Записки ружейного охотника Оренбургской губернии

К числу дичи, как я уже сказал, принадлежат не одни птицы, но и звери, как-то: медведи, олени, кабаны, дикие козы и зайцы. Мне хорошо известны только зайцы, и о них-то я намерен поговорить теперь.

В Оренбургской губернии, да, кажется, и во всех Других, зайцы водятся трех пород: русаки, беляки и тумаки. Я не причисляю к дичи земляного зайчика, или тушканчика, которого в пищу не употребляют. Имя русака происходит, вероятно, не от того, что он живет на Руси, а разве от того, что и зимою хребет спины остается у него серый, как будто русый. Беляк, очевидно, назван по совершенной белизне своей шерсти в зимнее время. Тумак, происходя от совокупления русака с беляком, получил имя, обличающее его происхождение: слово тумак значит помесь. Обыкновенное местопребывание русака и тумака — степь или безлесные горы, беляка — лес. Но всегда есть исключения: иногда и в степи попадаются беляки, иногда и в лесных местах, как, например, около Москвы, водятся русаки, только они почти никогда не ложатся на дневку в большом лесу, а всегда на открытых местах или в мелком кустарнике; старый русак, матерой, как говорят охотники, всегда крупнее и жирнее беляка одного с ним возраста и в то же время как-то складнее: уши у русака острее; лапки его, особенно передние, поменьше и поуютнее, и потому русачий малик (след) отличается с первого взгляда от беличьего. Всем известно, что русак бежит несравненно резвее беляка, кроме весьма редких исключений, но лихой тумак бывает резвее самого резвого русака. Летом русак так же сер, как и беляк, и не вдруг различишь их, потому что летний русак отличается от летнего беляка только черным хвостиком, который у него несколько подлиннее, черною верхушкою ушей, большею рыжеватостью шерсти на груди и боках; но зимой они не похожи друг на друга: беляк весь бел как снег, а у русака, особенно старого, грудь и брюхо несколько бледно-желтоваты, по спине лежит довольно широкий, весьма красивый пестрый ремень из темных желтоватых и красноватых крапинок, в небольших завитках, или, точнее сказать, вихрях, похожий на крымскую крупную мерлушку. Тумак сохраняет все отличия русака от беляка, только в слабом виде: желтина на груди и брюхе едва заметна, ремень на спине узок, без завитков, и цвет его не ярок, не пестр, а сизовато-сер. Зайцы необыкновенно плодущи, по простонародному и охотничьему выражению, смысл которого непосредственно относится к белякам; порода русаков несравненно малочисленнее, а тумаки даже редки. Течка беляков [Время их совокупления] начинается с января, а в исходе марта, еще по снегу, зайчиха уже мечет самых ранних, первых зайчат, которые и называются настовики; в исходе июня — вторых, называемых летниками и травниками, [Есть еще заячий помет, который в губерниях поюжнее называется опытники, то есть зайчата, родящиеся тогда, когда посмеет трава сныть, вероятно в апреле месяце. Вообще с достоверностью предположить, что зайчихи мечут с исхода марта до исхода сентября; странно, что зайцы, самого позднего помета называются у охотников ярышами] а в исходе сентября — третьих, носящих имя листопадников: так по крайней мере говорят деревенские охотники. Я, с своей стороны, ничего не могу сказать против этого мнения. Могу только с достоверностью подтвердить, что крошечные зайчата попадались мне во все три вышесказанные срока, но мечет ли одна и та же зайчиха три раза в год — не знаю. Судя по скорому, иногда в один год совершающемуся, изумительному размножению зайцев, такое мнение допустить. Зайчиха, как говорят, ходит сукотна девять педель, зайчат мечет до девяти, говорят также, что они родятся слепые и до двенадцати дней сосут мать. Господа ученые натуралисты думают, что зайчиха ходит сукотна четыре недели, зайчат мечет от трех до шести и кормит их своим молоком одну неделю.

