На ножах

Командированный в силу этих известий Горданов застал дело в тяжком кризисе. Кишенский прятался и писал в своих фельетонах намеки на то самое мошенничество, которое сам устроил; Михаил Бодростин был смущен полученными им по городской почте анонимными письмами, извещавшими его, что указываемое в такой-то газете дело о фальшивых векселях непосредственно касается его. С одной стороны угрожающий по этому случаю скандал, а с другой — подрыв кредита раздражал его безмерно, и смущенный старик доверял свою досаду одной Казимире, но та на эту пору тоже не находила у себя для него запаса утешений.

Внезапное прибытие Горданова в Петербург в эти смятенные дни было для Михаила Андреевича величайшею радостию. Он все рассказал Горданову и попросил его разыскать, в чем может заключаться дело, и вывесть все на чистую воду, если можно, однако, без всякой огласки.

Горданов взялся все обделать и поскакал. Он побывал, где знал, в разных местах и потом у Кишенского, который, при виде его, улыбнулся, сгас и напомнил ему о долге.

— Мой долг будет красен платежом, — отвечал ему с презрением Горданов, — а вы вот скажите мне: что за слухи ходят о Бодростинских бланках и векселях?

Кишенский отозвался болезнью и полным об этом неведением, но присоветывал, однако же, Горданову толкнуться к начальнику сыскной полиции, или к обер-полицеймейстеру, а также поговорить с Казимирой и кстати подумать о долге. Горданов на первый совет, куда ему толкнуться, ничего не ответил, а о долге обещал поговорить послезавтра, и прямо отправился к княгине Казимире.

Конфиденции, которые имел Павел Николаевич с очаровательною, беспаспортною княгиней, повели к тому, что Михаил Андреевич видел ее милые слезы, приял ее раскаяние в увлечении недостойным человеком и, разжалобясь, остался сам ее единственным утешителем, тогда как Горданов отправился немедленно переместить скрипача, так чтобы не было и следа. С этих пор отношения Бодростина к красавице-княгине вступили в совершенно новую фазу, причем немало значения имели усердие и талант Горданова.

Княгиня ни за что не хотела расстаться со своим скрипачом. Даже сознавшись, под страшными угрозами Горданова, в том, что фальшивые векселя от имени Бодростина фабриковал скрипач и что он же делал от его имени ручательные подписи на обязательствах, которые она сама писала по его просьбам, княгиня ни за что не хотела оставить своего возлюбленного.

— Мы лучше бежим оба из России, — сказала она Горданову, ломая свои руки.

— Постойте, постойте! — отвечал ей спокойно, соображая и обдумывая, Горданов. — Бежать хорошо, но именно, как вы сказали, надо «лучше бежать», а не кое-как.

И он предложил ей короткий и ясный план выпроводить артиста одного.

Княгиня отвечала отрицательно.

— Отчего же-с? — допрашивал Горданов. — Если любите его, так и будете любить: пусть он подождет вас где-нибудь заграницей, а вы пока здесь… хорошенько подкуетесь на золотые подковки.

— Нет, это невозможно.

— Ревнуете что ли вы его?

— Да, и ревную, и…

— Вы, пожалуйста, договаривайте, а то ведь время дорого, и каждую минуту на след этой проделки может накинуться полиция. Почему вы не можете с ним разлучиться?

Княгиня молчала.

— Залог его любви что ли, вы, может быть, храните? — отбил бесцеремонно Горданов.

Княгиня вспыхнула и взглянула на дельца умоляющим взглядом.

— Понимаю вас, понимаю, — успокоил ее Горданов. — Но, вероятно, еще не скоро?.. Ну, так мы вот что… Что у вас есть залог его любви — это даже прекрасно, но сам он здесь теперь не у места и делу мешает: он вас тоже верно ревнует?

— Ну, конечно… разве ему приятно? — отвечала сквозь слезы княгиня.

— Да, да, разумеется, я так и думал, но, впрочем, это уж всегда так бывает. Оттого все у вас до сих пор так вяло и шло, что вы связаны его мучениями.

Княгиня вдруг вздрогнула и зарыдала.

— Ну-с, не убивайтесь, — утешал ее Горданов, — положитесь на меня. Я так устрою, что вам никакого труда не будет стоить приласкать старичка. Что в самом деле: он ведь тоже что дитя… чем тут терзаться-то?

Княгиня молчала.

— Да, приласкайте его родственно, но хорошенько, — повторил Горданов, — так, чтоб у него ушки на макушке запрыгали, и всю эту беду с векселями мы сбудем и новую добудем… а того молодца мы пока припрячем от глаз подалее. Хорошо?.. ну и прекрасно! А вы тем временем позакрепитесь, позаручитесь капитальцем на свою и на младенцеву долю…

Княгиня не выдержала и произнесла с омерзением:

— Фуй, Горданов, что вы говорите!

— Дело говорю-с, дело. И главное, все это будет сделано без посредства этого подлого жида Тишки.

— Ах да! уж бога ради только без него!

— Да уж об этом вы не хлопочите: я его сам ненавижу, поверьте, не менее вашего.

— Он такой негодяй!.. мне даже один вид его вселяет отвращение.

— Конечно, вид его прегнусный.

— Ну уж я не знаю, но я его всегда терпеть не могла, а в теперешнем моем положении…

— Да, в теперешнем вашем положении это совсем не годится. Ну, вы его зато более и не увидите. А во всем остальном прошу вас не того… не возмущаться. Что делать, судьба! помните, как это говорит прекрасная Елена: «Судьба!»

Княгиня покачала головой и хрустнула энергически пальцами, оглянулась по сторонам покоя и тяжело вздохнула, как бы от нестерпимой боли.

— Что-с? — шепнул ей в это время Горданов.

— Да ничего… «судьба… судьба!»

Горданов встал и проговорил:

— А судьбе благоразумие велит покоряться. — Он протянул княгине руку.

— Я покоряюсь, — молвила в ответ княгиня.

Затем, когда был доставлен Бодростин и когда он был оставлен при требующей прощения и утешения княгине, Павел Николаевич в самые часы их нежных излияний друг пред другом предался неожиданному коварству.