Неточные совпадения
Все были согласны,
что «дурак», — и вдруг все заговорили: на мосту — ловкая штука! это, чтобы, значит, не мучиться долго, коли не удастся
хорошо выстрелить, — умно рассудил! от всякой раны свалится в воду и захлебнется, прежде
чем опомнится, — да, на мосту… умно!
Однажды, — Вера Павловна была еще тогда маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна не стала бы делать этого, а тогда почему было не сделать? ребенок ведь не понимает! и точно, сама Верочка не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка не стала бы толковать, потому
что дитяти этого знать не следует, но так уже случилось,
что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и
хорошо, потому
что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
Это, я знаю, у вас в книгах писано, Верочка,
что только нечестным да злым и
хорошо жить на свете.
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил,
что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень
хорошо, но описывал то,
чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше,
чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
— Ну, Вера,
хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла,
что мать говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну,
хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила
чего лишнего. Я вчера не в своем виде была. Ты не верь тому,
что я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
Он справился о здоровье Веры Павловны — «я здорова»; он сказал,
что очень рад, и навел речь на то,
что здоровьем надобно пользоваться, — «конечно, надобно», а по мнению Марьи Алексевны, «и молодостью также»; он совершенно с этим согласен, и думает,
что хорошо было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город: день морозный, дорога чудесная.
Марья Алексевна так и велела: немножко пропой, а потом заговори. — Вот, Верочка и говорит, только, к досаде Марьи Алексевны, по — французски, — «экая дура я какая, забыла сказать, чтобы по — русски»; — но Вера говорит тихо… улыбнулась, — ну, значит, ничего,
хорошо. Только
что ж он-то выпучил глаза? впрочем, дурак, так дурак и есть, он только и умеет хлопать глазами. А нам таких-то и надо. Вот, подала ему руку — умна стала Верка, хвалю.
— Да, ваша мать не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я
хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и
чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю,
что это будет не надолго.
Что вам теперь делать? Есть у вас родные в Петербурге?
Марья Алексевна вошла в комнату и в порыве чувства хотела благословить милых детей без формальности, то есть без Павла Константиныча, потом позвать его и благословить парадно. Сторешников разбил половину ее радости, объяснив ей с поцелуями,
что Вера Павловна, хотя и не согласилась, но и не отказала, а отложила ответ. Плохо, но все-таки
хорошо сравнительно с тем,
что было.
Но теперь чаще и чаще стали другие случаи: порядочные люди стали встречаться между собою. Да и как же не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом? А со временем это будет самым обыкновенным случаем, а еще со временем и не будет бывать других случаев, потому
что все люди будут порядочные люди. Тогда будет очень
хорошо.
Верочке и теперь
хорошо. Я потому и рассказываю (с ее согласия) ее жизнь,
что, сколько я знаю, она одна из первых женщин, жизнь которых устроилась
хорошо. Первые случаи имеют исторический интерес. Первая ласточка очень интересует северных жителей.
Нет, Федя не наврал на него; Лопухов, точно, был такой студент, у которого голова набита книгами, — какими, это мы увидим из библиографических исследований Марьи Алексевны, — и анатомическими препаратами: не набивши голову препаратами, нельзя быть профессором, а Лопухов рассчитывал на это. Но так как мы видим,
что из сведений, сообщенных Федею о Верочке, Лопухов не слишком-то
хорошо узнал ее, следовательно и сведения, которые сообщены Федею об учителе, надобно пополнить, чтобы
хорошо узнать Лопухова.
Осматривая собравшихся гостей, Лопухов увидел,
что в кавалерах нет недостатка: при каждой из девиц находился молодой человек, кандидат в женихи или и вовсе жених. Стало быть, Лопухова пригласили не в качестве кавалера; зачем же? Подумавши, он вспомнил,
что приглашению предшествовало испытание его игры на фортепьяно. Стало быть, он позван для сокращения расходов, чтобы не брать тапера. «
Хорошо, — подумал он: — извините, Марья Алексевна», и подошел к Павлу Константинычу.
Но другие не принимают их к сердцу, а ты приняла — это
хорошо, но тоже не странно:
что ж странного,
что тебе хочется быть вольным и счастливым человеком!
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем,
что не пьет чаю; по всему было видно,
что он человек солидный, основательный; говорил он мало — тем лучше, не вертопрах; но
что говорил, то говорил
хорошо — особенно о деньгах; но с вечера третьего дня она увидела,
что учитель даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых людей.
