Неточные совпадения
— Не смею входить в ваши расчеты, — начала она с расстановкою и ударением, — но, с своей стороны, могу сказать только одно,
что дружба, по-моему, не должна выражаться на одних словах, а доказываться и на деле:
если вы действительно не в состоянии будете поддерживать вашего сына в гвардии, то я буду его содержать, — не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру я, сыну моему будет поставлено это в первом пункте моего завещания.
Вообще, кажется, весь божий мир занимал его более со стороны ценности,
чем какими-либо другими качествами; в детском своем умишке он задавал себе иногда такого рода вопрос:
что, сколько бы дали за весь земной шар,
если бы бог кому-нибудь продал его?
— На свете так мало людей, — начала она, прищуривая глаза, — которые бы что-нибудь для кого сделали,
что право,
если самой кому хоть чем-нибудь приведется услужить, так так этому радуешься,
что и сказать того нельзя…
Я нисколько не преувеличу,
если скажу,
что княгиня и Имплев были самые лучшие, самые образованные люди из всей губернии.
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и подумать ничего грешного не смел; и
если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках,
если бы только узнал,
что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
— А
что, скажи, — спросил его Николай Силыч, —
если бы ты жил на тропиках, пил бы али нет?
Павел, все это время ходивший по коридору и повторявший умственно и,
если можно так выразиться, нравственно свою роль, вдруг услышал плач в женской уборной. Он вошел туда и увидел,
что на диване сидел, развалясь, полураздетый из женского костюма Разумов, а на креслах маленький Шишмарев, совсем еще не одетый для Маруси. Последний заливался горькими слезами.
— Это тебе, — сказал он, подавая пакет Павлу, — тут пятьсот рублей.
Если отец не будет тебя пускать в университет, так тебе есть уж на
что ехать.
Мари в самом деле, — когда Павел со свойственною всем юношам болтливостью, иногда по целым вечерам передавал ей свои разные научные и эстетические сведения, — вслушивалась очень внимательно, и
если делала какое замечание, то оно ясно показывало,
что она до тонкости уразумевала то,
что он ей говорил.
— По-моему, имеете и нет; не имеете права, потому
что муж ваш не желает вам оставить этот вексель, а имеете его, потому
что он заел весь ваш век; следовательно, должен поплатиться с вами не только деньгами, но даже жизнию,
если бы вы потребовали того!..
— Сама Мари, разумеется… Она в этом случае, я не знаю, какая-то нерешительная,
что ли, стыдливая: какого труда, я думаю, ей стоило самой себе признаться в этом чувстве!.. А по-моему,
если полюбила человека — не только уж жениха, а и так называемою преступною любовью —
что ж, тут скрываться нечего: не скроешь!..
Полковник, отпуская его с сыном в Москву, сказал ему,
что,
если с Павлом Михайловичем
что случится, так он с него, Ваньки, (за что-то) три шкуры спустит…
— Да ведь всему же, братец, есть мера; я сам человек печный, а ведь уж у них — у него вот и у покойницы, —
если заберется
что в голову, так словно на пруте их бьет.
— А я еще больше измучусь, — сказал Павел, —
если вы поедете со мной, потому
что вам надобно быть в деревне.
—
Что же,
если он любил ее, — возразил Павел грустным тоном.
— А
что,
если бы и ему сделаться монахом?
—
Если ты этого непременно желаешь, то мы не бываем дома во вторник, потому
что обедаем и целый день проводим у матери мужа, — проговорила она, не изменяя своего положения.
— Потому
что вы описываете жизнь, которой еще не знаете; вы можете написать теперь сочинение из книг, — наконец, описать ваши собственные ощущения, — но никак не роман и не повесть! На меня, признаюсь, ваше произведение сделало очень, очень неприятное впечатление; в нем выразилась или весьма дурно направленная фантазия,
если вы все выдумали,
что писали… А
если же нет, то это, с другой стороны, дурно рекомендует вашу нравственность!
И профессор опять при этом значительно мотнул Вихрову головой и подал ему его повесть назад. Павел только из приличия просидел у него еще с полчаса, и профессор все ему толковал о тех образцах, которые он должен читать,
если желает сделаться литератором, — о строгой и умеренной жизни, которую он должен вести, чтобы быть истинным жрецом искусства, и заключил тем,
что «орудие, то есть талант у вас есть для авторства, но содержания еще — никакого!»
— Нет-с, можно,
если она удовлетворяет всем требованиям моего ума. Ведь, не правда ли,
что я прав? — обратился Салов прямо уже к Павлу. — Вы, конечно, знаете,
что отыскивают все философии?
