Неточные совпадения
Какие бывают
эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым
дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом,
на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц
на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что и везде; только и разницы, что
на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал.
Следствием
этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того же
дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто
на обед, кто
на бостончик, кто
на чашку чаю.
Увы! толстые умеют лучше
на этом свете обделывать
дела свои, нежели тоненькие.
Даже самая погода весьма кстати прислужилась:
день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только
на старых мундирах гарнизонных солдат,
этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным
дням.
В иной комнате и вовсе не было мебели, хотя и было говорено в первые
дни после женитьбы: «Душенька, нужно будет завтра похлопотать, чтобы в
эту комнату хоть
на время поставить мебель».
— А, нет! — сказал Чичиков. — Мы напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской сказке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов, хотя за
это и потерпел
на службе, но уж извините: обязанность для меня
дело священное, закон — я немею пред законом.
— Еще бы!
Это бы скорей походило
на диво, если бы вы их кому-нибудь продали. Или вы думаете, что в них есть в самом
деле какой-нибудь прок?
— Я уж знала
это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом
деле, гербовой бумаги было там немало. — Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не
на чем.
— Собакевич подтвердил
это делом: он опрокинул половину бараньего бока к себе
на тарелку, съел все, обгрыз, обсосал до последней косточки.
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и хоть бы что-нибудь похожее
на выражение показалось
на лице его. Казалось, в
этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось
на дне ее, не производило решительно никакого потрясения
на поверхности.
Экой я дурак в самом
деле!» Сказавши
это, он переменил свой шотландский костюм
на европейский, стянул покрепче пряжкой свой полный живот, вспрыснул себя одеколоном, взял в руки теплый картуз и бумаги под мышку и отправился в гражданскую палату совершать купчую.
— Кто, Михеев умер? — сказал Собакевич, ничуть не смешавшись. —
Это его брат умер, а он преживехонький и стал здоровее прежнего.
На днях такую бричку наладил, что и в Москве не сделать. Ему, по-настоящему, только
на одного государя и работать.
Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только услышал он, в чем
дело, в ту ж минуту кликнул квартального, бойкого малого в лакированных ботфортах, и, кажется, всего два слова шепнул ему
на ухо да прибавил только: «Понимаешь!» — а уж там, в другой комнате, в продолжение того времени, как гости резалися в вист, появилась
на столе белуга, осетры, семга, икра паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, сыры, копченые языки и балыки, —
это все было со стороны рыбного ряда.
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом,
дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об
этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том же положении и
на том же месте.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых,
это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и
дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у
этой плечи», — а
на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как
на что-то постороннее.
Разговор сначала не клеился, но после
дело пошло, и он начал даже получать форс, но… здесь, к величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди степенные и занимающие важные должности как-то немного тяжеловаты в разговорах с дамами;
на это мастера господа поручики и никак не далее капитанских чинов.
Она не умела лгать: предположить что-нибудь —
это другое
дело, но и то в таком случае, когда предположение основывалось
на внутреннем убеждении; если ж было почувствовано внутреннее убеждение, тогда умела она постоять за себя, и попробовал бы какой-нибудь дока-адвокат, славящийся даром побеждать чужие мнения, попробовал бы он состязаться здесь, — увидел бы он, что значит внутреннее убеждение.
Логики нет никакой в мертвых душах; как же покупать мертвые души? где ж дурак такой возьмется? и
на какие слепые деньги станет он покупать их? и
на какой конец, к какому
делу можно приткнуть
эти мертвые души? и зачем вмешалась сюда губернаторская дочка?
В других домах рассказывалось
это несколько иначе: что у Чичикова нет вовсе никакой жены, но что он, как человек тонкий и действующий наверняка, предпринял, с тем чтобы получить руку дочери, начать
дело с матери и имел с нею сердечную тайную связь, и что потом сделал декларацию насчет руки дочери; но мать, испугавшись, чтобы не совершилось преступление, противное религии, и чувствуя в душе угрызение совести, отказала наотрез, и что вот потому Чичиков решился
на похищение.
