Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну,
хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи,
что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Аммос Федорович. А черт его знает,
что оно значит! Еще
хорошо, если только мошенник, а может быть, и того еще хуже.
Городничий (жене и дочери).Полно, полно вам! (Осипу.)Ну
что, друг, тебя накормили
хорошо?
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно
хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому,
что уважаю ваши редкие качества».
Жаль,
что Иохим не дал напрокат кареты, а
хорошо бы, черт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким чертом к какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади, одеть в ливрею.
Осип. Любит он, по рассмотрению,
что как придется. Больше всего любит, чтобы его приняли
хорошо, угощение чтоб было хорошее.
Хорошо, подпустим и мы турусы: прикинемся, как будто совсем и не знаем,
что он за человек.
Осип (в сторону).А
что говорить? Коли теперь накормили
хорошо, значит, после еще лучше накормят. (Вслух.)Да, бывают и графы.
Осип. Да, хорошее. Вот уж на
что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было
хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «
Что, Осип,
хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил,
что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и
что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло
хорошо.
Когда в городе во всем порядок, улицы выметены, арестанты
хорошо содержатся, пьяниц мало… то
чего ж мне больше?
)Мы, прохаживаясь по делам должности, вот с Петром Ивановичем Добчинским, здешним помещиком, зашли нарочно в гостиницу, чтобы осведомиться,
хорошо ли содержатся проезжающие, потому
что я не так, как иной городничий, которому ни до
чего дела нет; но я, я, кроме должности, еще по христианскому человеколюбию хочу, чтоб всякому смертному оказывался хороший прием, — и вот, как будто в награду, случай доставил такое приятное знакомство.
Городничий. Ну, в Питере так в Питере; а оно
хорошо бы и здесь.
Что, ведь, я думаю, уже городничество тогда к черту, а, Анна Андреевна?
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж,
что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень
хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Городничий.
Хорошо,
хорошо, я и сам рад. А
что, друг…
Хлестаков. Ну
что, как у вас в гостинице?
хорошо ли все идет?
Городничий. Э? вишь,
чего захотела!
хорошо и красную. Ведь почему хочется быть генералом?
С ребятами, с дево́чками
Сдружился, бродит по лесу…
Недаром он бродил!
«Коли платить не можете,
Работайте!» — А в
чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото…» Окопали мы…
«Теперь рубите лес…»
— Ну,
хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим: выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!
Стародум. Фенелона? Автора Телемака?
Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то,
что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…»
Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе,
что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Правдин. Это все
хорошо; не забудьте, однако ж, сударыня,
что гость ваш теперь только из Москвы приехал и
что ему покой гораздо нужнее похвал вашего сына.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай,
что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было
хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть
чего бояться?
Что названия произвольны и весьма редко что-либо изменяют — это очень
хорошо доказал один из преемников Двоекурова, Бородавкин.
— Это точно,
что с правдой жить
хорошо, — отвечал бригадир, — только вот я какое слово тебе молвлю: лучше бы тебе, древнему старику, с правдой дома сидеть,
чем беду на себя накликать!
Ему так
хорошо удалось уговорить брата и дать ему взаймы денег на поездку, не раздражая его,
что в этом отношении он был собой доволен.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил,
что ему
хорошо, нигде не больно и
что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него,
что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно тем,
что он вспомнил приложить деньги; не было ни жестокого слова, ни упрека, но не было и снисходительности. Главное же — был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо было в нем обращением со своими
хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
— Куда ж торопиться? Посидим. Как ты измок однако! Хоть не ловится, но
хорошо. Всякая охота тем хороша,
что имеешь дело с природой. Ну,
что зa прелесть эта стальная вода! — сказал он. — Эти берега луговые, — продолжал он, — всегда напоминают мне загадку, — знаешь? Трава говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся.
Анна, думавшая,
что она так
хорошо знает своего мужа, была поражена его видом, когда он вошел к ней. Лоб его был нахмурен, и глаза мрачно смотрели вперед себя, избегая ее взгляда; рот был твердо и презрительно сжат. В походке, в движениях, в звуке голоса его была решительность и твердость, каких жена никогда не видала в нем. Он вошел в комнату и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ее письменному столу и, взяв ключи, отворил ящик.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень
хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое,
что делают никуда негодившиеся люди.
Увидав мать, они испугались, но, вглядевшись в ее лицо, поняли,
что они делают
хорошо, засмеялись и с полными пирогом ртами стали обтирать улыбающиеся губы руками и измазали все свои сияющие лица слезами и вареньем.