—
Что же тут нечестного, — произнес Неведомов, —
если я говорю не знаю о том, на
что сама история не дала ответа?
—
Чем вам учить меня, вы гораздо лучше сделаете,
если прочтете нам какое-нибудь ваше стихотворение, — возразил тот, — это гораздо приятнее и забавнее от вас слышать.
— Потому
что,
если он научить ее этому хочет, так зачем это ей? На кой черт?..
Если же соблазнить только этим желает, то она всего скорей бы, вероятно, соблазнилась на деньги.
Он, например, очень хорошо знал,
что кучер Петр мастерски ездит и правит лошадьми; Кирьян, хоть расторопен и усерден, но плут:
если пошлют в город, то уж, наверно, мест в пять заедет по своим делам.
Самое большое,
чем он мог быть в этом отношении, это — пантеистом, но возвращение его в деревню, постоянное присутствие при том, как старик отец по целым почти ночам простаивал перед иконами, постоянное наблюдение над тем, как крестьянские и дворовые старушки с каким-то восторгом бегут к приходу помолиться, — все это,
если не раскрыло в нем религиозного чувства, то, по крайней мере, опять возбудило в нем охоту к этому чувству; и в первое же воскресенье, когда отец поехал к приходу, он решился съездить с ним и помолиться там посреди этого простого народа.
— Я сначала написала к нему… Я года полтора жила уже у матери и оттуда написала ему,
что —
если он желает, то я к нему приеду. Он отвечал мне, чтобы я приезжала, но только с тем, чтобы вперед ничего подобного не повторялось. В письмах, разумеется, я ничего не говорила против этого, но когда приехала к нему, то сказала,
что с моей стороны, конечно, никогда и ничего не повторится,
если только с его стороны не повторится.
— А вы думаете, это безделица! — воскликнул Павел. — Скажите, пожалуйста,
что бывает последствием,
если женщина так называемого дворянского круга из-за мужа, положим, величайшего негодяя, полюбит явно другого человека, гораздо более достойного, —
что, ей простят это, не станут ее презирать за то?
«
Что же, говорю, ты, значит, меня не любишь,
если не женишься на мне и держишь меня, как мышь какую, — в мышеловке?» А он мне, знаете, на эту Бэлу — черкешенку в романе Лермонтова — начнет указывать: «Разве Печорин, говорит, не любил ее?..
— Ну, а эта госпожа не такого сорта, а это несчастная жертва, которой, конечно, камень не отказал бы в участии, и я вас прошу на будущее время, — продолжал Павел несколько уже и строгим голосом, —
если вам кто-нибудь что-нибудь скажет про меня, то прежде,
чем самой страдать и меня обвинять, расспросите лучше меня. Угодно ли вам теперь знать, в
чем было вчера дело, или нет?
Он говорил,
что сделает это; но как сделает — и сам еще не придумал; а между тем, по натуре своей, он не был ни лгун, ни хвастун, и
если бы нужно было продать себя в солдаты, так он продался бы и сделал,
что обещал.
— Разве вот
что сделать, — рассуждала между тем Анна Ивановна (ей самой очень хотелось сыграть на театре), — я скажу жениху,
что я очень люблю театр.
Если он рассердится и запретит мне, тогда зачем мне и замуж за него выходить, а
если скажет: «Хорошо, сыграйте», — тогда я буду играть.
— Послушайте, — произнес с укором Павел, — к
чему же такое отрицание от всего!.. Хоть бы та же Анна Ивановна, она стала бы любить вас всю жизнь,
если бы вы хоть частицу возвратили ей вашего прежнего чувства.
Я знала,
что я лучше, красивее всех его возлюбленных, — и
что же, за
что это предпочтение; наконец,
если хочет этого, то оставь уж меня совершенно, но он напротив, так
что я не вытерпела наконец и сказала ему раз навсегда,
что я буду женой его только по одному виду и для света, а он на это только смеялся, и действительно, как видно, смотрел на эти слова мои как на шутку; сколько в это время я перенесла унижения и страданий — и сказать не могу, и около же этого времени я в первый раз увидала Постена.
— Нет, не встретится,
если я уеду в деревню на год, на два, на три… Госпожа, которая жила здесь со мной, теперь, вероятно, уже овдовела, следовательно, совершенно свободна. Будем мы с ней жить в дружеских отношениях,
что нисколько не станет меня отвлекать от моих занятий, и сверх того у меня перед глазами будет для наблюдения деревенская и провинциальная жизнь, и, таким образом, открывается масса свободного времени и масса фактов!
