Неточные совпадения
Я очень
хорошо помню,
что сердце мое сжалось от какого-то неприятнейшего ощущения и я сам не мог решить, какого рода было это ощущение.
— Ну, ну,
хорошо,
хорошо! Я ведь так, спроста говорю. Генерал не генерал, а пойдемте-ка ужинать. Ах ты чувствительная! — прибавил он, потрепав свою Наташу по раскрасневшейся щечке,
что любил делать при всяком удобном случае, — я, вот видишь ли, Ваня, любя говорил. Ну, хоть и не генерал (далеко до генерала!), а все-таки известное лицо, сочинитель!
— Ведь вот
хорошо удача, Иван Петрович, — говорила она, — а вдруг не будет удачи или там что-нибудь;
что тогда? Хоть бы служили вы где!
Я знал,
что их очень озабочивает в эту минуту процесс с князем Валковским, повернувшийся для них не совсем
хорошо, и
что у них случились еще новые неприятности, расстроившие Николая Сергеича до болезни.
Помню, пришло мне тоже на мысль, как бы
хорошо было, если б каким-нибудь волшебством или чудом совершенно забыть все,
что было,
что прожилось в последние годы; все забыть, освежить голову и опять начать с новыми силами.
— Как это
хорошо! Какие это мучительные стихи, Ваня, и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва одна, и только намечен узор, — вышивай
что хочешь. Два ощущения: прежнее и последнее. Этот самовар, этот ситцевый занавес, — так это все родное… Это как в мещанских домиках в уездном нашем городке; я и дом этот как будто вижу: новый, из бревен, еще досками не обшитый… А потом другая картина...
Он даже и не возражал, а просто начал меня упрекать,
что я бросил дом графа Наинского, а потом сказал,
что надо подмазаться к княгине К., моей крестной матери, и
что если княгиня К. меня
хорошо примет, так, значит, и везде примут и карьера сделана, и пошел, и пошел расписывать!
— Да
хорошо уж;
чем же кончилось, как он-то решил? Вот
что главное. И какой ты болтун, Алеша…
—
Хорошо, я сказал уже,
что не пойду к тебе. Но
чего ты боишься! Ты, верно, какая-то несчастная. Мне больно смотреть на тебя…
— Так; давно, как-то мельком слышал, к одному делу приходилось. Ведь я уже говорил тебе,
что знаю князя Валковского. Это ты
хорошо делаешь,
что хочешь отправить ее к тем старикам. А то стеснит она тебя только. Да вот еще
что: ей нужен какой-нибудь вид. Об этом не беспокойся; на себя беру. Прощай, заходи чаще.
Что она теперь, спит?
Я очень
хорошо знаю,
что не имею никакого права вам читать наставления, но не обращаю на это никакого внимания.
—
Хорошо,
хорошо, знаю,
что вы скажете; но
чему же вы поможете вашей выходкой! Какой выход представляет дуэль? Признаюсь, ничего не понимаю.
— Гм…
хорошо, друг мой, пусть будет по-твоему! Я пережду, до известного времени, разумеется. Посмотрим,
что сделает время. Но вот
что, друг мой: дай мне честное слово,
что ни там, ни Анне Андреевне ты не объявишь нашего разговора?
— Ах, как не
хорошо это все,
что ты говоришь, Леночка. И какой вздор: ну к кому ты можешь наняться?
Впрочем, уж и то было странно,
что Маслобоев вздумал в этот вечер прийти: он наверно знал,
что я не буду дома; я сам предуведомил его об этом при последнем нашем свидании и очень
хорошо это помнил.
—
Хорошо, так и быть; я, брат, вообще употребляюсь иногда по иным делам. Но рассуди: мне ведь иные и доверяются-то потому,
что я не болтун. Как же я тебе буду рассказывать? Так и не взыщи, если расскажу вообще, слишком вообще, для того только, чтоб доказать: какой, дескать, он выходит подлец. Ну, начинай же сначала ты, про свое.
— Да вы, может быть, побрезгаете,
что он вот такой… пьяный. Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а уж вас как любит! Он про вас мне и день и ночь теперь говорит, все про вас. Нарочно ваши книжки купил для меня; я еще не прочла; завтра начну. А уж мне-то как
хорошо будет, когда вы придете! Никого-то не вижу, никто-то не ходит к нам посидеть. Все у нас есть, а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как вы говорили, и как это
хорошо… Так до пятницы…
— Странная девочка. Я уверен,
что она сумасшедшая. Представьте себе, сначала отвечала мне
хорошо, но потом, когда разглядела меня, бросилась ко мне, вскрикнула, задрожала, вцепилась в меня… что-то хочет сказать — не может. Признаюсь, я струсил, хотел уж бежать от нее, но она, слава богу, сама от меня убежала. Я был в изумлении. Как это вы уживаетесь?
