Неточные совпадения
Может быть, он сумел бы лучше скрыть свои грехи от жены,
если б ожидал,
что это известие так на нее подействует.
Если и была причина, почему он предпочитал либеральное направление консервативному, какого держались тоже многие из его круга, то это произошло не оттого, чтоб он находил либеральное направление более разумным, но потому,
что оно подходило ближе к его образу жизни.
—
Если вы пойдете за мной, я позову людей, детей! Пускай все знают,
что вы подлец! Я уезжаю нынче, а вы живите здесь с своею любовницей!
Ему бы смешно показалось,
если б ему сказали,
что он не получит места с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более,
что он и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел только того,
что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.
Если и случалось иногда,
что после разговора с ним оказывалось,
что ничего особенно радостного не случилось, — на другой день, на третий, опять точно так же все радовались при встрече с ним.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот
что:
если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
Или… он не мог думать о том,
что с ним будет,
если ему откажут.
— Нет, ты точно думаешь,
что это возможно? Нет, ты скажи всё,
что ты думаешь! Ну, а
если,
если меня ждет отказ?… И я даже уверен….
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов,
если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то,
что думаю, а то,
что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
—
Если ты хочешь мою исповедь относительно этого, то я скажу тебе,
что не верю, чтобы тут была драма.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то,
что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь,
если он сделает предложение, и не понимал,
что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
― Никогда, мама, никакой, — отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в лицо матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я…
если бы хотела, я не знаю,
что сказать как… я не знаю…
«Это должен быть Вронский», подумал Левин и, чтоб убедиться в этом, взглянул на Кити. Она уже успела взглянуть на Вронского и оглянулась на Левина. И по одному этому взгляду невольно просиявших глаз ее Левин понял,
что она любила этого человека, понял так же верно, как
если б она сказала ему это словами. Но
что же это за человек?
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем,
что это за сила, но сила есть, и вот при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в
чем состоит эта сила. Нет, я не вижу, почему это не может быть новая сила,
если она….
Кити встала за столиком и, проходя мимо, встретилась глазами с Левиным. Ей всею душой было жалко его, тем более,
что она жалела его в несчастии, которого сама была причиною. «
Если можно меня простить, то простите, — сказал ее взгляд, — я так счастлива».
Если б он мог слышать,
что говорили ее родители в этот вечер,
если б он мог перенестись на точку зрения семьи и узнать,
что Кити будет несчастна,
если он не женится на ней, он бы очень удивился и не поверил бы этому. Он не мог поверить тому,
что то,
что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему, а главное ей, могло быть дурно. Еще меньше он мог бы поверить тому,
что он должен жениться.
— Может быть, — сказал Степан Аркадьич. — Что-то мне показалось такое вчера. Да,
если он рано уехал и был еще не в духе, то это так… Он так давно влюблен, и мне его очень жаль.
— Да, я понимаю,
что положение его ужасно; виноватому хуже,
чем невинному, — сказала она, —
если он чувствует,
что от вины его всё несчастие. Но как же простить, как мне опять быть его женою после нее? Мне жить с ним теперь будет мученье, именно потому,
что я люблю свою прошедшую любовь к нему…
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то,
что не раз думала, — иначе бы это не было прощение.
Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада,
что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
— По крайней мере,
если придется ехать, я буду утешаться мыслью,
что это сделает вам удовольствие… Гриша, не тереби, пожалуйста, они и так все растрепались, — сказала она, поправляя выбившуюся прядь волос, которою играл Гриша.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно
что моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И
если думаешь,
что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
— Отчего? Мне — кончено! Я свою жизнь испортил. Это я сказал и скажу,
что,
если бы мне дали тогда мою часть, когда мне она нужна была, вся жизнь моя была бы другая.
— Да расскажи мне,
что делается в Покровском?
Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же,
что было. Я тогда приеду к тебе,
если твоя жена будет хорошая.
— Я бы приехал к тебе,
если бы знал,
что не найду Сергея Иваныча.
—
Если хочешь знать всю мою исповедь в этом отношении, я скажу тебе,
что в вашей ссоре с Сергеем Иванычем я не беру ни той, ни другой стороны. Вы оба неправы. Ты неправ более внешним образом, а он более внутренно.