—
Что я натерпелась, друг мой, по приезде из Москвы, я тебе и сказать не могу, — начала Клеопатра Петровна. — Вот
если бы не Катишь, — прибавила она, указывая на Прыхину, — я, кажется, я с ума бы сошла.
— Только то и можно описывать,
что мы видим и знаем, — возразил ей Вихров, — а
если мы станем описывать то,
чего мы не знаем, так непременно напишем чепуху.
— После этого вам сказки надобно только слушать, — сказал Павел, —
если вы не хотите ничего читать о том,
что существует!
—
Что, брат, скучно; почитываю помаленьку — только и развлечение в том; вот,
если позволишь, я буду к тебе часто ездить — человек я холостой.
Вслед за ними пошел также опять и Захаревский: его уж, кажется, на этот раз интересовало посмотреть,
что в ровную или нет станет Вихров тянуть с Кергелем и Живиным, и
если в ровную, так это не очень хорошо!
— А то, — отвечала Фатеева, потупляя свои глаза, —
что я умру от такого положения, и
если вы хоть сколько-нибудь любите меня, то сжальтесь надо мной; я вас прошу и умоляю теперь, чтобы вы женились на мне и дали мне возможность по крайней мере в храм божий съездить без того, чтобы не смеялись надо мной добрые люди.
Если бы Клеопатра Петровна обухом ударила Вихрова по голове, то меньше бы его удивила,
чем этими словами. Первая мысль его при этом была,
что ответствен ли он перед этой женщиной, и
если ответствен, то насколько. Он ее не соблазнял, она сама почти привлекла его к себе; он не отнимал у нее доброго имени, потому
что оно раньше у нее было отнято. Убедившись таким образом в правоте своей, он решился высказать ей все прямо: выпитое шампанское много помогло ему в этом случае.
— Нет-с, не уйду я от вас, — начал он, — и потому именно,
что знаю вас лучше,
чем вы знаете самое себя: вам тяжелее будет,
чем мне,
если мы расстанемся с вами навсегда.
— Это совершенная правда, но
что же тут такое? Женщина ни перед одним мужчиной не ответственна за свое прошлое,
если только она не любила его тогда.
— Тут и судить нечего, — возразила Юлия, —
если женщина сама делает предложение мужчине, то она должна ожидать,
что, может быть, он его и не примет! Припомните княжну и Печорина, — как он с ней поступил!
Далее, конечно, не стоило бы и описывать бального ужина, который походил на все праздничные ужины,
если бы в продолжение его не случилось одно весьма неприятное происшествие: Кергель, по своей ветрености и необдуманности, вдруг вздумал, забыв все, как он поступил с Катишь Прыхиной, кидать в нее хлебными шариками. Она сначала делала вид,
что этого не замечает, а в то же время сама краснела и волновалась. Наконец, терпение лопнуло; она ему громко и на весь стол сказала...
— Нехорошо-то очень, пожалуй, и не сделается! — возразил ей почти со вздохом доктор. — Но тут вот какая беда может быть:
если вы останетесь в настоящем положении, то эти нервные припадки, конечно, по временам будут смягчаться, ожесточаться, но все-таки ничего, — люди от этого не умирают; но сохрани же вас бог,
если вам будет угрожать необходимость сделаться матерью, то я тогда не отвечаю ни за
что.
— Болезнь ваша, — продолжал тот, откидываясь на задок кресел и протягивая при этом руки и ноги, — есть не
что иное, как в высшей степени развитая истерика, но
если на ваш организм возложена будет еще раз обязанность дать жизнь новому существу, то это так, пожалуй, отзовется на вашу и без того уже пораженную нервную систему,
что вы можете помешаться.
— Эти отношения, — развивал Вихров далее свою мысль, — она, вероятно бы, поддержала всю жизнь с одним мужчиной, но
что же делать,
если случилось так,
что она, например, полюбила мужа — вышел негодяй, она полюбила другого — тоже негодяй, третьего — и тот негодяй.
— Но
если же нет,
если нет?! — восклицал Вихров со скрежетом зубов. — Так ведь я убью себя, потому
что жить как свинья, только есть и спать, я не могу…
— Я вовсе не злая по натуре женщина, — заговорила она, — но, ей-богу, выхожу из себя, когда слышу,
что тут происходит. Вообрази себе, какой-то там один из важных особ стал обвинять министра народного просвещения,
что что-то такое было напечатано. Тот и возражает на это: «Помилуйте, говорит, да это в евангелии сказано!..» Вдруг этот господин говорит: «Так неужели, говорит, вы думаете,
что евангелия не следовало бы запретить,
если бы оно не было так распространено!»