Кто прав — не знаю, но в четырехнедельном сроке сукотности зайчих очень сомневаюсь. Это время слишком коротко. Заяц — первый год от рождения называется прибылой, а во все последующие года — матерой.

Наружность зайца известна всем, но он имеет в себе замечательную особенность: это устройство его задних ног, которые гораздо длиннее, толще, сильнее передних и снабжены необыкновенно эластическими, крепкими, сухими жилами. Отсюда происходит диковинная легкость прыжков, иногда имеющих в длину до трех аршин [Трехаршинную меру заячьих прыжков найти на всяком взбудном следе, но один известный охотник (А. С. Хомяков] сказывал мне, что русак на бегу перепрыгивает глубокие рытвины или расселины до семи аршин шириною), и вообще чудная резвость заячьего бега. Присев на задние ноги, то есть сложив их на сгибе, упершись в какое-нибудь твердое основание, заяц имеет способность с такою быстротою и силою разогнуть их, что буквально бросает па воздух все свое тело; едва обопрется он о землю передними лапками, как уже задние, далеко перепрыгнув за передние, дают опять такой же толчок, и бег зайца кажется одною линией, вытянутою в воздухе. Без сомнения, быстроте прыжков много способствует крепость спинного хребта. Теперь попятно, что зайцу неловко бежать под гору и, наоборот, очень ловко — на гору или в гору. Первого он всегда избегает; но, вынужденный иногда к тому преследованьем врагов, преимущественно борзых собак, он нередко скатывается кубарем с вершины до самой подошвы горы. Заяц не ходит, а только прыгает, он даже не может стоять вдруг на всех четырех ногах; как скоро он останавливается на своем бегу, то сейчас присядет на задние ноги, так они длинны. Он особенный мастер вдруг сесть на всем бегу, и охотники говорят, что заяц садок. Надобно еще заметить, что шея у зайца не повертывается, и он не может оглянуться назад; услыхав какой-нибудь шум сзади или сбоку, он опирается на задние ноги, перекидывает всего себя в ту сторону, откуда послышался шум, садится на корточки, как сурок, и насторожит свои длинные уши. Зайцы положительно травоядные животные, хотя имеют очень острые зубы, которыми больно кусаются, если возьмут их в руки неловко: живого зайца должно всегда держать за уши и задние ноги. Когда есть трава, зайцы питаются ею, также древесными листьями, всякими хлебными посевами и особенно любят озимь. Зимою гложут они древесную кору, предпочтительно молодых осин и таловых кустов, а в степях — всякую травяную ветошь, разгребая для того своими лапками довольно большие снежные сугробы. Плодовитые сады могут жестоко пострадать от зайцев в продолжение зимы, если не будут взяты известные предохранительные меры. Заяц имеет особенный, жалобный крик, похожий на плач младенца. Он испускает его, будучи ранен и попав в когти, зубы или руки врага. На течках же зайцы кричат особенным образом, и, подражая этому крику, манят их охотники.

Заяц — самое робкое и беззащитное творенье. Трусость видна во всех торопливых его движениях и утверждена русскою пословицею: труслив, как заяц.

Мне самому случалось видеть, как он дрожит, сидя в своем логове, слыша какой-нибудь приближающийся шум и готовясь вскочить каждую минуту. Он по справедливости боится и зверя и птицы, и только ночью или по утренним и вечерним зарям выходит из своего дневного убежища, встает с логова; ночь для него совершенно заменяет день; в продолжение ее он бегает, ест и жирует, то есть резвится, и вообще исполняет все требования природы; с рассветом он выбирает укромное местечко, ложится и с открытыми глазами, по особенному устройству своих коротких век, чутко дремлет до вечера, протянув по спине длинные уши и беспрестанно моргая своею мордочкой, опушенной редкими, но довольно длинными белыми усами. В долгие осенние и зимние ночи заяц исходит, особенно по открытым полям и горам, несколько верст, что каждый охотник, сходивший русаков по маликам, изведал на опыте. [Сходить зайца по малику – термин охотничий и значит – отыскать его по следам. Вообще ружейные охотники держатся терминологии псовых охотников, чему и я последую]

Русский народ называет зайца косым. Его глаза, большие, темные навыкате, — не косы, это знает всякий; но, будучи пуглив и тороплив, не имея способности оглядываться, он набегает иногда прямо на охотника или на пенек, оторопев, круто бросается в другую сторону и опять на что-нибудь набегает.