— Это
хорошо, Михаил Иваныч; то-то я и знаю,
что Дмитрий Сергеич солидный молодой человек, а все-таки нужен глаз да глаз за всяким человеком!
Эх, господа Кирсанов и Лопухов, ученые вы люди, а не догадались,
что особенно-то
хорошо!
Положим, и то
хорошо, о
чем вы говорили.
— Ах, вот
что! Какой же вы чудак! — Ну,
хорошо, зовите так.
— Все,
что вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать,
что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О, если бы я не знал,
что вы правы! Да, как это было бы
хорошо, если б вы не были правы. Я сказал бы ей,
что мы не сошлись в условиях или
что вы не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь,
что я ей скажу?
— Нет, я вас не отпущу. Идите со мною. Я не спокойна, вы говорите; я не могу судить, вы говорите, —
хорошо, обедайте у нас. Вы увидите,
что я буду спокойна. После обеда маменька спит, и мы можем говорить.
«
Хорошо ли я сделала,
что заставила его зайти? Маменька смотрела так пристально.
«Да и
чего тут бояться? ведь это так
хорошо! Только вот подожду, какое это средство, про которое он говорит. Да нет, никакого нет. Это только так, он успокаивал меня.
— Так, Вера Павловна,
что понапрасну маменьку вводить в сомнение. «Да», и только. Так теперь надобно второй тост. За скорую свадьбу Веры Павловны! Пейте, Вера Павловна! ничего,
хорошо будет. Чокнемтесь. За вашу скорую свадьбу!
—
Хорошо, Вера Павловна, я начну говорить вам грубости, если вам это приятнее. В вашей натуре, Вера Павловна, так мало женственности,
что, вероятно, вы выскажете совершенно мужские мысли.
— Ну, конечно, когда: когда я спросила, правда ли,
что можно сделать, чтобы людям
хорошо было жить.
—
Что ж, это
хорошо. В гувернантках ведь тяжело. А я, брат, теперь с зрительным нервом покончил и принимаюсь за следующую пару. А ты на
чем остановился?
— Вот какое и вот какое дело, Алексей Петрович! Знаю,
что для вас это очень серьезный риск;
хорошо, если мы помиримся с родными, а если они начнут дело? вам может быть беда, да и наверное будет; но… Никакого «но» не мог отыскать в своей голове Лопухов: как, в самом деле, убеждать человека, чтобы он за нас клал шею в петлю!
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими
хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня,
что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
Вы встречали, Марья Алексевна, людей, которые говорили очень
хорошо, и вы видели,
что все эти люди, без исключения, — или хитрецы, морочащие людей хорошими словами, или взрослые глупые ребята, не знающие жизни и не умеющие ни за
что приняться.
Хорошо шла жизнь Лопуховых. Вера Павловна была всегда весела. Но однажды, — это было месяцев через пять после свадьбы, — Дмитрий Сергеич, возвратившись с урока, нашел жену в каком-то особенном настроении духа: в ее глазах сияла и гордость, и радость. Тут Дмитрий Сергеич припомнил,
что уже несколько дней можно было замечать в ней признаки приятной тревоги, улыбающегося раздумья, нежной гордости.
— Мой миленький, стану рассказывать тебе свою радость. Только ты мне посоветуй, ты ведь все это знаешь. Видишь, мне уж давно хотелось что-нибудь делать. Я и придумала,
что надо з завести швейную; ведь это
хорошо?
—
Что, моя милая, насмотрелась, какая ты у доброй-то матери была? — говорит прежняя, настоящая Марья Алексевна. —
Хорошо я колдовать умею? Аль не угадала?
Что молчишь? Язык-то есть? Да я из тебя слова-то выжму: вишь ты, нейдут с языка-то! По магазинам ходила?
—
Хорошо им жить? Ученые они? Книжки читают, об новых ваших порядках думают, как бы людям добро делать? Думают,
что ли? — говори!
— Нейдут из тебя слова-то.
Хорошо им жить? — спрашиваю; хороши они? — спрашиваю; такой хотела бы быть, как они? — Молчишь! рыло-то воротишь! — Слушай же ты, Верка,
что я скажу. Ты ученая — на мои воровские деньги учена. Ты об добром думаешь, а как бы я не злая была, так бы ты и не знала,
что такое добром называется. Понимаешь? Все от меня, моя ты дочь, понимаешь? Я тебе мать.
