Неточные совпадения
Бабка не слыхала в крике ребенка ничего особенного и, видя,
что мать
говорит точно в смутном забытьи и, вероятно, просто бредит, оставила ее и занялась ребенком.
В этих случаях он всегда произносил неизменную фразу: «Здорова ли ты, моя голубка?» — после
чего усаживался за стол и уже почти ничего не
говорил, разве изредка сообщал что-либо о дубовых валах и шестернях.
Мать не знала, в
чем дело, и думала,
что ребенка волнуют сны. Она сама укладывала его в постель, заботливо крестила и уходила, когда он начинал дремать, не замечая при этом ничего особенного. Но на другой день мальчик опять
говорил ей о чем-то приятно тревожившем его с вечера.
Что же
говорить о крещеном народе, у которого ноги устроены исстари таким образом,
что при первых звуках веселого плясового напева сами начинают подгибаться и притопывать.
Он думал,
что яркие образы песенного эпоса требуют непременно зрительных представлений, чтобы
говорить сердцу.
На следующий день, сидя на том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не
говорил так приятно. Ему стало жаль,
что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
— Это хорошо,
что вы не бьете слепого мальчика. Он мне
говорил.
— Вот
что, Веля… — сказал он, взяв дочь за плечо и посматривая на ее будущего учителя. — Помни всегда,
что на небе есть бог, а в Риме святой его «папеж». Это тебе
говорю я, Валентин Яскульский, и ты должна мне верить потому,
что я твой отец, — это рrimо.
— Таки видно,
что недаром в школе учились, —
говаривал он, самодовольно поглядывая на слушателей. — А все же, я вам скажу, мой Хведько вас обоих и введет, и выведет, как телят на веревочке, вот
что!.. Ну а я и сам его, шельму, в свой кисет уложу и в карман спрячу. Вот и значит,
что вы передо мною все равно,
что щенята перед старым псом.
— Все это очень хорошо, то есть то,
что вы
говорили отцу. Но…
— Итак, — насмешливо заговорил студент после некоторого молчания, — панна Эвелина полагает,
что все, о
чем мы
говорили, недоступно женскому уму,
что удел женщины — узкая сфера детской и кухни.
— Вы слишком торопитесь со своими заключениями, — сказала она. — Я понимаю все, о
чем здесь говорилось, — значит, женскому уму это доступно. Я
говорила только о себе лично.
— Да, о ней я думал в этом случае не менее,
чем о нем, —
говорил старик сурово. — Подумай, ведь она еще ребенок, не знающий жизни! Я не хочу верить,
что ты желала бы воспользоваться неведением ребенка.
— Нет, будем справедливы: оба они хорошие!.. И то,
что он
говорил сейчас, — хорошо. Но ведь это же не для всех.
Было тихо; только вода все
говорила о чем-то журча и звеня. Временами казалось,
что этот говор ослабевает и вот-вот стихнет; но тотчас же он опять повышался и опять звенел без конца и перерыва. Густая черемуха шептала темною листвой; песня около дома смолкла, но зато над прудом соловей заводил свою…
— Вот этот играет, так уж играет.
Что? Не правду я
говорю?
Он
говорил о том,
что многие, по-видимому, считают жизнь чем-то вроде плохого романа, кончающегося свадьбой, и
что есть на свете много такого, о
чем иным людям не мешало бы подумать.
Ветер шевелил прядь волос, свесившуюся из-под его шляпы, и тянулся мимо его уха, как протяжный звон эоловой арфы. Какие-то смутные воспоминания бродили в его памяти; минуты из далекого детства, которое воображение выхватывало из забвения прошлого, оживали в виде веяний, прикосновений и звуков… Ему казалось,
что этот ветер, смешанный с дальним звоном и обрывками песни,
говорит ему какую-то грустную старую сказку о прошлом этой земли, или о его собственном прошлом, или о его будущем, неопределенном и темном.
Максим
говорил серьезно и с какою-то искренней важностью. В бурных спорах, которые происходили у отца Ставрученка с сыновьями, он обыкновенно не принимал участия и только посмеивался, благодушно улыбаясь на апелляции к нему молодежи, считавшей его своим союзником. Теперь, сам затронутый отголосками этой трогательной драмы, так внезапно ожившей для всех над старым мшистым камнем, он чувствовал, кроме того,
что этот эпизод из прошлого странным образом коснулся в лице Петра близкого им всем настоящего.
— Так же, как иные не выносят праздничного трезвона. Пожалуй,
что мое сравнение и верно, и мне даже приходит в голову дальнейшее сопоставление: существует также «малиновый» звон, как и малиновый цвет. Оба они очень близки к красному, но только глубже, ровнее и мягче. Когда колокольчик долго был в употреблении, то он, как
говорят любители, вызванивается. В его звуке исчезают неровности, режущие ухо, и тогда-то звон этот зовут малиновым. Того же эффекта достигают умелым подбором нескольких подголосков.
— Нет, — задумчиво ответил старик, — ничего бы не вышло. Впрочем, я думаю,
что вообще на известной душевной глубине впечатления от цветов и от звуков откладываются уже, как однородные. Мы
говорим: он видит все в розовом свете. Это значит,
что человек настроен радостно. То же настроение может быть вызвано известным сочетанием звуков. Вообще звуки и цвета являются символами одинаковых душевных движений.
Постой, я хочу
поговорить с тобой серьезно и рад,
что это будет именно здесь.
Что именно он видел, и как видел, и видел ли действительно, — осталось совершенно неизвестным. Многие
говорили ему,
что это невозможно, но он стоял на своем, уверяя,
что видел небо и землю, мать, жену и Максима.
— Немудрено,
что он производит такое потрясающее впечатление, —
говорил в толпе какой-то зоил своему соседу. — У него замечательно драматическая наружность.