— Да
что мы вместе, ну вот и сидим, — видел? И всегда-то он такой, — прибавила она, слегка краснея и указывая мне на него пальчиком. — «Одну минутку, говорит, только одну минутку», а смотришь, и до полночи просидел, а там уж и поздно. «Она, говорит, не сердится, она добрая», — вот он как рассуждает! Ну,
хорошо ли это, ну, благородно ли?
— Разумеется, Алеша, и сам со слезами рассказывал: это было ведь
хорошо с его стороны, и мне очень понравилось. Мне кажется, он вас больше любит,
чем вы его, Иван Петрович. Вот эдакими-то вещами он мне и нравится. Ну, а во-вторых, я потому с вами так прямо говорю, как сама с собою,
что вы очень умный человек и много можете мне дать советов и научить меня.
— Это нечестный человек, — сказала решительно Катя. — А знаете, Иван Петрович,
что если б я к вам приехала! Это
хорошо бы было или не
хорошо?
— Я думаю,
что хорошо. Так, навестила бы вас… — прибавила она, улыбнувшись. — Я ведь к тому говорю,
что я, кроме того,
что вас уважаю, — я вас очень люблю… И у вас научиться многому можно. А я вас люблю… И ведь это не стыдно,
что я вам про все это говорю?
— Я ведь знаю очень
хорошо, — прибавила она, — князю хочется моих денег. Про меня они думают,
что я совершенный ребенок, и даже мне прямо это говорят. Я же не думаю этого. Я уж не ребенок. Странные они люди: сами ведь они точно дети; ну, из
чего хлопочут?
— Вот видите, мой милый Иван Петрович, я ведь очень
хорошо понимаю,
что навязываться на дружбу неприлично. Ведь не все же мы грубы и наглы с вами, как вы о нас воображаете; ну, я тоже очень
хорошо понимаю,
что вы сидите здесь со мной не из расположения ко мне, а оттого,
что я обещался с вами поговорить. Не правда ли?
— Вы не ошиблись, — прервал я с нетерпением (я видел,
что он был из тех, которые, видя человека хоть капельку в своей власти, сейчас же дают ему это почувствовать. Я же был в его власти; я не мог уйти, не выслушав всего,
что он намерен был сказать, и он знал это очень
хорошо. Его тон вдруг изменился и все больше и больше переходил в нагло фамильярный и насмешливый). — Вы не ошиблись, князь: я именно за этим и приехал, иначе, право, не стал бы сидеть… так поздно.
— Ну, а
что касается до этой девушки, то, право, я ее уважаю, даже люблю, уверяю вас; капризна она немножко, но ведь «нет розы без шипов», как говорили пятьдесят лет назад, и
хорошо говорили: шипы колются, но ведь это-то и заманчиво, и хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти уже простил — за хороший вкус. Короче, мне эти девицы нравятся, и у меня — он многознаменательно сжал губы — даже виды особенные… Ну, да это после…
— Вы опять горячитесь! Ну,
хорошо… переменю, переменю! Только вот
что хочу спросить у вас, мой добрый друг: очень вы ее уважаете?
А он, вдобавок к тому, сам очень
хорошо понимал,
что я не могу его не выслушать, и это еще усугубляло обиду.
Послушайте, мой друг, я еще верую в то,
что на свете можно
хорошо пожить.
Но подарка он не показывал, а только хитро смеялся, усаживался подле Нелли, намекал,
что если одна молодая девица умела вести себя
хорошо и заслужить в его отсутствие уважение, то такая молодая девица достойна хорошей награды.
Она плакала, обнимала и целовала его, целовала ему руки и убедительно, хотя и бессвязно, просила его, чтоб он взял ее жить к себе; говорила,
что не хочет и не может более жить со мной, потому и ушла от меня;
что ей тяжело;
что она уже не будет более смеяться над ним и говорить об новых платьях и будет вести себя
хорошо, будет учиться, выучится «манишки ему стирать и гладить» (вероятно, она сообразила всю свою речь дорогою, а может быть, и раньше) и
что, наконец, будет послушна и хоть каждый день будет принимать какие угодно порошки.
—
Что ж делать! Впрочем, это ничего. У меня вырабатывается, в такую напряженную работу, какое-то особенное раздражение нервов; я яснее соображаю, живее и глубже чувствую, и даже слог мне вполне подчиняется, так
что в напряженной-то работе и лучше выходит. Все
хорошо…
Я очень
хорошо знал,
что предстоявшая нам разлука давила ее сердце,
что Наташа мучилась; она знала тоже,
что и я не могу без нее жить; но мы об этом не говорили, хотя и подробно разговаривали о предстоящих событиях…