Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Что вы!
что вы: Цицерон! Смотрите,
что выдумали!
Что иной раз увлечешься,
говоря о домашней своре или гончей ищейке…
Хлестаков. Стой,
говори прежде одна.
Что тебе нужно?
Слуга. Да
что ж ему такое
говорить?
Аммос Федорович.
Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я
говорю всем открыто,
что беру взятки, но
чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело.
Хлестаков. Да к
чему же
говорить? я и без того их знаю.
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких,
что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!..
Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и
говорить про губернаторов…
— Анна Андреевна именно ожидала хорошей партии для своей дочери, а вот теперь такая судьба: именно так сделалось, как она хотела», — и так, право, обрадовалась,
что не могла
говорить.
Анна Андреевна. Цветное!.. Право,
говоришь — лишь бы только наперекор. Оно тебе будет гораздо лучше, потому
что я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать,
что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (
Говорит скоро.)А все ты, а всё за тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда?
Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась,
что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, — думаю себе, — слава богу!» И
говорю ему: «Я так восхищена,
что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо
говорил.
Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому,
что уважаю ваши редкие качества».
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если
что, велит запереть двери. «Я тебя, —
говорит, — не буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и
говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает
что такое!
«На
что,
говорит, тебе муж? он уж тебе не годится».
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет того,
что они
говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
И точно: час без малого
Последыш
говорил!
Язык его не слушался:
Старик слюною брызгался,
Шипел! И так расстроился,
Что правый глаз задергало,
А левый вдруг расширился
И — круглый, как у филина, —
Вертелся колесом.
Права свои дворянские,
Веками освященные,
Заслуги, имя древнее
Помещик поминал,
Царевым гневом, Божиим
Грозил крестьянам, ежели
Взбунтуются они,
И накрепко приказывал,
Чтоб пустяков не думала,
Не баловалась вотчина,
А слушалась господ!
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За
что же, мол, ты бога-то обидел?" —
говорю я ему. А он не то чтобы
что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись,
говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
—
Что ж это такое? фыркнул — и затылок показал! нешто мы затылков не видали! а ты по душе с нами
поговори! ты лаской-то, лаской-то пронимай! ты пригрозить-то пригрози, да потом и помилуй!
«Хитро это они сделали, —
говорит летописец, — знали,
что головы у них на плечах растут крепкие, — вот и предложили».
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и
говорил: не смотрите на то,
что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
"Было
чего испугаться глуповцам, —
говорит по этому случаю летописец, — стоит перед ними человек роста невеликого, из себя не дородный, слов не
говорит, а только криком кричит".
Столько вмещал он в себе крику, —
говорит по этому поводу летописец, —
что от оного многие глуповцы и за себя и за детей навсегда испугались".
— Валом валит солдат! —
говорили глуповцы, и казалось им,
что это люди какие-то особенные,
что они самой природой созданы для того, чтоб ходить без конца, ходить по всем направлениям.
Что они спускаются с одной плоской возвышенности для того, чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для того, чтобы перейти вслед за тем через другой мост. И еще мост, и еще плоская возвышенность, и еще, и еще…
— Без закона все,
что угодно, можно! —
говорил секретарь, — только вот законов писать нельзя-с!
Базары опустели, продавать было нечего, да и некому, потому
что город обезлюдел. «Кои померли, —
говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались кто куда». А бригадир между тем все не прекращал своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились и целой громадой ввалили на бригадиров двор.
— За
что он нас раскостил? —
говорили одни, — мы к нему всей душой, а он послал нас искать князя глупого!
—
Что же! пущай дурья порода натешится! —
говорил он себе в утешение, — кому от того убыток!
— Ну,
чего ты, паскуда, жалеешь, подумай-ко! —
говорила льстивая старуха, — ведь тебя бригадир-то в медовой сыте купать станет.
— Ужли, братцы, всамделе такая игра есть? —
говорили они промеж себя, но так тихо,
что даже Бородавкин, зорко следивший за направлением умов, и тот ничего не расслышал.
