Неточные совпадения
«Я понял бы ваши слезы,
если б это были слезы зависти, — сказал я, —
если б вам было жаль,
что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно,
что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом.
Плясали, кажется, лишь по сознанию,
что сегодня праздник, следовательно, надо веселиться. Но
если б отменили удовольствие, они были бы недовольны.
Это от непривычки:
если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием,
что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
«Вам
что за дело?» — «Может быть, что-нибудь насчет стола, находите,
что это нехорошо, дорого, так снимите с меня эту обязанность: я ценю ваше доверие, но
если я мог возбудить подозрения, недостойные вас и меня, то я готов отказаться…» Он даже встанет, положит салфетку, но общий хохот опять усадит его на место.
Знаете
что, — перебил он, — пусть он продолжает потихоньку таскать по кувшину, только, ради Бога, не больше кувшина:
если его Терентьев и поймает, так
что ж ему за важность,
что лопарем ударит или затрещину даст: ведь это не всякий день…» — «А
если Терентьев скажет вам, или вы сами поймаете, тогда…» — «Отправлю на бак!» — со вздохом прибавил Петр Александрович.
Туманы бывают
если не каждый день, то через день непременно; можно бы, пожалуй, нажить сплин; но они не русские, а я не англичанин:
что же мне терпеть в чужом пиру похмелье?
Если еще при попутном ветре, так это значит мчаться во весь дух на лихой тройке, не переменяя лошадей!» Внизу, за обедом, потом за чашкой кофе и сигарой, а там за книгой, и забыли про океан… да не то
что про океан, а забыли и о фрегате.
Я не только стоять, да и сидеть уже не мог,
если не во
что было упираться руками и ногами.
А все на русского человека говорят,
что просит на водку: он точно просит; но
если поднесут, так он и не попросит; а жителю юга, как вижу теперь, и не поднесут, а он выпьет и все-таки попросит на водку.
Действительно, нет лучше плода: мягкий, нежный вкус, напоминающий сливочное мороженое и всю свежесть фрукта с тонким ароматом. Плод этот, когда поспеет, надо есть ложечкой.
Если не ошибаюсь, по-испански он называется нона. Обед тянулся довольно долго, по-английски, и кончился тоже по-английски: хозяин сказал спич, в котором изъявил удовольствие,
что второй раз уже угощает далеких и редких гостей, желал счастливого возвращения и звал вторично к себе.
Канарские острова!» — «Как же вы не видите?» — «
Что ж делать,
если здесь облака похожи на берега, а берега на облака.
Если б не эти черные, лоснящиеся лица, не курчавые, точно напудренные березовым углем волосы, я бы подумал,
что я вдруг зашел в какую-нибудь провинциальную лакейскую.
«Чаю или кофе?» — «Чаю…
если только это чай,
что у вас подают».
Требование на них так велико,
что в воскресенье,
если не позаботишься накануне, не достанешь ни одной.
Если обратишься с этим вопросом к курсу географии, получишь в ответ,
что пространство, занимаемое колониею, граничит к северу рекою Кейскамма, а в газетах, помнится, читал,
что граница с тех пор во второй или третий раз меняет место и обещают,
что она не раз отодвинется дальше.
Если прибегнешь за справками к путешественникам, найдешь у каждого ту же разноголосицу показаний, и все они верны, каждое своему моменту, именно моменту, потому
что здесь все изменяется не по дням, а по часам.
Если проследить историю колонии со времени занятия ее европейцами в течение двухвекового голландского владычества и сравнить с состоянием, в которое она поставлена англичанами с 1809 года, то не только оправдаешь насильственное занятие колонии англичанами, но и порадуешься,
что это случилось так, а не иначе.
Но как весь привоз товаров в колонию простирался на сумму около 1 1/2 миллиона фунт. ст., и именно: в 1851 году через Капштат, Саймонстоун, порты Елизабет и Восточный Лондон привезено товаров на 1 277 045 фунт. ст., в 1852 г. на 1 675 686 фунт. ст., а вывезено через те же места в 1851 г. на 637 282, в 1852 г. на 651 483 фунт. ст., и таможенный годовой доход составлял в 1849 г. 84 256, в 1850 г. 102 173 и 1851 г. 111 260 фунт. ст., то нельзя и из этого заключить, чтобы англичане чересчур эгоистически заботились о своих выгодах, особенно
если принять в соображение,
что большая половина товаров привозится не на английских, а на иностранных судах.