—
Хорошо, — сказала она и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала,
что ей холодно и
что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
— Третье, чтоб она его любила. И это есть… То есть это так бы
хорошо было!.. Жду,
что вот они явятся из леса, и всё решится. Я сейчас увижу по глазам. Я бы так рада была! Как ты думаешь, Долли?
— Ну,
хорошо,
хорошо. Погоди еще, и ты придешь к этому.
Хорошо, как у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как у двенадцатилетней девочки, — а придешь и ты к нам. Да, так о том,
что ты спрашивал: перемены нет, но жаль,
что ты так давно не был.
— Нет, право, я иногда жалею,
что послушалась мама. Как бы
хорошо было в деревне! А то я вас всех измучала, и деньги мы тратим…
— Потому
что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба,
что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да
что ж он не едет? Он добр, он сам не знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей, будет вредно! Ну,
хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
Но
хорошо было говорить так тем, у кого не было дочерей; а княгиня понимала,
что при сближении дочь могла влюбиться, и влюбиться в того, кто не захочет жениться, или в того, кто не годится в мужья.
Сергей Иванович говорил,
что он любит и знает народ и часто беседовал с мужиками,
что̀ он умел делать
хорошо, не притворяясь и не ломаясь, и из каждой такой беседы выводил общие данные в пользу народа и в доказательство,
что знал этот народ.
— Подайте чаю да скажите Сереже,
что Алексей Александрович приехал. Ну,
что, как твое здоровье? Михаил Васильевич, вы у меня не были; посмотрите, как на балконе у меня
хорошо, — говорила она, обращаясь то к тому, то к другому.
Он видел,
что Россия имеет прекрасные земли, прекрасных рабочих и
что в некоторых случаях, как у мужика на половине дороги, рабочие и земля производят много, в большинстве же случаев, когда по-европейски прикладывается капитал, производят мало, и
что происходит это только оттого,
что рабочие хотят работать и работают
хорошо одним им свойственным образом, и
что это противодействие не случайное, а постоянное, имеющее основание в духе народа.
Она сказала ему,
что она любит его за то,
что она понимает его всего, за то,
что она знает,
что̀ он должен любить, и
что всё,
что он любит, всё
хорошо.
— Мне гораздо уж лучше, — сказал он. — Вот с вами я бы давно выздоровел. Как
хорошо! — Он взял ее руку и потянул ее к своим губам, но, как бы боясь,
что это ей неприятно будет, раздумал, выпустил и только погладил ее. Кити взяла эту руку обеими руками и пожала ее.
Левин слушал их и ясно видел,
что ни этих отчисленных сумм, ни труб, ничего этого не было и
что они вовсе не сердились, а
что они были все такие добрые, славные люди, и так всё это
хорошо, мило шло между ними.
— О! как
хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман, в роде того,
что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
Он часто испытывал,
что иногда во время спора поймешь то,
что любит противник, и вдруг сам полюбишь это самое и тотчас согласишься, и тогда все доводы отпадают, как ненужные; а иногда испытывал наоборот: выскажешь наконец то,
что любишь сам и из-за
чего придумываешь доводы, и если случится,
что выскажешь это
хорошо и искренно, то вдруг противник соглашается и перестает спорить.
Но он чувствовал себя бессильным; он знал вперед,
что все против него и
что его не допустят сделать то,
что казалось ему теперь так естественно и
хорошо, а заставят сделать то,
что дурно, но им кажется должным.
«Да, может быть, и это неприятно ей было, когда я подала ему плед. Всё это так просто, но он так неловко это принял, так долго благодарил,
что и мне стало неловко. И потом этот портрет мой, который он так
хорошо сделал. А главное — этот взгляд, смущенный и нежный! Да, да, это так! — с ужасом повторила себе Кити. — Нет, это не может, не должно быть! Он так жалок!» говорила она себе вслед за этим.
— Ты гулял
хорошо? — сказал Алексей Александрович, садясь на свое кресло, придвигая к себе книгу Ветхого Завета и открывая ее. Несмотря на то,
что Алексей Александрович не раз говорил Сереже,
что всякий христианин должен твердо знать священную историю, он сам в Ветхом Завете часто справлялся с книгой, и Сережа заметил это.
Сережа рассказал
хорошо самые события, но, когда надо было отвечать на вопросы о том,
что прообразовали некоторые события, он ничего не знал, несмотря на то,
что был уже наказан за этот урок.
Было что-то оскорбительное в том,
что он сказал: «вот это
хорошо», как говорят ребенку, когда он перестал капризничать, и еще более была оскорбительна та противоположность между ее виноватым и его самоуверенным тоном; и она на мгновенье почувствовала в себе поднимающееся желание борьбы; но, сделав усилие над собой, она подавила его и встретила Вронского так же весело.