Неточные совпадения
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или
на другом каком языке…
это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого
дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в
это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Хлестаков. А
это…
На одну минуту только…
на один
день к дяде — богатый старик; а завтра же и назад.
Аммос Федорович. А я
на этот счет покоен. В самом
деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу
на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Г-жа Простакова. Ах, мой батюшка! Да извозчики-то
на что ж?
Это их
дело.
Это таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, — свезут, куда изволишь. Мне поверь, батюшка, что, конечно, то вздор, чего не знает Митрофанушка.
Новый ходок, Пахомыч, взглянул
на дело несколько иными глазами, нежели несчастный его предшественник. Он понял так, что теперь самое верное средство —
это начать во все места просьбы писать.
Он не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника и что в
деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как
на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.
Они тем легче могли успеть в своем намерении, что в
это время своеволие глуповцев дошло до размеров неслыханных. Мало того что они в один
день сбросили с раската и утопили в реке целые десятки излюбленных граждан, но
на заставе самовольно остановили ехавшего из губернии, по казенной подорожной, чиновника.
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке
на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при
этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
Конечно, тревога
эта преимущественно сосредоточивается
на поверхности; однако ж едва ли возможно утверждать, что и
на дне в
это время обстоит благополучно.
Этого мало: в первый же праздничный
день он собрал генеральную сходку глуповцев и перед нею формальным образом подтвердил свои взгляды
на администрацию.
Только
на осьмой
день, около полдён, измученная команда увидела стрелецкие высоты и радостно затрубила в рога. Бородавкин вспомнил, что великий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать врагов, всегда посылал сказать:"Иду
на вы!" — и, руководствуясь
этим примером, командировал своего ординарца к стрельцам с таким же приветствием.
Голова у
этого другого градоначальника была совершенно новая и притом покрытая лаком. Некоторым прозорливым гражданам показалось странным, что большое родимое пятно, бывшее несколько
дней тому назад
на правой щеке градоначальника, теперь очутилось
на левой.
Разговор
этот происходил утром в праздничный
день, а в полдень вывели Ионку
на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели
на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много женщин), а
на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать
на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну,
на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так
это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.
Но здесь я должен сознаться, что тетрадки, которые заключали в себе подробности
этого дела, неизвестно куда утратились. Поэтому я нахожусь вынужденным ограничиться лишь передачею развязки
этой истории, и то благодаря тому, что листок,
на котором она описана, случайно уцелел.
Я же, с своей стороны, изведав
это средство
на практике, могу засвидетельствовать, что не дальше, как
на сих
днях благодаря оному раскрыл слабые действия одного капитан-исправника, который и был вследствие того представлен мною к увольнению от должности.
Больной, озлобленный, всеми забытый, доживал Козырь свой век и
на закате
дней вдруг почувствовал прилив"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Стал проповедовать, что собственность есть мечтание, что только нищие да постники взойдут в царство небесное, а богатые да бражники будут лизать раскаленные сковороды и кипеть в смоле. Причем, обращаясь к Фердыщенке (тогда было
на этот счет просто: грабили, но правду выслушивали благодушно), прибавлял...
В
этот день весь Глупов был пьян, а больше всех пятый Ивашко. Беспутную оную Клемантинку посадили в клетку и вывезли
на площадь; атаманы-молодцы подходили и дразнили ее. Некоторые, более добродушные, потчевали водкой, но требовали, чтобы она за
это откинула какое-нибудь коленце.
На другой
день, едва позолотило солнце верхи соломенных крыш, как уже войско, предводительствуемое Бородавкиным, вступало в слободу. Но там никого не было, кроме заштатного попа, который в
эту самую минуту рассчитывал, не выгоднее ли ему перейти в раскол. Поп был древний и скорее способный поселять уныние, нежели вливать в душу храбрость.
В тот же
день Грустилов надел
на себя вериги (впоследствии оказалось, впрочем, что
это были просто помочи, которые дотоле не были в Глупове в употреблении) и подвергнул свое тело бичеванию.
Хотя, по первоначальному проекту Угрюм-Бурчеева, праздники должны были отличаться от будней только тем, что в
эти дни жителям вместо работ предоставлялось заниматься усиленной маршировкой, но
на этот раз бдительный градоначальник оплошал.
Что происходит в тех слоях пучины, которые следуют непосредственно за верхним слоем и далее, до самого
дна? пребывают ли они спокойными, или и
на них производит свое давление тревога, обнаружившаяся в верхнем слое? — с полною достоверностью определить
это невозможно, так как вообще у нас еще нет привычки приглядываться к тому, что уходит далеко вглубь.
Но словам
этим не поверили и решили: сечь аманатов до тех пор, пока не укажут, где слобода. Но странное
дело! Чем больше секли, тем слабее становилась уверенность отыскать желанную слободу!
Это было до того неожиданно, что Бородавкин растерзал
на себе мундир и, подняв правую руку к небесам, погрозил пальцем и сказал...
Ему нет
дела ни до каких результатов, потому что результаты
эти выясняются не
на нем (он слишком окаменел, чтобы
на нем могло что-нибудь отражаться), а
на чем-то ином, с чем у него не существует никакой органической связи.