Вероятно, вследствие таких неловких движений назвали его косым, и даже человека, пробежавшего второпях мимо того предмета, которого он ищет, или забежавшего не туда, куда следует, приветствуют шуточным восклицанием: «Эх ты, косой заяц», или: «Куда забежал скосу?» К тому же заяц, сидя на логове, закатывает под лоб иногда один глаз, иногда и оба; вероятно, это дремота, но при первом взгляде заяц покажется косым. Зайцев истребляют все, кто может: волки, лисы, дворные и легавые собаки, которые сами собою ходят охотиться за ними в лес, даже горностаи и ласки, о чем я имел уже случай говорить. Но кроме врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется, в чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий на копну сена, почерневшую от дождя, когда сидит на стогу или на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет на бедного зайца внезапно из облаков, унесет в длинных и острых когтях на далекое расстояние и, опустясь на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями. Мало этого, даже ночью сторожат зайцев на мирных гулянках большие совы и филины, [Мне рассказывали охотники, что совы и филины ловят по ночам зайцев следующим образом: они подстерегают их на тропах; одною ногою сова вкогтится в зайца, другою ухватится за ветку куста или дерева и таким образом держит его до тех пор, пока он не выбьется из сил; тогда сова вкогтится в него и другою лапой и окончательно задушит. К этому прибавляют, что заяц отрывает иногда вкогтившуюся в него лапу (разумеется, в то время, когда сова другою лапою держится за куст] что охотникам случалось затравливать зайцев, на которых висела вкогтившаяся в тело, оторванная и уже высохшая лапка совы. Признаюсь, последнее обстоятельство я считал выдумкою; но тот же охотник и знаток этого дела, на которого я недавно ссылался (А. С. Хомяков), удостоверил меня, что это совершенно справедливо. То же подтверждает и другой стрелок — охотник Ю. Ф. Самарин). Сказывал мне один достоверный охотник, что орлы и беркуты сходят зайцев по маликам. Это довольно странно: орлы, беркуты — не пешеходные твари, но дело доказывается тем, что эти хищники попадают иногда в капканы, которые ставятся на зайцев, именно на сплетении маликов, называемом заячьею тропой. [1854 года, декабря 11-го, принесли мне средней величины желтобурую сову, попавшую в капкан, поставленный на заячьем малике: очевидно, что и совы сходят зайцев по следам. – Позднейшее примечание сочинителя]

Случайно застрелить беляка и даже русака во всякое время года, но охота, особенно за беляками, начинается весной, около больших и средних рек, на островах, залитых со всех сторон полою водою. Эта охота очень добычлива; на иной небольшой островок набежит зайцев множество, и они, взбуженные [То есть вспутанные, поднятые с места, отсюда взбудный след] охотниками, бегают как угорелые взад и вперед, подобно испуганному, рассеянному стаду овец; некоторые от страха бросаются в воду и переплывают иногда немалое пространство. В это время стреляют их в большом количестве, но я никогда не любил такой охоты, похожей на какую-то бойню загнанной в загородь скотины. Я предпочитал весною стрельбу беляков, обыкновенно ложащихся по снежным сувоям, которые, когда все уже кругом растаяло, остаются неприкосновенными несколько времени и тянутся длинными, белыми гривами по лесным опушкам и кустам; снег скипится, окрепнет, как лед, и свободно поднимает охотника.