Очень часто мы замечаем, —
говорит он, —
что предметы, по-видимому, совершенно неодушевленные (камню подобные), начинают ощущать вожделение, как только приходят в соприкосновение с зрелищами, неодушевленности их доступными".
— А ведь это поди ты не ладно, бригадир, делаешь,
что с мужней женой уводом живешь! —
говорили они ему, — да и не затем ты сюда от начальства прислан, чтоб мы, сироты, за твою дурость напасти терпели!
— Нет, сердце
говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы то,
что вы любите, и потом, когда вы убеждены,
что любите, вы делаете предложение…
Осматривание достопримечательностей, не
говоря о том,
что всё уже было видено, не имело для него, как для Русского и умного человека, той необъяснимой значительности, которую умеют приписывать этому делу Англичане.
― Вот так, вот это лучше, ―
говорила она, пожимая сильным движением его руку. ― Вот одно, одно,
что нам осталось.
«Но
что же делать?
что делать?» с отчаянием
говорил он себе и не находил ответа.
—
Что вы про Каренина
говорили? — сказал князь.
— Куда ж торопиться? Посидим. Как ты измок однако! Хоть не ловится, но хорошо. Всякая охота тем хороша,
что имеешь дело с природой. Ну,
что зa прелесть эта стальная вода! — сказал он. — Эти берега луговые, — продолжал он, — всегда напоминают мне загадку, — знаешь? Трава
говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся.
Он, как Алексей
говорит, один из тех людей, которые очень приятны, если их принимать за то,
чем они хотят казаться, et puis, il est comme il faut, [и затем — он порядочен,] как
говорит княжна Варвара.
— Я
говорил вам,
что мама! — кричал он гувернантке. — Я знал!
Он приписывал это своему достоинству, не зная того,
что Метров, переговорив со всеми своими близкими, особенно охотно
говорил об этом предмете с каждым новым человеком, да и вообще охотно
говорил со всеми о занимавшем его, неясном еще ему самому предмете.
«Не торопиться и ничего не упускать»,
говорил себе Левин, чувствуя всё больший и больший подъем физических сил и внимания ко всему тому,
что предстояло сделать.
Само собою разумеется,
что он не
говорил ни с кем из товарищей о своей любви, не проговаривался и в самых сильных попойках (впрочем, он никогда не бывал так пьян, чтобы терять власть над собой) и затыкал рот тем из легкомысленных товарищей, которые пытались намекать ему на его связь.
Старый, толстый Татарин, кучер Карениной, в глянцовом кожане, с трудом удерживал прозябшего левого серого, взвивавшегося у подъезда. Лакей стоял, отворив дверцу. Швейцар стоял, держа наружную дверь. Анна Аркадьевна отцепляла маленькою быстрою рукой кружева рукава от крючка шубки и, нагнувши голову, слушала с восхищением,
что говорил, провожая ее, Вронский.
Он
говорил то самое,
что предлагал Сергей Иванович; но, очевидно, он ненавидел его и всю его партию, и это чувство ненависти сообщилось всей партии и вызвало отпор такого же, хотя и более приличного озлобления с другой стороны. Поднялись крики, и на минуту всё смешалось, так
что губернский предводитель должен был просить о порядке.
Николай Левин продолжал
говорить: — Ты знаешь,
что капитал давит работника, — работники у нас, мужики, несут всю тягость труда и поставлены так,
что сколько бы они ни трудились, они не могут выйти из своего скотского положения.
«Она еще тут! — подумала она. —
Что я скажу ей, Боже мой!
что я наделала,
что я
говорила! За
что я обидела ее?
Что мне делать?
Что я скажу ей?» думала Кити и остановилась у двери.
Видя,
что он не в силах сам начать
говорить, она начала сама...
— Я не знаю, — отвечал он, не думая о том,
что говорит. Мысль о том,
что если он поддастся этому ее тону спокойной дружбы, то он опять уедет ничего не решив, пришла ему, и он решился возмутиться.