На ножах

Форов провел эту ночь у Подозерова; майор как пришел, так и завалился и спал, храпя до самого утра, а Подозеров был не во сне и не в бдении. Он лежал с открытыми глазами и думал: за что, почему и как он идет на дуэль?..

— Они обидели меня клеветой, но это бы я снес; но обиды бедной Ларе, но обиды этой другой святой женщине я снесть не могу! Я впрочем… с большим удовольствием умру, потому что стыдно сознаться, а я разочарован в жизни; не вижу в ней смысла и… одним словом, мне все равно!

И вдруг после этого Подозеров погрузился в сосредоточенную думу о том: как шла замуж Синтянина! и когда его в три часа толкнул Форов, он не знал: спал он или не спал, и только почувствовал на лбу холодные капли пота.

Форов пил чай и сам приготовлял и подавал чай хозяину.

— Теперь подите-ка вот сюда! — позвал его майор в спальню. — Завещание у вас про всякий случай готово? Я говорю, про всякий случай.

— Зачем? имущества у меня нет никакого, — а что есть, раздавайте бедным. — Подозеров улыбнулся и добавил: — это тоже про всякий случай!

— Да так, но все-таки… это делают: причину, может быть, пожелаете объяснить… из-за чего?.. Волю, желание свое кому-нибудь сообщить?..

— Из-за чего? А кому до этого дело? Если вас спросят, из-за чего это было, то скажите пожалуйста, что это ни до кого не касается.

— Что же, и так benе! [хорошо (лат.).] И еще вот что, — продолжал он очень серьезно и с расстановкой: — вы знаете… я принадлежу к так глаголемым нигилистам, — не к мошенникам, которые на эту кличку откликаются, а к настоящим… староверческим нигилистам древляго благочестия…

— Хорошо-с, — отвечал, снова улыбнувшись, Подозеров.

— То-то еще хорошо ли это, я… этого, по правде вам сказать, и сам достоверно не знаю. Я, как настоящий нигилист, сам свои убеждения тоже, знаете… невысоко ставлю. Черт их знает: кажется, что-нибудь так, а… ведь все оно может быть и иначе… Я, разумеется, в жизнь за гробом не верю и в Бога не верю… но…

— Вы верно хотите, чтоб я помолился Богу? — перебил Подозеров.

— Да, я этого особенно не хочу, а только напоминаю, — отвечал, крепко сжав его руку, майор. Вы не смейтесь над этим, потому что… кто знает, чего нельзя узнать.

— Да я и не смеюсь: я очень рад бы помолиться, но я тоже…

— Да, понимаю: вы деист, но не умеете молиться… считаете это лишним. Пожалуй!

— Но я по вашему совету пробегу одну-две главы из Евангелия.

— И прекрасно, мой совет хоть это сделать, потому что… я себе верен, я не считаю этого нужным, но я это беру с утилитарной точки зрения: если там ничего нет, так это ничему и не помешает… Кажется не помешает?

— Разумеется.

— А как если есть!.. Ведь это, как хотите, ошибиться не шутка. Подите-ка уединитесь.

И майор, направляя Подозерова в его комнату, затворил за ним двери.

Когда они опять сошлись, Форов счел нужным дать Подозерову несколько наставлений, как стоять на поединке, как стрелять и как держаться.

Подозеров все это слушал совершенно равнодушно.

В четыре часа они спохватились, на чем им ехать. С вечера эта статья была позабыта, теперь же ее нельзя было исправить.

Рискуя опоздать, они решились немедленно отправиться пешком и шли очень скоро. Утро стояло погожее, но неприятное: ветреное и красное.

Дорогой с ними не случилось ничего особенного, только и майор, и Подозеров оба немножко устали.

Но вот завиделся и желтый, и песчаный холм посреди молодого сосенника: это Корольков верх, это одно роковое условное место.

Форов оглянулся вокруг и, сняв фуражку, обтер платком лоб.

— Их нет еще значит? — спросил Подозеров.

— Да; их, значит, нет. Вы сядьте и поотдохните немножко.

— Нет, я ничего… я совсем не устал.

— Не говорите: переходы в этих случаях ужасно нехороши: от ходьбы ноги слабеют и руки трясутся и в глазу нет верности. И еще я вам вот что хотел сказать… это, разумеется, может быть, и не нужно, да я даже и уверен, что это не нужно, но про всякий случай…

— Пожалуйста: что такое?

— Когда вы молились…

— Ну-с?

— Указали ли вы надлежащим образом, что ведь то… зачем вы пришли сюда, неправосудно будет рассматривать наравне с убийством? Ведь вот и пророки и мученики… за идею… умирали и…

— Да зачем же это указывать? Поставить на вид что ли? — И Подозеров даже искренно рассмеялся.

Форов подумал и отвечал:

— Да ведь я не знаю, как это надо молиться, или… мириться с тем, чего не знаю.

— Нет, вы это знаете лучше многих! — проговорил Подозеров, дружески сжав руку майора. — Я не могу представить себе человека, который бы лучше вас умел доказать, что хорошая натура всегда остается хорошею, во всякой среде и при всяком учении.

— Ну, извините меня, а я очень могу себе представить такого человека, который может все это гораздо лучше меня доказать.

— Кто же это?

— Девица Ванскок в Петербурге. А вот кто-то и едет.

За леском тихо зарокотали колеса: это подъехали Висленев и Горданов.

Обе пары пошли, в некотором друг от друга расстоянии, к одной и той же песчаной поляне за кустами.

Форов пригласил Висленева в сторону и они начали заряжать пистолеты, то есть, лучше сказать, заряжал их Форов, а Висленев ему прислуживал. Он не умел обращаться с оружием и притом праздновал трусу.

Подозеров глядел на песок и думал, что кровь здесь будет очень быстро впитывать. Горданов держал себя соколом.

Форов с важностью должностного лица начал отсчитывать шаги, и затем Подозеров и Горданов были поставлены им на урочном расстоянии лицом друг к другу.

Дерзкий взгляд и нахальная осанка не покидали Горданова.

«Это черт знает что! — думал Форов. — Знаю, уверен и не сомневаюсь, что он естественный и презреннейший трус, но что может значить это его спокойствие? Нет ли на нем лат? Да не на всем же на нем латы? Или… не известили ли они, бездельники, сами полицию и не поведут ли нас всех отсюда на съезжую? Чего доброго: от этой дряни всего можно ожидать».

Но Форов не все предугадывал и ожидал совсем не того, на что рассчитывал, держа высоко свою голову, Горданов.