — иначе давно бы им понял, что Майри уже не страшна ему. И та сильнейшая ненависть к Убийце Ёрлов давно не живёт в её прежде жаждавшем кровной мести за родичей сердце, которое вдруг отчего-то так часто стучит в этот миг.

Её пальцы нащупали желваки глубоко вросших в кожу рубцов или шрамов. В какие же времена и когда он был ими изранен — разве мало следов на нём прежде оставила меткой судьба, что голодная сталь настигает его своей яростью снова и снова? Хотя и не шрамы то были, а скорее какие-то наросты дикого мяса, вросшие в кожу и даже незримые глазом. Она провела по ним кончиком пальца, ощущая их ровные, словно вырезанные края, напоминавшие некий рисунок, причудливый знак. Что-то вроде головы — или пасти — оскаленной и развёрнутой вправо, к восходу, обрамлённой по краю неровностью гривы. Словно вдавленное в кожу звериное обличье — как символ, похожий на льва.

— Что это? — спросила она, прикасаясь к его груди пальцами, — что здесь?

— Не знаю… — как-то безучастно ответил он ей, не глядя на женщину, — точно дикое мясо какое-то. Это на мне от рождения верно — сколько сам себя помню…

— Это лев — как и ты? — вопрошающе шепнула она.

— Не знаю я, что это… Но он словно живой, точно часть меня. Иногда мне сдаётся, что знак и есть я — настоящий. Не знаю…

Майри молчала, внезапно охваченная каким-то волнением. Этот шрам, столь подобный на ощупь рисунку… или знаку… Ведь те же Гальдуры знаком их дома имели трёх львов, как известно. Или и впрямь он из них своей кровью походит — рождённый на севере здешних Помежий? «Ты и вправду из них — из их львиного дома» — так же сказал кто-то помнящий что-то? Или нет?

Что-то давнее, позабытое, тихо вертелось в её встрепенувшейся памяти, ускользая от нитей рассудка и не даваясь быть ею постигнутым. Что-то подобное она некогда слышала в детстве… но память о том ускользала от Майри как струи воды через пальцы. Символ… Лев…

За крохотными оконцами сруба медленно гас багровевший закат, и раскаты далёкого грома ползли над равниной, клокоча среди завеси туч. Áррэйнэ вдруг поднял взор на дейвóнку, вместо взволнованного ставший совсем иным, жгущим, обжёгшим дочь Конута — пристально впившись в глаза — как не смотрел на неё ещё прежде ни разу.

Она тоже взирала из сумрака, взволнованно сжав пересохшие губы — и в какой-то миг, когда сердце её вдруг забилось скорее в волнении, и дочь Конута склонилась к нему близко-близко, Майри наконец поняла, отчего же сама не находит в себе сил покинуть врага их семейства, что произошло с ней — что она любит его.

«Не надо… Не до́лжно… Не смей!» — прошептал внутри сердца незримый ей голос, — «ведь потом будет трижды больнее — ему, и тем больше тебе…» Но дочь Конута слепо отринула это предвестие чего-то тревожного, отогнав его прочь от себя — глядя лишь на него, пригибаясь всё ближе и ближе к мужчине.

— Всё боишься меня, Лев? — шепнула она вдруг, пристально глядя в глаза ему.

— Нет, — он мотнул головой, став внезапно спокойным — и взор его вспыхнул как угли.

— Ты меня бойся…

Его руки с силой обхватили дейвóнку, притянув к себе, и она почуяла жар от мужского дыхания на губах. Правая ладонь Áррэйнэ вцепилась пальцами в её густые волосы на затылке, отчего Майри вздрогнула всем телом, словно потеряв над собою всю волю, укусив его жадно за щёку — и оба, не удержавшись на узкой лежанке обвившими друг друга и торопливо искавшими завязки их одежд руками, рухнули на укрытый сухой осокой пол, ничего не замечая вокруг себя.