Неточные совпадения
По случаю безвыездной деревенской жизни отца, наставниками его пока
были: приходский дьякон, который версты за три бегал каждый день поучить его
часа два; потом
был взят к нему расстрига — поп, но оказался уж очень сильным пьяницей; наконец, учил его старичок, переезжавший несколько десятков лет от одного помещика к другому и переучивший, по крайней мере, поколения четыре.
Анна Гавриловна еще несколько раз входила к ним, едва упросила Пашу сойти вниз покушать чего-нибудь. Еспер Иваныч никогда не ужинал, и вообще он прихотливо, но очень мало,
ел. Паша, возвратясь наверх, опять принялся за прежнее дело, и таким образом они читали
часов до двух ночи. Наконец Еспер Иваныч погасил у себя свечку и велел сделать то же и Павлу, хотя тому еще и хотелось почитать.
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него выходило на бумаге совершенно то же самое, что
было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с
час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом деле начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым
часу в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все сидели в комнате Еспера Иваныча и
пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил...
Веселенький деревенский домик полковника, освещенный солнцем, кажется, еще более обыкновенного повеселел. Сам Михайло Поликарпыч, с сияющим лицом, в своем домашнем нанковом сюртуке, ходил по зале: к нему вчера только приехал сын его, и теперь, пока тот спал еще, потому что всего
было семь
часов утра, полковник разговаривал с Ванькой, у которого от последней, вероятно, любви его появилось даже некоторое выражение чувств в лице.
— Когда лучше узнаю историю, то и обсужу это! — отвечал Павел тоже сухо и ушел; но куда
было девать оставшиеся несколько
часов до ночи? Павлу пришла в голову мысль сходить в дом к Есперу Иванычу и посмотреть на те места, где он так счастливо и безмятежно провел около года, а вместе с тем узнать, нет ли каких известий и от Имплевых.
Прежнее эстетическое чувство заменилось теперь в Еспере Иваныче любовью к изящным игрушкам; кроме собаки, у него еще
была картина с музыкой, где и танцевали, и
пилили, и на скрипке играли; и на все это он смотрел иногда по целым
часам неотстанно.
Павел выходил из себя: ему казалось, что он никак не приедет к пяти
часам, как обещал это m-me Фатеевой. Она
будет ждать его и рассердится, а гнев ее в эту минуту
был для него страшнее смерти.
— Когда выедем, когда выедем? — кричал Павел. На
часах у него
было около пяти
часов.
— Мне весьма приятно
будет, — сказал Плавин, потом прибавил: — А в котором
часу?
Часов в одиннадцать они не отдумали и поехали. Купеческое собрание
было уже полнехонько. Вихров и Салов, войдя, остановились у одной из арок, соединяющих гостиную с танцевальной залой.
Часу в двенадцатом обыкновенно бывшая ключница генеральши, очень чопорная и в чепце старушка, готовила ему кофе, а молодая горничная, весьма миловидная из себя девушка, в чистеньком и с перетянутой талией холстинковом платье, на маленьком подносе несла ему этот кофе; и когда входила к барину, то модно и слегка кланялась ему: вся прислуга у Александры Григорьевны
была преловкая и превыдержанная.
Вихров при этом постарался придать своему лицу печальное выражение, как будто бы ему в самом деле
было очень жаль, что г-жа Захаревская умерла. Гость просидел еще с
час, и при прощаньи с чувством пожал руку у Вихрова и снова повторил просьбу посетить собрание.
В
час они садились обедать; а после обеда Вихров обыкновенно разлегался в кабинете на диване, а Добров усаживался около него в креслах. Заметив, что Добров, как все остановившиеся пьяницы, очень любит чай, Павел велел ему подавать после обеда, — и Гаврило Емельяныч этого чаю
выпивал вприкуску чашек по десяти и при этом беспрестанно вел разные россказни.
Скопин-Шуйский» впервые
была поставлена в 1835 году в Александринском (ныне имени А.С.Пушкина) театре Кергель неточно цитирует слова Ляпунова, обращенные к шведскому воеводе Делагарди:] тоже растет не по дням, а по
часам!..