Если принять в соображение,
что из этих доходов платится содержание чиновников, проводятся исполинские дороги через каменистые горы, устроиваются порты, мосты, публичные заведения, церкви, училища и т. п., то окажется,
что взимание податей равняется только крайней необходимости.
Кафры, или амакоза, со времени беспокойств 1819 года, вели себя довольно смирно. Хотя и тут не обходилось без набегов и грабежей, которые вели за собой небольшие военные экспедиции в Кафрарию; но эти грабежи и военные стычки с грабителями имели такой частный характер,
что вообще можно назвать весь период, от 1819 до 1830 года,
если не мирным, то спокойным.
Чрез полчаса стол опустошен был до основания. Вино было старый фронтиньяк, отличное. «
Что это, — ворчал барон, — даже ни цыпленка! Охота таскаться по этаким местам!» Мы распрощались с гостеприимными, молчаливыми хозяевами и с смеющимся доктором. «Я надеюсь с вами увидеться, — кричал доктор, —
если не на возвратном пути, так я приеду в Саймонстоун: там у меня служит брат, мы вместе поедем на самый мыс смотреть соль в горах, которая там открылась».
Когда вы будете на мысе Доброй Надежды, я вам советую не хлопотать ни о лошадях, ни об экипаже,
если вздумаете посмотреть колонию: просто отправляйтесь с маленьким чемоданчиком в Long-street в Капштате, в контору омнибусов; там справитесь, куда и когда отходят они, и за четвертую часть того,
что нам стоило, можете объехать вдвое больше.
Ужин, благодаря двойным стараниям Бена и барона, был
если не отличный, то обильный. Ростбиф, бифштекс, ветчина, куры, утки, баранина, с приправой горчиц, перцев, сой, пикулей и других отрав, которые страшно употребить и наружно, в виде пластырей, и которые англичане принимают внутрь, совсем загромоздили стол, так
что виноград, фиги и миндаль стояли на особом столе. Было весело. Бен много рассказывал, барон много ел, мы много слушали, Зеленый после десерта много дремал.
От него уходят, намекают ему,
что пора домой, шепчутся, а он все сидит, особенно
если еще выпьет.
— Пойдемте же в кусты за ним! — приглашал я, но не пошел. И никто не пошел. Кусты стеснились в такую непроницаемую кучу и смотрели так подозрительно,
что можно было побиться об заклад,
что там гнездился
если не крокодил, так непременно змея, и, вероятно, не одна: их множество на Яве.
Мы прошли около всех этих торговых зданий, пакгаузов, вошли немного на холм, к кустам, под тень пальм. «Ах,
если б напиться!» — говорили мы — но
чего? Тут берег пустой и только
что разработывается. К счастью, наши матросы накупили себе ананасов и поделились с нами, вырезывая так искусно средину спиралью,
что любому китайцу впору.
В начале июня мы оставили Сингапур. Недели было чересчур много, чтоб познакомиться с этим местом.
Если б мы еще остались день, то не знали бы,
что делать от скуки и жара. Нет, Индия не по нас! И англичане бегут из нее, при первом удобном случае, спасаться от климата на мыс Доброй Надежды, в порт Джаксон — словом, дальше от экватора, от этих палящих дней, от беспрохладных ночей, от мест, где нельзя безнаказанно есть и пить, как едят и пьют англичане.
Я рад,
что был в Сингапуре, но оставил его без сожаления; и
если возвращусь туда, то без удовольствия и только поневоле.
Все равно: я хочу только сказать вам несколько слов о Гонконге, и то единственно по обещанию говорить о каждом месте, в котором побываем, а собственно о Гонконге сказать нечего, или
если уже говорить как следует, то надо написать целый торговый или политический трактат, а это не мое дело: помните уговор —
что писать!
Ах,
если б вы знали,
что это за наказание!
И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата в семье, росли, развивались, созревали и состарелись.
Если бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры и другие народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю,
чем Япония?
