Неточные совпадения
Я был тяжко болен, — только
что встал на ноги; во время болезни, — я это
хорошо помню, — отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек.
Это было смешно и непонятно: наверху, в доме, жили бородатые крашеные персияне, а в подвале старый желтый калмык продавал овчины. По лестнице можно съехать верхом на перилах или, когда упадешь, скатиться кувырком, — это я знал
хорошо. И при
чем тут вода? Всё неверно и забавно спутано.
Началась и потекла со страшной быстротой густая, пестрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка,
хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением. Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю,
что всё было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, — слишком обильна жестокостью темная жизнь «неумного племени».
Я
хорошо видел,
что дед следит за мною умными и зоркими зелеными глазами, и боялся его. Помню, мне всегда хотелось спрятаться от этих обжигающих глаз. Мне казалось,
что дед злой; он со всеми говорит насмешливо, обидно, подзадоривая и стараясь рассердить всякого.
— Ты, господи, сам знаешь, — всякому хочется,
что получше. Михайло-то старшой, ему бы в городе-то надо остаться, за реку ехать обидно ему, и место там новое, неиспытанное;
что будет — неведомо. А отец, — он Якова больше любит. Али
хорошо — неровно-то детей любить? Упрям старик, — ты бы, господи, вразумил его.
И так всё это
хорошо у него,
что ангелы веселятся, плещут крыльями и поют ему бесперечь: «Слава тебе, господи, слава тебе!» А он, милый, только улыбается им — дескать, ладно уж!
Это меня смущало: трудно было признать,
что в доме всё
хорошо; мне казалось, в нем живется хуже и хуже. Однажды, проходя мимо двери в комнату дяди Михаила, я видел, как тетка Наталья, вся в белом, прижав руки ко груди, металась по комнате, вскрикивая негромко, но страшно...
— Ну? — насмешливо воскликнул дед. — Это
хорошо! Спасибо, сынок! Мать, дай-кось лисе этой чего-нибудь в руку — кочергу хошь,
что ли, утюг! А ты, Яков Васильев, как вломится брат — бей его в мою голову!..
Снова я торчу в окне. Темнеет; пыль на улице вспухла, стала глубже, чернее; в окнах домов масляно растекаются желтые пятна огней; в доме напротив музыка, множество струн поют грустно и
хорошо. И в кабаке тоже поют; когда отворится дверь, на улицу вытекает усталый, надломленный голос; я знаю,
что это голос кривого нищего Никитушки, бородатого старика с красным углем на месте правого глаза, а левый плотно закрыт. Хлопнет дверь и отрубит его песню, как топором.
Невидимо течет по улице сонная усталость и жмет, давит сердце, глаза. Как
хорошо, если б бабушка пришла! Или хотя бы дед.
Что за человек был отец мой, почему дед и дядья не любили его, а бабушка, Григорий и нянька Евгенья говорят о нем так
хорошо? А где мать моя?
— Это —
хорошо. Теперь и солдату не трудно стало. В попы тоже
хорошо, покрикивай себе — осподи помилуй — да и вся недолга?! Попу даже легше,
чем солдату, а еще того легше — рыбаку; ему вовсе никакой науки не надо — была бы привычка!..
Я обомлел, глядя, как быстро и бесшумно вертится
хорошо смазанное колесо, но быстро понял,
что может быть, и соскочил к ним во двор, крича...
Тут и я, не стерпев больше, весь вскипел слезами, соскочил с печи и бросился к ним, рыдая от радости,
что вот они так говорят невиданно
хорошо, от горя за них и оттого,
что мать приехала, и оттого,
что они равноправно приняли меня в свой плач, обнимают меня оба, тискают, кропя слезами, а дед шепчет в уши и глаза мне...
— Ну, — ладно,
хорошо… Поглядим,
что за дым…
И тебе, дочь, спасибо,
что доброго человека в отцов дом привела!» Он ведь, дедушко-то, когда хотел, так
хорошо говорил, это уж после, по глупости стал на замок сердце-то запирать.
Я тотчас же принялся за дело, оно сразу, надолго и
хорошо отвело меня от всего,
что делалось в доме, и хотя было всё еще очень обидно, но с каждым днем теряло интерес.
— Да, да, — сказала она тихонько, — не нужно озорничать! Вот скоро мы обвенчаемся, потом поедем в Москву, а потом воротимся, и ты будешь жить со мной. Евгений Васильевич очень добрый и умный, тебе будет
хорошо с ним. Ты будешь учиться в гимназии, потом станешь студентом, — вот таким же, как он теперь, а потом доктором.
Чем хочешь, — ученый может быть
чем хочет. Ну, иди, гуляй…
У попа было благообразное Христово лицо, ласковые, женские глаза и маленькие руки, тоже какие-то ласковые ко всему,
что попадало в них. Каждую вещь — книгу, линейку, ручку пера — он брал удивительно
хорошо, точно вещь была живая, хрупкая, поп очень любил ее и боялся повредить ей неосторожным прикосновением. С ребятишками он был не так ласков, но они все-таки любили его.
— Скучно? Это, брат, неверно что-то. Было бы тебе скучно учиться — учился бы ты плохо, а вот учителя свидетельствуют,
что хорошо ты учишься. Значит, есть что-то другое.
Мать сделала,
что обещала; в школе я снова устроился
хорошо, но меня опять перебросило к деду.
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну,
хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи,
что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Аммос Федорович. А черт его знает,
что оно значит! Еще
хорошо, если только мошенник, а может быть, и того еще хуже.
Городничий (жене и дочери).Полно, полно вам! (Осипу.)Ну
что, друг, тебя накормили
хорошо?
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно
хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому,
что уважаю ваши редкие качества».
Жаль,
что Иохим не дал напрокат кареты, а
хорошо бы, черт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким чертом к какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади, одеть в ливрею.