Неточные совпадения
Добчинский. При мне-с не имеется, потому
что деньги мои,
если изволите знать, положены в приказ общественного призрения.
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только,
что близко; а вы вообразите себе,
что далеко. Как бы я был счастлив, сударыня,
если б мог прижать вас в свои объятия.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар.
Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло!
Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)
Если вы точно имеете нужду в деньгах или в
чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. А черт его знает,
что оно значит! Еще хорошо,
если только мошенник, а может быть, и того еще хуже.
Хлестаков. Черт его знает,
что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи,
чем они кормят! И челюсти заболят,
если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо,
что у вас больные такой крепкий табак курят,
что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше,
если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да
если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые и поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую. А
если что не так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А
если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Что ж,
если благородным образом, я, пожалуй… нет, нет, не хочу!
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов!
Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите,
что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека,
что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Говорят,
что я им солоно пришелся, а я, вот ей-богу,
если и взял с иного, то, право, без всякой ненависти.
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что,
если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Хлестаков. Право, как будто и не ел; только
что разохотился.
Если бы мелочь, послать бы на рынок и купить хоть сайку.
Судья тоже, который только
что был пред моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения,
если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно,
что мне нужно есть. Деньги сами собою… Он думает,
что, как ему, мужику, ничего,
если не поесть день, так и другим тоже. Вот новости!
Хлестаков. Да,
если вы не согласитесь отдать руки Марьи Антоновны, то я черт знает
что готов…
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры:
чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой:
если умрет, то и так умрет;
если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
А уж Тряпичкину, точно,
если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта,
что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Что,
если в самом деле он потащит меня в тюрьму?
Хлестаков. Возле вас стоять уже есть счастие; впрочем,
если вы так уже непременно хотите, я сяду. Как я счастлив,
что наконец сижу возле вас.
Бобчинский. Да
если этак и государю придется, то скажите и государю,
что вот, мол, ваше императорское величество, в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинскнй.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в уездный суд? А
если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит,
что в ней правда и
что неправда.
Да
если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать,
что начала строиться, но сгорела.
У нас они венчалися,
У нас крестили детушек,
К нам приходили каяться,
Мы отпевали их,
А
если и случалося,
Что жил помещик в городе,
Так умирать наверное
В деревню приезжал.
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко мне о том же, о
чем в Москве сделал предложение. Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный друг, когда вся публика считает его честным и достойным человеком…
Если свободно ее сердце…
Правдин.
Если вы приказываете. (Читает.) «Любезная племянница! Дела мои принудили меня жить несколько лет в разлуке с моими ближними; а дальность лишила меня удовольствия иметь о вас известии. Я теперь в Москве, прожив несколько лет в Сибири. Я могу служить примером,
что трудами и честностию состояние свое сделать можно. Сими средствами, с помощию счастия, нажил я десять тысяч рублей доходу…»
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад,
если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе,
что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Всечасное употребление этого слова так нас с ним ознакомило,
что, выговоря его, человек ничего уже не мыслит, ничего не чувствует, когда,
если б люди понимали его важность, никто не мог бы вымолвить его без душевного почтения.
Один только раз он выражается так:"Много было от него порчи женам и девам глуповским", и этим как будто дает понять,
что, и по его мнению, все-таки было бы лучше,
если б порчи не было.
Если глуповцы с твердостию переносили бедствия самые ужасные,
если они и после того продолжали жить, то они обязаны были этим только тому,
что вообще всякое бедствие представлялось им чем-то совершенно от них не зависящим, а потому и неотвратимым.
Теперь представим себе,
что может произойти,
если относительно сей материи будет существовать пагубное градоначальническое многомыслие?
Очень может быть,
что так бы и кончилось это дело измором,
если б бригадир своим административным неискусством сам не взволновал общественного мнения.
Тогда припомнили,
что в Стрелецкой слободе есть некто, именуемый «расстрига Кузьма» (тот самый, который,
если читатель припомнит, задумывал при Бородавкине перейти в раскол), и послали за ним.
По большей части сих мероприятий (особенно
если они употреблены благовременно и быстро) бывает достаточно; однако может случиться и так,
что толпа, как бы окоченев в своей грубости и закоренелости, коснеет в ожесточении.
А
что,
если это так именно и надо?
что, ежели признано необходимым, чтобы в Глупове, грех его ради, был именно такой, а не иной градоначальник?
Это мнение тоже не весьма умное, но
что же делать,
если никаких других мнений еще не выработалось?
Он понял,
что час триумфа уже наступил и
что триумф едва ли не будет полнее,
если в результате не окажется ни расквашенных носов, ни свороченных на сторону скул.
Тут открылось все: и то,
что Беневоленский тайно призывал Наполеона в Глупов, и то,
что он издавал свои собственные законы. В оправдание свое он мог сказать только то,
что никогда глуповцы в столь тучном состоянии не были, как при нем, но оправдание это не приняли, или, лучше сказать, ответили на него так,
что"правее бы он был,
если б глуповцев совсем в отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек, кои предерзостно законами именует, воздержался".
Все это были, однако ж, одни faз́ons de parler, [Разговоры (франц.).] и, в сущности, виконт готов был стать на сторону какого угодно убеждения или догмата,
если имел в виду,
что за это ему перепадет лишний четвертак.
С течением времени Байбаков не только перестал тосковать, но даже до того осмелился,
что самому градскому голове посулил отдать его без зачета в солдаты,
если он каждый день не будет выдавать ему на шкалик.
Но, с другой стороны, не меньшего вероятия заслуживает и то соображение,
что как ни привлекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нимало не гарантирует людей от внезапного вторжения теории обращения неучтивого (как это и доказано впоследствии появлением на арене истории такой личности, как майор Угрюм-Бурчеев), и, следовательно,
если мы действительно желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании, то все-таки прежде всего должны снабдить людей настоящими якобы правами.
Если б исследователи нашей старины обратили на этот предмет должное внимание, то можно быть заранее уверенным,
что открылось бы многое,
что доселе находится под спудом тайны.
Если бы Грустилов стоял действительно на высоте своего положения, он понял бы,
что предместники его, возведшие тунеядство в административный принцип, заблуждались очень горько и
что тунеядство, как животворное начало, только тогда может считать себя достигающим полезных целей, когда оно концентрируется в известных пределах.
— Я даже изобразить сего не в состоянии, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, — обращался он к купчихе Распоповой, —
что бы я такое наделал и как были бы сии люди против нынешнего благополучнее,
если б мне хотя по одному закону в день издавать предоставлено было!
И сделала при этом такое движение,
что Грустилов, наверное, поколебался бы,
если б Пфейферша не поддержала его.
Очевидно, стало быть,
что Беневоленский был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, [Доктринер — начетчик, человек, придерживающийся заучен — ных, оторванных от жизни истин, принятых правил.] которому казалось предосудительным даже утереть себе нос,
если в законах не формулировано ясно,
что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет».
—
Если более ясных доказательств не имеешь, то не признаю! — столь твердо отвечал помощник градоначальника,
что стряпчий защелкал зубами и заметался во все стороны.
Ему бы смешно показалось,
если б ему сказали,
что он не получит места с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более,
что он и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел только того,
что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.