Они говорили, что все
это вздор, что похищенье губернаторской дочки более
дело гусарское, нежели гражданское, что Чичиков не сделает
этого, что бабы врут, что баба что мешок: что положат, то несет, что главный предмет,
на который нужно обратить внимание, есть мертвые души, которые, впрочем, черт его знает, что значат, но в них заключено, однако ж, весьма скверное, нехорошее.
Председатель отвечал, что
это вздор, и потом вдруг побледнел сам, задав себе вопрос, а что, если души, купленные Чичиковым, в самом
деле мертвые? а он допустил совершить
на них крепость да еще сам сыграл роль поверенного Плюшкина, и дойдет
это до сведения генерал-губернатора, что тогда?
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще не знают, кто таков
на самом
деле есть Чичиков, что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да ведь все
это как-то неясно, и когда вспомнили при
этом, что он даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся
на жизнь его, то задумались еще более: стало быть, жизнь его была в опасности, стало быть, его преследовали, стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое… да кто же он в самом
деле такой?
В самом
деле, назначение нового генерал-губернатора, и
эти полученные бумаги такого сурьезного содержания, и
эти бог знает какие слухи — все
это оставило заметные следы в их лицах, и фраки
на многих сделались заметно просторней.
На это обыкновенно замечали другие чиновники: «Хорошо тебе, шпрехен зи дейч Иван Андрейч, у тебя
дело почтовое: принять да отправить экспедицию; разве только надуешь, заперши присутствие часом раньше, да возьмешь с опоздавшего купца за прием письма в неуказанное время или перешлешь иную посылку, которую не следует пересылать, — тут, конечно, всякий будет святой.
Англичанин стоит и сзади держит
на веревке собаку, и под собакой разумеется Наполеон: «Смотри, мол, говорит, если что не так, так я
на тебя сейчас выпущу
эту собаку!» — и вот теперь они, может быть, и выпустили его с острова Елены, и вот он теперь и пробирается в Россию, будто бы Чичиков, а в самом
деле вовсе не Чичиков.
Конечно, поверить
этому чиновники не поверили, а, впрочем, призадумались и, рассматривая
это дело каждый про себя, нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает
на портрет Наполеона.
Работы оставалось еще, по крайней мере,
на две недели; во все продолжение
этого времени Порфирий должен был чистить меделянскому щенку пуп особенной щеточкой и мыть его три раза
на день в мыле.
На вопрос, не делатель ли он фальшивых бумажек, он отвечал, что делатель, и при
этом случае рассказал анекдот о необыкновенной ловкости Чичикова: как, узнавши, что в его доме находилось
на два миллиона фальшивых ассигнаций, опечатали дом его и приставили караул,
на каждую дверь по два солдата, и как Чичиков переменил их все в одну ночь, так что
на другой
день, когда сняли печати, увидели, что все были ассигнации настоящие.
На вопрос, точно ли Чичиков имел намерение увезти губернаторскую дочку и правда ли, что он сам взялся помогать и участвовать в
этом деле, Ноздрев отвечал, что помогал и что если бы не он, то не вышло бы ничего, — тут он и спохватился было, видя, что солгал вовсе напрасно и мог таким образом накликать
на себя беду, но языка никак уже не мог придержать.
Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! и как чудна она сама,
эта дорога: ясный
день, осенние листья, холодный воздух… покрепче в дорожную шинель, шапку
на уши, тесней и уютней прижмемся к углу!
В
этом, казалось, и заключалась главная цель связей его с старым повытчиком, потому что тут же сундук свой он отправил секретно домой и
на другой
день очутился уже
на другой квартире.
Очарованный проситель возвращался домой чуть не в восторге, думая: «Вот наконец человек, каких нужно побольше,
это просто драгоценный алмаз!» Но ждет проситель
день, другой, не приносят
дела на дом,
на третий тоже.
Еще падет обвинение
на автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними
делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою
на счет других; но как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: «Да хорошо ли выводить
это на свет, провозглашать об
этом?
