Неточные совпадения
Ведь
говорила я Агриппине Филипьевне, уж сколько раз
говорила: «Mon ange, [Мой ангел (фр.).] уж поверьте,
что недаром приехал этот ваш братец…» Да-с!..
Была и разница между половинами Василья Назарыча и Марьи Степановны, но об этом мы
поговорим после, потому
что теперь к второму подъезду с дребезгом подкатился экипаж Хионии Алексеевны, и она сама весело кивала своей головой какой-то девушке, которая только
что вышла на террасу.
— Как же это так… скоро… вдруг, —
говорила растерявшаяся Марья Степановна. — Верочка, беги скорее к отцу… скажи… Ах,
чего это я горожу!
—
Что он с Лукой
говорил? — спросила Марья Степановна.
— Мне
что… мне все равно, — с гонором
говорил Игорь, отступая в дверях. — Для вас же хлопочу… Вы и то мне два раза каблуком в скулу угадали. Вот и знак-с…
— О, я это всегда
говорила… всегда!.. Конечно, я хорошо понимаю,
что вы из скромности не хотите принимать участия в любительских спектаклях.
— Да
что я
говорю? — спохватилась Хиония Алексеевна. — Ведь Половодов и Ляховский ваши опекуны, Сергей Александрыч, — вам лучше их знать.
— Папа, пожалей меня, —
говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше,
чем теперь.
Что нашла Варвара Гуляева в новой семье, — об этом никто не
говорил, да едва ли кто-нибудь интересовался этим.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить,
что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение
говорить только одну правду.
Прежде всего ей пришлось пожалеть,
что Привалову неудобно поместиться в доме Бахаревых, — злые языки могут бог знает
что говорить!
— Благодарю вас, — добродушно
говорил Привалов, который думал совсем о другом. — Мне ведь очень немного нужно… Надеюсь,
что она меня не съест?.. Только вот имя у нее такое мудреное.
— Знаю,
что тяжело тебе к ним идти, — пожалела Марья Степановна, — да
что уж будешь делать. Вот и отец то же
говорит.
— Право, мама, я вас не узнаю совсем, —
говорила Надежда Васильевна, — с
чего вы взяли,
что я непременно должна выходить за Привалова замуж?
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в
чем не стесняю и выдавать силой замуж не буду, только мать все-таки дело
говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
— Ну вот и хорошо,
что пришел с нами помолиться, —
говорила Марья Степановна, когда выходила из моленной. — Тут половина образов-то твоих стоит, только я тебе их не отдам пока…
— Слава богу, слава богу,
что вы приехали наконец! — улыбаясь Привалову,
говорила Павла Ивановна. — Дом-то валится у вас, нужен хозяйский глаз… Да, я знаю это по себе, голубчик, знаю. У меня все вон развалилось.
— Нет, ничего не
говорил, — ответил Привалов, не понимая, к
чему клонились эти вопросы.
— Гм… — промычал Веревкин и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. — Дело вот в
чем, Сергей Александрыч… Я буду
говорить с вами как старый университетский товарищ. Гм… Одним словом, вы, вероятно, уже заметили,
что я порядочно опустился…
— Виктор отличный парень, только уж как попало ему в голову — и понес всякую чепуху, —
говорил Веревкин, делая вид,
что не замечает смущения Привалова.
Впрочем, Виктор
говорит только то,
что теперь
говорит целый город, — прибавил Веревкин.
— Как тертый калач могу вам дать один золотой совет: никогда не обращайте внимания на то,
что говорят здесь про людей за спиной.
— Об этом мы еще
поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен вас оставить… У меня дело в суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой раз… Да вот
что: как-нибудь на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
Марья Степановна точно не желала замечать настроения своего гостя и
говорила о самых невинных пустяках, не обращая внимания на то,
что Привалов отвечал ей совсем невпопад.
— Я тебе серьезно
говорю, Сергей Александрыч.
Чего киснуть в Узле-то? По рукам,
что ли? Костя на заводах будет управляться, а мы с тобой на прииски; вот только моя нога немного поправится…
— Однако вы не ошиблись, кажется,
что взяли его на квартиру, — многозначительно
говорила Агриппина Филипьевна.
— Решительно не будет, потому
что в нем этого… как вам сказать… между нами
говоря… нет именно той смелости, которая нравится женщинам. Ведь в известных отношениях все зависит от уменья схватить удобный момент, воспользоваться минутой, а у Привалова… Я сомневаюсь, чтобы он имел успех…
Это был настолько щекотливый и тонкий вопрос,
что его обыкновенно обходили молчанием или
говорили просто,
что Агриппина Филипьевна «живет долгами», то есть
что она была так много должна,
что кредиторы, под опасением не получить ничего, поддерживали ее существование.