Зайцы любят лежать на сувоях днем после ночных похождений для добыванья корма. Эту стрельбу удобнее производить нескольким охотникам вместе: один, двое или трое, смотря по ширине снега, должны идти по самому сувою, остальные около его краев; зайцы будут вскакивать в меру и, неохотно оставляя снег, станут набегать на которого-нибудь из охотников. Этою весеннею охотой оканчивается настоящая стрельба зайцев до осени; впрочем, и летом, когда в лесу нападут на зайцев клещи, они выбегают, особенно по утрам и вечерам, на чистые поляны, опушки и дороги; проехав по лесной дороге или пройдя поляной и опушкой, всегда убить несколько беляков, непременно с несколькими клещами, которые плотно впились в них, насосались крови и висят, как синие моченые сливы. Я никогда не хаживал в эту пору нарочно за зайцами, а бивал их, когда попадались нечаянно. Стреляют также зайцев (с весны, в конце лета, когда выкосят травы, и осенью) из-под гончих собак целым обществом охотников, и многие находят эту стрельбу очень веселою, особенно в глубокую осень, когда все зайцы побелеют и вместе с ними может выскочить на охотника из острова красный зверь: волк или лиса. Я не оспориваю удовольствия этой осенней стрельбы, но у всякого свой вкус: я не люблю охоты, где надобно содействие посторонних людей, иногда вовсе не охотников, и должен признаться, что не люблю ни гончих, ни борзых собак и, следовательно, не люблю псовой охоты.

Самая лучшая стрельба беляков производится по черностопу в позднюю осень, когда они выцветут, побелеют и сделаются видны издалека. Эта стрельба называется узерк, или узерка. Необходимое условие для нее — долгая мокрая осень; в сухую и короткую — зайцы не успевают выцвесть, нередко выпадает снег и застает их в летней серой шкуре. В ненастное же время зайцы, чувствуя неприятную мокроту, беспрестанно трутся о деревья, кусты, стоги сена или просто валяются по земле. По мнению охотников, именно потому они белеют скоро, что от трения лезут серые, летние, слабые волосы и вместо них выходят белые, зимние, крепкие. Зайцы выцветают не вдруг: сначала делаются чалыми, потом побелеет внешняя сторона задних ног, или гачи, и тогда говорят: заяц в штанах; потом побелеет брюхо, а за ним все прочие части, и только пятном на лбу и полосою по спине держится красноватая, серая шерсть; наконец, заяц весь побелеет, как лунь, как колпик [Лунь – чеглик (самец] белохвостика, довольно большой хищной птицы низшего разряда: он весь белый и нисколько не похож на свою темно-красноватую пеструю самку, превосходящую его величиной почти вдвое, а колпик — белый аист с красными ногами и носом; он водится около Астрахани), как первый снег. Издалека мелькает и сквозит на почерневшей земле какая-то неопределенная белизна: в лесу, в чаще кустов, в полях и даже в степи, где иногда ложатся беляки, — и по какому-то, тоже неопределенному, чутью издалека узнает привычный зоркий глаз охотника, что эта белизна — заяц, хотя бывают иногда и самые смешные ошибки. Странное дело: отчего стрельба зайцев в узерк очень нравится почти всем настоящим охотникам высшего разряда, не говоря уже о простых добычливых стрелках?

По-видимому, в ней нет ничего заманчивого. Зайца увидишь по большей части издали, можешь подойти к нему близко, потому что лежит он в мокрое время крепко, по инстинкту зная, что на голой и черной земле ему, побелевшему бедняку, негде спрятаться от глаз врагов своих, что даже сороки и вороны нападут на него со всех сторон с таким криком и остервенением, что он в страхе не будет знать, куда деваться… Итак, подойдешь к зайцу близко или подозришь его нечаянно еще ближе, прицелишься, выстрелишь и убьешь. Вот и вся история. Что же тут есть особенно веселого, возбуждающего, лестного, как говорят простые охотники?.. Решительно нет ничего; но я сам, рассуждающий теперь так спокойно и благоразумно, очень помню, что в старые годы страстно любил стрельбу в узерк и, несмотря на беспрерывный ненастный дождь, от которого часто сырел на полке порох, несмотря на проклятые вспышки (ружья были тогда с кремнями), которые приводили меня в отчаяние, целые дни, правда очень короткие, от зари до зари, не пивши, не евши, мокрый до костей, десятки верст исхаживал за побелевшими зайцами… то же делали и другие.