Те проворно побежали, и через какие-нибудь четверть
часа коляска
была подана к крыльцу. В нее
было запряжено четыре худощавых, но, должно
быть, чрезвычайно шустрых коней. Человек пять людей, одетых в черкесские чапаны и с нагайками, окружали ее. Александр Иванович заставил сесть рядом с собою Вихрова, а напротив Живина и Доброва. Последний что-то очень уж облизывался.
Было уже около трех
часов пополудни.
Он застал Плавина в новеньком, с иголочки, вицмундире, с крестом на шее, сидящего за средним столом; длинные бакенбарды его
были расчесаны до последнего волоска; на длинных пальцах
были отпущены длинные ногти;
часы с какой-то необыкновенной уж цепочкой и с какими-то необыкновенными прицепляемыми к ней брелоками.
— Терпение, mon cher, терпение! — проговорил Абреев. — Когда мне в тридцать почти лет пришлось сесть за указку, сначала
было очень тяжело, но я дал себе слово переломить себя и переломил… Однако allons diner [идемте обедать (франц.).], — сказал он, взглянув на
часы.
Он хотел вечер лучше просидеть у себя в номере, чтобы пособраться несколько с своими мыслями и чувствами; но только что он поприлег на свою постель, как раздались тяжелые шаги, и вошел к нему курьер и подал щегольской из веленевой бумаги конверт, в который вложена
была, тоже на веленевой бумаге и щегольским почерком написанная, записка: «Всеволод Никандрыч Плавин, свидетельствуя свое почтение Павлу Михайловичу Вихрову, просит пожаловать к нему в одиннадцать
часов утра для объяснения по делам службы».
Стряпчий взял у него бумагу и ушел. Вихров остальной день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя.
Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские солдаты; хорошо, что Ивана не
было, а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к барину с встревоженным лицом, она сказала...
Подошли мы таким манером
часов в пять утра к селенью, выстроились там солдаты в ширингу; мне велели стать в стороне и лошадей отпрячь; чтобы, знаете, они не испугались, как стрелять
будут; только вдруг это и видим: от селенья-то идет громада народу… икону, знаете, свою несут перед собой… с кольями, с вилами и с ружьями многие!..
— Он сюда выйдет! — проговорил еще небрежнее адъютант и, сев на свое место, не стал даже и разговаривать с Вихровым, который, прождав еще с
час, хотел
было оставить дело и уехать, но дверь из кабинета отворилась наконец — и губернатор показался; просителей на этот раз никого не
было.
— Во-первых, в кабинет к себе не пустил и заставил дожидаться
часа два; я по этому заключил, что он очень гневен
был на меня; но потом, когда он вышел в приемную, то
был тих и спокоен, как ангел!
Не ограничиваясь этим,
часов в двенадцать он вставал и проговаривал детским голосом: «Пуа!» Это значит — со всей компанией ехать в другие увеселительные заведения
пить.
— Если
часов десять
есть, так — скоро!.. — отвечал кучер.
Он каждое утро обыкновенно после двенадцати
часов бывал у нее, и муж ее в это время — куда хочет, но должен
был убираться.
В день свадьбы Вихров чувствовал какую-то тревогу и как бы ожидал чего-то;
часа в четыре он поехал к жениху; того застал тоже в тревоге и даже расплаканным; бывшего там Кергеля — тоже серьезным и, по-вчерашнему, в сквернейшем его фрачишке; он
был посаженым отцом у Живина и благословлял того.
Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это пошло в соседнюю приходскую церковь. Шлепая по страшной грязи, Катишь шла по средине улицы и вела только что не за руку с собой и Вихрова; а потом, когда гроб поставлен
был в церковь, она отпустила его и велела приезжать ему на другой день
часам к девяти на четверке, чтобы после службы проводить гроб до деревни.
Поутру он,
часу в девятом, приехал в церковь. Кроме Катишь, которая
была в глубоком трауре и с плерезами, он увидел там Живина с женою.
Часов в десять утра к тому же самому постоялому двору, к которому Вихров некогда подвезен
был на фельдъегерской тележке, он в настоящее время подъехал в своей коляске четверней. Молодой лакей его Михайло, бывший некогда комнатный мальчик, а теперь малый лет восемнадцати, франтовато одетый, сидел рядом с ним. Полагая, что все злокачества Ивана произошли оттого, что он
был крепостной, Вихров отпустил Михайлу на волю (он
был родной брат Груши) и теперь держал его как нанятого.