— Хорошо; положим, он вас оскорбил, зато вы и поквитались с ним: он вам, и вы ему. Но расставаться навсегда из пустяка, — помилуйте,
на что же
это похоже? Как же оставлять
дело, которое только что началось? Если уже избрана цель, так тут уже нужно идти напролом. Что глядеть
на то, что человек плюется! Человек всегда плюется; да вы не отыщете теперь во всем свете такого, который бы не плевался.
Чичиков глядел
на него пристально и думал: «Что ж? с
этим, кажется, чиниться нечего». Не отлагая
дела в дальний ящик, он объяснил полковнику тут же, что так и так: имеется надобность вот в каких душах, с совершеньем таких-то крепостей.
— Да никакого толку не добьетесь, — сказал проводник, — у нас бестолковщина. У нас всем, изволите видеть, распоряжается комиссия построения, отрывает всех от
дела, посылает куды угодно. Только и выгодно у нас, что в комиссии построения. — Он, как видно, был недоволен
на комиссию построенья. — У нас так заведено, что все водят за нос барина. Он думает, что всё-с как следует, а ведь
это названье только одно.
Он насильно пожал ему руку, и прижал ее к сердцу, и благодарил его за то, что он дал ему случай увидеть
на деле ход производства; что передрягу и гонку нужно дать необходимо, потому что способно все задремать и пружины сельского управленья заржавеют и ослабеют; что вследствие
этого события пришла ему счастливая мысль: устроить новую комиссию, которая будет называться комиссией наблюдения за комиссиею построения, так что уже тогда никто не осмелится украсть.
— Да я и строений для
этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву.
На фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в
дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
И не потому, что растут деньги, — деньги деньгами, — но потому, что все
это —
дело рук твоих; потому, что видишь, как ты всему причина и творец всего, и от тебя, как от какого-нибудь мага, сыплется изобилье и добро
на все.
— Да как же в самом
деле: три
дни от тебя ни слуху ни духу! Конюх от Петуха привел твоего жеребца. «Поехал, говорит, с каким-то барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем,
на сколько времени? Помилуй, братец, как же можно этак поступать? А я бог знает чего не передумал в
эти дни!
—
На суд вашего превосходительства представляю: каково полотно, и каково мыло, и какова
эта вчерашнего
дни купленная вещица! — При
этом Чичиков надел
на голову ермолку, вышитую золотом и бусами, и очутился, как персидский шах, исполненный достоинства и величия.
— Лучше всего вы
это посмотрите. Впрочем, во всяком случае, — продолжал он весьма добродушно, — будьте всегда покойны и не смущайтесь ничем, даже если бы и хуже что произошло. Никогда и ни в чем не отчаивайтесь: нет
дела неисправимого. Смотрите
на меня: я всегда покоен. Какие бы ни были возводимы
на меня казусы, спокойствие мое непоколебимо.
— Поверьте мне,
это малодушие, — отвечал очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь только, чтобы производство
дела было все основано
на бумагах, чтобы
на словах ничего не было. И как только увидите, что
дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь — не то чтобы оправдывать и защищать себя, — нет, просто спутать новыми вводными и так посторонними статьями.
— Афанасий Васильевич! вновь скажу вам —
это другое. В первом случае я вижу, что я все-таки делаю. Говорю вам, что я готов пойти в монастырь и самые тяжкие, какие
на меня ни наложат, труды и подвиги я буду исполнять там. Я уверен, что не мое
дело рассуждать, что взыщется <с тех>, которые заставили меня делать; там я повинуюсь и знаю, что Богу повинуюсь.
— Знаете ли, Петр Петрович? отдайте мне
на руки
это — детей,
дела; оставьте и семью вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства ваши таковы, что вы в моих руках; ведь
дело идет к тому, чтобы умирать с голоду. Тут уже
на все нужно решаться. Знаете ли вы Ивана Потапыча?
Петр Петрович был изумлен
этой совершенно новой должностью. Ему, все-таки дворянину некогда древнего рода, отправиться с книгой в руках просить
на церковь, притом трястись
на телеге! А между тем вывернуться и уклониться нельзя:
дело богоугодное.
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне
это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью да
на доброе
дело!»