На ножах

Нумер, который занимала Бодростина, состоял из четырех комнат, хорошо меблированных и устланных сплошь пушистыми, некогда весьма дорогими коврами. Комнаты отделялись одна от другой массивными перегородками из Орехового дерева, с тяжелою резьбой и точеными украшениями в полуготическом, полурусском стиле. Длинная комната направо из передней была занята под спальню и дорожный будуар Глафиры, а квадратная комнатка без окна, влево из передней, вмещала в себе застланную свежим бельем кровать, комод и несколько стульев.

Эту комнату Глафира Васильевна и отвела Горданову и велела в ней положить прибывшие с ним пожитки.

— Где же ваша собственная прислуга? — полюбопытствовал Горданов, позируя и оправляясь пред зеркалом в ожидании умыванья.

— Со мною нет здесь собственной прислуги, — отвечали Бодростина.

— Так вы путешествуете одни?

Глафира Васильевна слегка прижала нижнюю губу и склонила голову, что Горданов мог принять и за утвердительный ответ на его предположение, но что точно так жеудобно можно было отнести и просто к усилиям, с которыми Бодростина в это время открывала свой дорожный письменный бювар.

Пока Павел Николаевич умывался и прихорашивался, Бодростина писала, и когда Горданов взошел к ней с сигарой в зубах, одетый в тепленькую плюшевую курточку цвета шерсти молодого бобра, Глафира подняла на него глаза и, улыбнувшись, спросила:

— Что это за костюм?

— А что такое? — отвечал, оглядываясь, Горданов. — Что за вопрос? а? что тебе кажется в моем платье?

— Ничего… платье очень хорошее и удобное, чтоб от долгов бегать. Но как вы стали тревожны!

— Чему же вы это приписываете?

Бодростина пожала с чуть заметною улыбкой плечами и отвечала:

— Вероятно продолжительному сношению с глупыми людьми: это злит и портит характер.

— Да; вы правы — это портит характер.

— Особенно у тех, у кого он и без того был всегда гадок.

Горданов хотел отшутиться, но, взглянув на Бодростину и видя ее снова всю погруженною в писание, походил, посвистал и скрылся назад в свою комнату. Тут он пошуршал в своих саквояжах и, появясь через несколько минут в пальто и в шляпе, сказал:

— Я пойду пройдусь.

— Да; это прекрасно, — отвечала Бодростина, — только закутывайся хорошенько повыше кашне и надвигай пониже шляпу.

Горданов слегка покраснел и процедил сквозь зубы:

— Ну уж это даже не совсем и остроумно.

— Я вовсе и не хочу быть с вами остроумною, а говорю просто. Вы в самом деле подите походите, а я здесь кончу нужные письма и в пять часов мы будем обедать. Здесь прекрасный повар. А кстати, можете вы мне оказать услугу?

— Сделайте одолжение, приказывайте, — отвечал сухо Горданов, подправляя рукой загиб своего мехового воротника.

— J'ai bon appétit aujourd'hui. [У меня сегодня хороший аппетит (франц.).] Скажите, пожалуйста, чтобы для меня, между прочим, велели приготовить fricandeau sauce piquante. C'est délicieux, et j'espère que vous le trouverez а votre goût. [фрикандо с пикантным соусом. Это восхитительно, и я надеюсь, что вам это придется по вкусу (франц.).]

— Извольте, — отвечал Павел Николаевич и, поворотись, вышел в коридор.

Это его обидело.

Он позвал слугу тотчас, как только переступил порог двери, и передал ему приказание Бодростиной. Он исполнил все это громко, нарочно с тем, чтобы Глафира слышала, как он обошелся с ее поручением, в котором Павел Николаевич видел явную цель его унизить.

Горданов был жестоко зол на себя и, быстро шагая по косым тротуарам Москвы, проводил самые нелестные для себя параллели между самим собою и своим bête noire, [презренным (франц.).] Иосафом Висленевым.

— Недалеко, недалеко я отбежал от моего бедного приятеля, — говорил он, воспоминая свои собственные проделки с наивным Жозефом и проводя в сопоставление с ними то, что может делать с ним Бодростина. Он все более и более убеждался, что и его положение в сущности немного прочнее положения Висленева.

— Не все ли равно, — рассуждал он: — я верховодил этим глупым Ясафкой по поводу сотни рублей; мною точно так же верховодят за несколько большие суммы. Мы оба одного разбора, только разных сортов, оба лентяи, оба хотели подняться на фу-фу, и одна нам и честь.