Какие же тому причины? Я говаривал об этом не один раз со многими охотниками. Все соглашались, что точно это странность, и всякий объяснял ее по-своему: один говорил, что заяц — крупная штука, а на крупную штуку всегда охотник зарится, то есть жадничает ее добыть; другой объяснял вопрос тем, что весело бить зайцев в поре, когда они выцвели, выкунели, что тут не пропадет даром и шкурка, а пойдет кому-нибудь в пользу. Все это отчасти справедливо, но мне кажется, что есть и другая, так сказать, нравственная, прямая, чисто охотничья причина: стрельба зайцев в узерк совсем не так легка и проста, какою кажется с первого взгляда, что и доказывается немалым числом промахов, особенно у новичков, покуда они не применятся к делу. Промахи же случаются оттого, что логово зайца почти всегда защищено: оно прикрыто сучками и прутьями (когда он лежит под срубленной вершиною, что очень любит) или пеньками дерев, завялой крупной травою, вообще каким-нибудь дрязгом, всегда находящимся в корнях кустов или в лесной чаще. Не нужно объяснять, что дробь, касаясь каких-нибудь препятствий на своем пути, уклоняется от цели и выстрел делается неверен. Но этого мало: промахи бывают по зайцам, лежащим в степи на совершенно голых и чистых местах. Последнее происходит, по моему мнению, от того, что в траве виден только верх белеющей шерсти, которую заяц, обыкновенно сжимаясь в комок на логове, всегда приподнимает: если целить именно в ту крайнюю черту белизны, которая граничит с воздухом, то заряд ляжет высоко, и случается иногда (случалось и со мною), что дробь выдерет белый пух и осыплет им полукруг около логова, а заяц Убежит.

Впрочем, опытные охотники знают этот секрет, берут на цель пониже, под самую белизну; кучным зарядом вскинет убитого зайца вверх, и в меру, на чистом месте, промаха никогда не будет. Прибавьте ко всему, мною сказанному, что, подозрив издалека нечто белое, подходишь с сомнением, высматриваешь; то убеждаешься, что это заяц, то покажется, что совсем не заяц, а какая-то белая кость; иногда вся белизна пропадет из глаз, потому что на ходу угол зрения охотника, заслоняемый и пересекаемый разными предметами, изменяется беспрестанно; наконец, уверившись совершенно, что это заяц, очень редко будешь иметь терпение подойти к нему близко; все кажется, что как-нибудь зашумишь, испугаешь зайца, что он сейчас вскочит и уйдет, и охотник, особенно горячий, всегда выстрелит на дальную меру… Вот причины многих промахов, вот отчего эта стрельба горячит охотников и за что они ее любят.

В долгую, мокрую, безморозную осень, в плодородный на зайцев год, стрельба в узерк бывает очень добычлива: мне самому случалось убивать в одно поле до двадцати четырех зайцев… это целый воз. В постоянно дождливую погоду капель с деревьев выгоняет беляков в опушки леса и даже в чистые поля. Я помню не одну такую осень; бывало, подъедешь к небольшому отъемному острову или лесному отрогу — и около него, даже по озимям, везде виднеются беловатые пятна: это зайцы. В одну такую осень, именно в 1816 году, октября 28-го, мне случилось убить диковинной величины беляка. Он напугал меня не на шутку: ходя по лесу в серый туманный день, я убил уже много зайцев и развесил их по сучьям, чтобы собрать после, вместе с другим охотником; от наступающих сумерек становилось темно; вдруг вижу я огромное подобие белого зайца, сидящего на корточках, в воздухе, как мне показалось, на аршин от земли. Охотники несколько суеверны, и я не хочу запираться, что сначала сильно испугался; долго стоял на одном месте и думал, что мне померещилось, что обман исчезнет. Наконец, я успокоился, ободрился и разглядел, что огромный беляк сидел не на воздухе, а на толстом липовом пеньке, что зайцы делают нередко. Он сидел несколько боком ко мне, шевелил ушами и передними лапками, прислушивался к шуму и, по-видимому, меня не замечал; расстояние было недалекое, оба ствола моего ружья заряжены крупной гусиной дробью, я собрался с духом, приложился, выстрелил — заяц необычайно пронзительно и жалобно закричал и повалился, как сноп, на землю… Я убежал, отыскал моего товарища и вместе с ним и кучером пришел на то место, где выстрелил в диковинного беляка: убитый наповал, он лежал у пенька, и в самом деле — это было чудо! По крайней мере в полтора раза, если не вдвое, был он больше самого матерого русака! По всему его телу, под кожей, находились какие-то шишки, а на скулах, также под кожей, лежали твердые, мясистые желваки, чуть не в кулак величиною. Я долго сберегал этого зайца и показывал охотникам, но мяса такого урода никто есть не стал. Один крестьянин, стрелок, объяснял мне, что это заячий князек и что он появляется лет через сто. Очень досадно, что я не сделал чучелы, даже не взвесил и не смерил этого диковинного зайца, в котором излишество животной растительности переходило даже в болезненное уродство.