Нет, пусть японцы хоть сейчас посадят меня в клетку, а я, с упрямством Галилея, буду утверждать,
что они — отрезанные ломти китайской семьи, ее дети, ушедшие на острова и, по географическому своему положению, запершиеся там до нашего прихода. И самые острова эти,
если верить геологам, должны составлять часть, оторвавшуюся некогда от материка…
Если он приедет еще раз, непременно познакомлюсь с ним, узнаю его имя, зазову в каюту и как-нибудь дознаюсь,
что он такое.
Ему сказали,
что возьмут с условием,
если и он примет ответный подарок, контр-презент, как они называют.
Ну а
если б вдруг вам сказали,
что этот балет, эта мечта, узор, сон — не балет, не мечта, не узор и не сон, а чистейшая действительность?
«А
что,
если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, —
что бы было здесь,
если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Правительство знает это, но, по крайней памяти, боится,
что христианская вера вредна для их законов и властей. Пусть бы оно решило теперь,
что это вздор и
что необходимо опять сдружиться с чужестранцами. Да как? Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить место другому. Микадо не предложит, а
если бы и вздумал, так сиогун не сошьет ему нового халата и даст два дня сряду обедать на одной и той же посуде.
Давно ли сарказмом отвечали японцы на совет голландского короля отворить ворота европейцам? Им приводили в пример китайцев, сказав,
что те пускали европейцев только в один порт, и вот
что из этого вышло: открытие пяти портов, торговые трактаты, отмена стеснений и т. п. «Этого бы не случилось с китайцами, — отвечали японцы, —
если б они не пускали и в один порт».
И вот губернатор начинает спроваживать гостей — нейдут; чуть он громко заговорит или не исполняет просьб, не шлет свежей провизии, мешает шлюпкам кататься — ему грозят идти в Едо;
если не присылает, по вызову, чиновников — ему говорят,
что сейчас поедут сами искать их в Нагасаки, и чиновники едут.
Если японцы и придерживаются старого, то из боязни только нового, хотя и убеждены,
что это новое лучше.
Они не понимают,
что Россия не была бы Россией, Англия Англией, в торговле, войне и во всем,
если б каждую заперли на замок.
Не дети ли, когда думали,
что им довольно только не хотеть, так их и не тронут, не пойдут к ним даже и тогда,
если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их берега иностранцев будут сажать в плен, купеческие суда гонять прочь, а военные учтиво просить уйти и не приходить?
Хотя табак японский был нам уже известен, но мы сочли долгом выкурить по трубке,
если только можно назвать трубкой эти наперстки, в которые не поместится щепоть нюхательного, не то
что курительного табаку. Кажется, я выше сказал,
что японский табак чрезвычайно мягок и крошится длинными волокнами. Он так мелок,
что в пачке, с первого взгляда, похож на кучу какой-то темно-красной пыли.
Я выше сказал,
что они народ незакоренелый без надежды и упрямый: напротив, логичный, рассуждающий и способный к принятию других убеждений,
если найдет их нужными.
Но
если вспомнить,
что делалось в эпоху младенчества наших старых государств, как встречали всякую новизну, которой не понимали, всякое открытие, как жгли лекарей, преследовали физиков и астрономов, то едва ли японцы не более своих просветителей заслуживают снисхождения в упрямом желании отделаться от иноземцев.
Если губернатор и казался умнее прочих, так это, может быть, потому,
что он был старше всех.
Что касается до лежанья на полу, до неподвижности и комической важности, какую сохраняют они в торжественных случаях, то, вероятно, это
если не комедия, то балет в восточном вкусе, во всяком случае спектакль, представленный для нас.
Им объявили,
что мы не прочь ввести и фрегат в проход,
если только они снимут цепь лодок, заграждающих вход туда.
Сегодня дождь, но теплый, почти летний, так
что даже кот Васька не уходил с юта, а только сел под гик. Мы видели,
что две лодки, с значками и пиками, развозили по караульным лодкам приказания, после
чего эти отходили и становились гораздо дальше. Адмирал не приказал уже больше и упоминать о лодках. Только
если последние станут преследовать наши, велено брать их на буксир и таскать с собой.
Они выпили по рюмке, подняли головы, оставили печальный тон, заговорили весело, зевали кругом на стены, на картины, на мебель; совсем развеселились; печали ни следа, так
что мы стали догадываться, не хитрят ли они, не выдумали ли,
если не все, так эпоху события.