— Да, но и теперь
хорошо, потому
что готовится это хорошее; по крайней мере, тем и теперь очень
хорошо, кто готовит его. Когда ты, Верочка, помогаешь кухарке готовить обед, ведь в кухне душно, чадно, а ведь тебе
хорошо, нужды нет,
что душно и чадно? Всем
хорошо сидеть за обедом, но лучше всех тому, кто помогал готовить его: тому он вдвое вкуснее. А ты любишь сладко покушать, Верочка, — правда?
Вера Павловна сама познакомилась с этими выбранными,
хорошо познакомилась прежде,
чем сказала,
что принимает их, это натурально; это тоже рекомендует ее как женщину основательную, и только.
— Вот мы теперь
хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать,
что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки. А вы про меня не скажете, чтобы я была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете с первого же раза,
что у меня мысли пустые, потому
что знаете меня как женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.
После нескольких колебаний определили считать за брата или сестру до 8 лет четвертую часть расходов взрослой девицы, потом содержание девочки до 12 лет считалось за третью долю, с 12 — за половину содержания сестры ее, с 13 лет девочки поступали в ученицы в мастерскую, если не пристраивались иначе, и положено было,
что с 16 лет они становятся полными участницами компании, если будут признаны выучившимися
хорошо шить.
А Вера Павловна чувствовала едва ли не самую приятную из всех своих радостей от мастерской, когда объясняла кому-нибудь,
что весь этот порядок устроен и держится самими девушками; этими объяснениями она старалась убедить саму себя в том,
что ей хотелось думать:
что мастерская могла бы идти без нее,
что могут явиться совершенно самостоятельно другие такие же мастерские и даже почему же нет? вот было бы
хорошо! — это было бы лучше всего! — даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь не из разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это была самая любимая мечта Веры Павловны.
Вера Павловна, проснувшись, долго нежится в постели; она любит нежиться, и немножко будто дремлет, и не дремлет, а думает,
что надобно сделать; и так полежит, не дремлет, и не думает — нет, думает: «как тепло, мягко,
хорошо, славно нежиться поутру»; так и нежится, пока из нейтральной комнаты, — нет, надобно сказать: одной из нейтральных комнат, теперь уже две их, ведь это уже четвертый год замужества, — муж, то есть «миленький», говорит: «Верочка, проснулась?» — «Да, миленький».
Он сказал,
что действительно эту ночь спал не совсем
хорошо и вчера с вечера чувствовал себя дурно, но
что это ничего, немного простудился на прогулке, конечно, в то время, когда долго лежал на земле после беганья и борьбы; побранил себя за неосторожность, но уверил Веру Павловну,
что это пустяки.
— Нет, Александр, я
хорошо сделал,
что позвал тебя, — сказал Лопухов: — опасности нет, и вероятно не будет; но у меня воспаление в легких. Конечно, я и без тебя вылечился бы, но все-таки навещай. Нельзя, нужно для очищения совести: ведь я не бобыль, как ты.
И так пойдет до тех пор, пока люди скажут: «ну, теперь нам
хорошо», тогда уж не будет этого отдельного типа, потому
что все люди будут этого типа, и с трудом будут понимать, как же это было время, когда он считался особенным типом, а не общею натурою всех людей?
—
Хорошо, отправимся вместе, — сказал Лопухов с заметным удовольствием,
что подышит свежим воздухом ныне же.
Пока актриса оставалась на сцене, Крюковой было очень
хорошо жить у ней: актриса была женщина деликатная, Крюкова дорожила своим местом — другое такое трудно было бы найти, — за то,
что не имеет неприятностей от госпожи, Крюкова привязалась и к ней; актриса, увидев это, стала еще добрее.
— Ах, пустяки! Мне только и приснилось,
что я тебе сказала,
что ты мало ласкаешь меня. А теперь мне
хорошо. Зачем мы не жили с тобою всегда так? Тогда мне не приснился бы этот гадкий сон, страшный, гадкий, я не хочу помнить его!
— Изволь, мой друг, я заведу. Завтра же. Мне просто не случилось подумать об этом,
что это
хорошо. А это очень
хорошо.
— А очень мне нужно с тобою-то поступать
хорошо, — ты для меня интересен,
что ли?
А если первая минута была так
хорошо выдержана, то
что значило выдерживать себя
хорошо в остальной вечер? А если первый вечер он умел выдержать, то трудно ли было выдерживать себя во все следующие вечера? Ни одного слова, которое не было бы совершенно свободно и беззаботно, ни одного взгляда, который не был бы хорош и прост, прям и дружествен, и только.