Но есть еще стрельба зайцев, которая, по-моему, в охотничьем отношении лучше стрельбы в узерк, хотя она не только недобычлива, но даже бывает скудна и очень утомительна: эта стрельба русаков по пороше. [Порошею называется каждый новый снег, выпавший с вечера или даже в ночь, но переставший к утру: он точно запорошит все старые следы, а новые, если погода тепла, отпечатаются на свежем снегу так отчетисто, что даже видны ноготки ходившего зверя. Если снег небольшой, то пороша называется мелкою, если большой – густою, если мокрый – печатною] Изредка между ними попадаются и тумаки, в нравах своих совершенно сходные с русаками. Тут надобно уменье сходить зайца, то есть по малику дойти, наконец, до логова и застрелить его на лежке или в бег. Это уменье приобресть одной опытностью. Если принять рано утром вечерний малик русака, только что вставшего с логова, то в мелкую и легкую порошу за ним, без сноровки, проходишь до полдён: русак сначала бегает, играет и греется, потом ест, потом опять резвится, жирует, снова ест и уже на заре отправляется на логово, которое у него бывает по большей части в разных местах, кроме особенных исключений; сбираясь лечь, заяц мечет петли (от двух До четырех), то есть делает круг, возвращается на свой малик, вздваивает его, встраивает и даже четверит, прыгает в сторону, снова немного походит, наконец после последней петли иногда опять встраивает малик и, сделав несколько самых больших прыжков, окончательно ложится на логово; случается иногда, что место ему не понравится, и он выбирает другое. Все это изменяется, смотря по качеству пороши и по погоде: если пороша мелка и погода холодна, заяц ходит много; если напротив — ходит мало. Сверх того, чем позднее перестанет идти снег, тем короче заячьи малики, так что, если снег шел сильный и перестал на заре (что случается довольно часто), то где увидишь малик, там лежит и заяц, ибо все его прежние ходы запорошило снегом; само собою разумеется, что малики тогда попадаются редко. Пешком эта охота слишком тяжела, и потому для отысканья русачьих маликов надобно ездить верхом, а всего лучше в легких санях; разбирать путаницы всех жировок, или жиров, и ходов не должно, а надобно объезжать их кругом и считать входы и выходы: если нет лишнего выхода — русак лежит тут, в жирах, что, впрочем, бывает довольно редко; отыскав же выход и увидя, наконец, что заяц начал метать петли, охотник должен уже пешком, с ружьем наготове и с взведенными курками, идти по малику: логово где-нибудь недалеко, и надобно не зевать и не слишком заглядываться на свежесть следов, а смотреть, нет ли сметки вбок и не лежит ли русак где-нибудь в стороне. Случается иногда, что не услышишь ни малейшего шороха и не увидишь, как он вскочит и уйдет; добравшись до логова, только по взбудному следу догадаешься, что добыча ускользнула. Впрочем, днем заяц ходит мало и сейчас ложится; через несколько времени, дав зайцу успокоиться, опять и уж очень скоро сойти его; но на второй лежке он не так крепко лежит, как на первой. Любимые места у русака для логова — сурчины, где он ложится у самой сурочьей норы и прячется в нее при первой опасности; потом снежные удулы по межам и овражкам: в них он делает себе небольшое углубление в виде норы, в которое ложится; если дует погодка и тащит снежок, то заметет совсем лаз в его логово. Тут он так крепко иногда лежит, что мне самому случалось взминать снег ногами, чтоб взбудить русака… и что за красота, когда он вылетит из удула, на все стороны рассыпав снежную пыль, матерой, цветной, красивый, и покатит по чистому полю!.. Весело прекратить этот быстрый бег метким выстрелом, от которого колесом завертится русак с разбега и потом растянется на снегу!.. Покуда пороши еще мелки и снежной норы сделать нельзя, русаки ложатся предпочтительно по горным долочкам, поросшим каким-нибудь степным кустарником, также по межам, где обыкновенно придувает снег к нагнувшейся высокой траве; нередко сходят они с гор в замерзшие, камышистые болота (если они есть близко) и выбирают для логова иногда большие кочки; в чистой и гладкой степи русаки лежат под кустиками ковыля. Очевидно, что по пороше в один день не много сойдешь и убьешь зайцев; а когда первозимье устанавливается беспутно, говоря по-охотничьи, то есть снег идет днем, а не ночью и пороши ложатся неудобно, и если скоро сделается на снегу наст, который поднимает зайца, а не поднимает охотника, хрустит под его ногами и далеко вспугивает русака, — тогда этой заманчивой стрельбы вовсе не бывает.