— Конечно, он вам зять, —
говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю,
что он и к вам относится немного критически… Да-с.
Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не всем же быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое
говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч,
что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову,
что уже кое-что слышала о нем и
что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже на пути к известности, не в пример другим уездным городам.
— Нет, зачем пустое
говорить… Мне все едино,
что твой вексель,
что прошлогодний снег! Уж ты, как ни на есть, лучше без меня обойдись…
— Вот бы нам с тобой, Иван Яковлич, такую уйму денег… а? —
говорил Лепешкин. — Ведь такую обедню отслужили бы,
что чертям тошно…
— Завтра, завтра… Видите,
что сегодня мне некогда! —
говорил Веревкин, помогая Привалову сесть в свою довольно подержанную пролетку, заложенную парой соловых вяток на отлете… — Завтра, братцы…
Но когда Половодов начинал
говорить своим богатым грудным баритоном, не хотелось верить,
что это
говорит именно он, а казалось,
что за его спиной
говорит кто-то другой.
Нечего и
говорить, конечно,
что каждому блюду предшествовал и последовал соответствующий сорт вина, размер рюмок, известная температура, особые приемы разливания по рюмкам и самые мудреные способы проглатывания.
— Ну,
что ваша рыбка? — спрашивал Половодов, не зная, о
чем ему
говорить с своим гостем.
— Надеюсь,
что мы с вами сойдемся, дорогой дядюшка, —
говорил Половодов, провожая гостя до передней.
Пока Антонида Ивановна
говорила то,
что говорят все жены подгулявшим мужьям, Половодов внимательно рассматривал жену, ее высокую фигуру в полном расцвете женской красоты, красивое лицо, умный ленивый взгляд, глаза с поволокой.
— А я тебе вот
что скажу, —
говорил Виктор Васильич, помещаясь в пролетке бочком, — если хочешь угодить маменьке, заходи попросту, без затей, вечерком… Понимаешь — по семейному делу. Мамынька-то любит в преферанс сыграть, ну, ты и предложи свои услуги. Старуха без ума тебя любит и даже похудела за эти дни.
— Я ни в
чем не обвиняю Василия Назарыча, —
говорил Привалов, — и даже не думал обидеться на него за наш последний разговор. Но мне, Марья Степановна, было слишком тяжело все это время…
Досифея подала самовар и радостно замычала, когда Привалов заговорил с ней. Объяснив при помощи знаков,
что седой старик с большой бородой сердится, она нахмурила брови и даже погрозила кулаком на половину Василия Назарыча. Марья Степановна весело смеялась и сквозь слезы
говорила...
Антонида Ивановна, по мнению Бахаревой, была первой красавицей в Узле, и она часто
говорила, покачивая головой: «Всем взяла эта Антонида Ивановна, и полнотой, и лицом, и выходкой!» При этом Марья Степановна каждый раз с коротким вздохом вспоминала,
что «вот у Нади, для настоящей женщины, полноты недостает, а у Верочки кожа смуглая и волосы на руках, как у мужчины».
Больно уж,
говорят, дерзко он суд ведет, ну, и тоже такая гуляка,
что не приведи истинный Христос.
Чтобы окончательно развеселить собравшееся за чаем общество, Виктор Васильич принялся рассказывать какой-то необыкновенный анекдот про Ивана Яковлича и кончил тем,
что Марья Степановна не позволила ему досказать все до конца, потому
что весь анекдот сводился на очень пикантные подробности, о которых было неудобно
говорить в присутствии девиц.
— Ну, не буду, не буду… — согласился Виктор Васильич. — Я как-нибудь после Сергею Александрычу доскажу одному. Где эти кислые барышни заведутся, и
поговорить ни о
чем нельзя. Вон Зося, так ей все равно: рассказывай,
что душе угодно.
Надежда Васильевна вечером тоже редко показывалась на половине Марьи Степановны, потому
что обыкновенно в это время занималась у себя в комнате, — «читала в книжку», как
говорила про нее Марья Степановна.
— У Ляховских, мама, в преферанс не играют, а
говорят, когда хочется и
что хочется.
Теперь она была наверху блаженства, потому
что, очевидно, Привалов с особенным удовольствием проводил у них вечера и заметно искал случая
поговорить с Надеждой Васильевной.
— Теперь я понимаю, —
говорила Надежда Васильевна. — Мне кажется,
что папа просто не понял вас тогда и согласится с вами, когда хладнокровно обсудит все дело.
— А ведь я думал,
что вы уже были у Ляховского, —
говорил Половодов на дороге к передней. — Помилуйте, сколько времени прошло, а вы все не едете. Хотел сегодня сам ехать к вам.