Несмотря
на то что он не присутствовал
на собраниях лично, он зорко следил за всем, что там происходило. Скакание, кружение, чтение статей Страхова — ничто не укрылось от его проницательности. Но он ни словом, ни
делом не выразил ни порицания, ни одобрения всем
этим действиям, а хладнокровно выжидал, покуда нарыв созреет. И вот
эта вожделенная минута наконец наступила: ему попался в руки экземпляр сочиненной Грустиловым книги:"О восхищениях благочестивой души"…
Словом сказать, в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с
этого пункта было назначено только
на другой
день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
Все
это обнаруживало нечто таинственное, и хотя никто не спросил себя, какое кому
дело до того, что градоначальник спит
на леднике, а не в обыкновенной спальной, но всякий тревожился.
Но
этим дело не ограничилось. Не прошло часа, как
на той же площади появилась юродивая Анисьюшка. Она несла в руках крошечный узелок и, севши посередь базара, начала ковырять пальцем ямку. И ее обступили старики.
Однако ж глуповцам
это дело не прошло даром. Как и водится, бригадирские грехи прежде всего отразились
на них.
На другой
день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все
это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо идти сначала
на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда глаза глядят.
Как взглянули головотяпы
на князя, так и обмерли. Сидит,
это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то голова с плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное
дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
На несколько
дней город действительно попритих, но так как хлеба все не было («нет
этой нужды горше!» — говорит летописец), то волею-неволею опять пришлось глуповцам собраться около колокольни.
Дело в том, что в
это самое время
на выезде из города, в слободе Навозной, цвела красотой посадская жена Алена Осипова.
На третий
день сделали привал в слободе Навозной; но тут, наученные опытом, уже потребовали заложников. Затем, переловив обывательских кур, устроили поминки по убиенным. Странно показалось слобожанам
это последнее обстоятельство, что вот человек игру играет, а в то же время и кур ловит; но так как Бородавкин секрета своего не разглашал, то подумали, что так следует"по игре", и успокоились.
К сожалению, летописец не рассказывает дальнейших подробностей
этой истории. В переписке же Пфейферши сохранились лишь следующие строки об
этом деле:"Вы, мужчины, очень счастливы; вы можете быть твердыми; но
на меня вчерашнее зрелище произвело такое действие, что Пфейфер не
на шутку встревожился и поскорей дал мне принять успокоительных капель". И только.
Только и было сказано между ними слов; но нехорошие
это были слова.
На другой же
день бригадир прислал к Дмитрию Прокофьеву
на постой двух инвалидов, наказав им при
этом действовать «с утеснением». Сам же, надев вицмундир, пошел в ряды и, дабы постепенно приучить себя к строгости, с азартом кричал
на торговцев...
Все дома окрашены светло-серою краской, и хотя в натуре одна сторона улицы всегда обращена
на север или восток, а другая
на юг или запад, но даже и
это упущено было из вида, а предполагалось, что и солнце и луна все стороны освещают одинаково и в одно и то же время
дня и ночи.
Выступил тут вперед один из граждан и, желая подслужиться, сказал, что припасена у него за пазухой деревянного
дела пушечка малая
на колесцах и гороху сушеного запасец небольшой. Обрадовался бригадир
этой забаве несказанно, сел
на лужок и начал из пушечки стрелять. Стреляли долго, даже умучились, а до обеда все еще много времени остается.
— Знаю я, — говорил он по
этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ сей в себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам
дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше
на бога!
На пятый
день отправились обратно в Навозную слободу и по дороге вытоптали другое озимое поле. Шли целый
день и только к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать с бою
эту позицию, но так как порох был не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.
Напротив того, бывали другие, хотя и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые делали
дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но так как они при
этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены
на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски,
на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
В речи, сказанной по
этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его было более личной веры в правоту защищаемого
дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали
на колени.
Все славословили, но в то же время уже все единогласно требовали, чтобы обновление совершилось сию минуту и чтоб наблюдение за
этим делом было возложено
на них.
Может быть, тем бы и кончилось
это странное происшествие, что голова, пролежав некоторое время
на дороге, была бы со временем раздавлена экипажами проезжающих и наконец вывезена
на поле в виде удобрения, если бы
дело не усложнилось вмешательством элемента до такой степени фантастического, что сами глуповцы — и те стали в тупик. Но не будем упреждать событий и посмотрим, что делается в Глупове.
А так как
на их языке неведомая сила носила название чертовщины, то и стали думать, что тут не совсем чисто и что, следовательно, участие черта в
этом деле не может подлежать сомнению.
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу, и мне
этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к
делу, — наши земские учреждения и всё
это — похоже
на березки, которые мы натыкали, как в Троицын
день, для того чтобы было похоже
на лес, который сам вырос в Европе, и не могу я от души поливать и верить в
эти березки!
Одни, к которым принадлежал Катавасов, видели в противной стороне подлый донос и обман; другие ― мальчишество и неуважение к авторитетам. Левин, хотя и не принадлежавший к университету, несколько раз уже в свою бытность в Москве слышал и говорил об
этом деле и имел свое составленное
на этот счет мнение; он принял участие в разговоре, продолжавшемся и
на улице, пока все трое дошли до здания Старого Университета.
Затем графиня рассказала еще неприятности и козни против
дела соединения церквей и уехала торопясь, так как ей в
этот день приходилось быть еще
на заседании одного общества и в Славянском комитете.
Сработано было чрезвычайно много
на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два
дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в
этот день, и досадно было
на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.