Русаки — большие охотники до хлебной пищи, и потому ближайшие от деревень постоянно посещают хлебные гумна, даже ложатся в них на день и так бывают смелы, что, несмотря на ежедневные крестьянские работы и на гам народа и стук цепов, остаются спокойно на своих логовах. Таких русаков называют гуменниками; они сытее и резвее других. Я много раз сам нахаживал русаков на гумнах и бивал их. Один раз при мне поймали у самой риги русака в огромной куче длинных дров, куда он залезал на день: крестьянин, сушивший ригу, заметил на заре, что заяц влез в дрова, и заставил лазею плахой. Около Москвы, где хлеб обмолачивается с осени, русаки ходят есть сено в сенные сараи. Иногда делают то же и беляки. Хлебный русак до того бывает жирен, что, не видавши, трудно поверить: от одних почек из внутренности русачьей тушки собирается иногда сала до двух фунтов! Сколько же его еще остается?

Такой русак отлично вкусен, и беляк, даже очень сытый, никогда сравниться с ним не может. Вообще заячье мясо имеет сильный и приятный вкус дичины: оно очень питательно, даже горячительно. Еще недавно на моей памяти народ не ел зайцев; теперь в некоторых местах начинают употреблять в пищу задки или почки, а передки бросают, говоря, что передок у зайца собачий. Это я рассказываю о крестьянах отдаленных Симбирской и Оренбургской губерний, а подмосковные, вероятно, не так строги в соблюдении народных предрассудков.

Самый сильнейший истребитель заячьих пород — человек, и ружье еще самое слабое орудие к их истреблению; борзые собаки и выборзки (до которых большие охотники мордва, чуваши и татары), тенета, то есть заячьи сети, капканы — вот кто губит их тысячами.

Для стрелянья зайцев надобно употреблять крупную дробь: 1-й и 2-й нумера. Кроме того, что иногда приходится стрелять далеко, зайцы, не будучи особенно крепки к ружью, защищены пушистой шерстью, которая очень ослабляет действие и крупной дроби, а мелкая в ней завертывается. Впрочем, само собою разумеется, что в близком расстоянии убьешь зайца всякой дробью.

Кроме описанных мною трех пород, в Оренбургской губернии изредка попадаются черные зайцы обыкновенного склада и величины; мне никогда не удалось их видеть.