— Но я, лично,
если ты хочешь знать, больше дорожу дружбой с тобой, потому
что…
— Но я была бы в отчаянии,
если бы тут было что-нибудь серьезное с его стороны, — перебила ее Анна. — И я уверена,
что это всё забудется, и Кити перестанет меня ненавидеть.
Она знала это так же верно, как
если б он сказал ей,
что он тут для того, чтобы быть там, где она.
— Простите меня,
если вам неприятно то,
что я сказал, — заговорил он покорно.
— О, прекрасно! Mariette говорит,
что он был мил очень и… я должен тебя огорчить… не скучал о тебе, не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг,
что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то
что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И знаешь,
если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
— Я враг поездок за границу. И изволите видеть:
если есть начало туберкулезного процесса,
чего мы знать не можем, то поездка за границу не поможет. Необходимо такое средство, которое бы поддерживало питание и не вредило.
— Право, я здорова, maman. Но
если вы хотите ехать, поедемте! — сказала она и, стараясь показать,
что интересуется предстоящей поездкой, стала говорить о приготовлениях к отъезду.
— Ах, maman, у вас своего горя много. Лили заболела, и я боюсь,
что скарлатина. Я вот теперь выехала, чтоб узнать, а то засяду уже безвыездно,
если, избави Бог, скарлатина.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и
если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с,
если бы не было того,
чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— Я только того и желаю, чтобы быть пойманным, — отвечал Вронский с своею спокойною добродушною улыбкой. —
Если я жалуюсь, то на то только,
что слишком мало пойман,
если говорить правду. Я начинаю терять надежду.
— Говорят,
что это очень трудно,
что только злое смешно, — начал он с улыбкою. — Но я попробую. Дайте тему. Всё дело в теме.
Если тема дана, то вышивать по ней уже легко. Я часто думаю,
что знаменитые говоруны прошлого века были бы теперь в затруднении говорить умно. Всё умное так надоело…
— И мне то же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня Мягкая. —
Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то,
что есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила,
что я сама глупа, не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда ли?
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. — Но дело в том,
что Анну я вам не отдам. Она такая славная, милая.
Что же ей делать,
если все влюблены в нее и как тени ходят за ней?
—
Если за нами никто не ходит как тень, то это не доказывает,
что мы имеем право осуждать.
— Напротив, очень.
Что именно вам пишут,
если можно узнать? — спросил он.
— Со мной? — сказала она удивленно, вышла из двери и посмотрела на него. —
Что же это такое? О
чем это? — спросила она садясь. — Ну, давай переговорим,
если так нужно. А лучше бы спать.
На мгновение лицо ее опустилось, и потухла насмешливая искра во взгляде; но слово «люблю» опять возмутило ее. Она подумала: «любит? Разве он может любить?
Если б он не слыхал,
что бывает любовь, он никогда и не употреблял бы этого слова. Он и не знает,
что такое любовь».
— Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю не о себе; главные лица тут — наш сын и ты сама. Очень может быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но
если ты сама чувствуешь,
что есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и,
если сердце тебе говорит, высказать мне…
Но
чем громче он говорил, тем ниже она опускала свою когда-то гордую, веселую, теперь же постыдную голову, и она вся сгибалась и падала с дивана, на котором сидела, на пол, к его ногам; она упала бы на ковер,
если б он не держал ее.
Что,
если это брат Николай?
— Я не стану тебя учить тому,
что ты там пишешь в присутствии, — сказал он, — а
если нужно, то спрошу у тебя. А ты так уверен,
что понимаешь всю эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел ли ты деревья?
— Нет, право забыл. Или я во сне видел? Постой, постой! Да
что ж сердиться!
Если бы ты, как я вчера, выпил четыре бутылки на брата, ты бы забыл, где ты лежишь. Постой, сейчас вспомню!
«Да, я не прощу ему,
если он не поймет всего значения этого. Лучше не говорить, зачем испытывать?» думала она, всё так же глядя на него и чувствуя,
что рука ее с листком всё больше и больше трясется.
Если бы кто-нибудь имел право спросить Алексея Александровича,
что он думает о поведении своей жены, то кроткий, смирный Алексей Александрович ничего не ответил бы, а очень бы рассердился на того человека, который у него спросил бы про это.
Он всё знает, всё видит;
что же он чувствует,
если может так спокойно говорить?