Неточные совпадения
На пятый
день добрый друг, музыкант Панков, влюбленный — все
это знали — в младшую из Синельниковых, в лукавоглазую Любу, пришел к нему и в качестве строго доверенного лица принес запечатанную записочку от Юлии.
Этим делом заведовал сам Макаров, и ни просьбы, ни посулы, ни лесть, ни упреки, ни даже бунт не могли повлиять
на его твердокаменное сердце.
Осмотр кончился. Кадеты оделись и поехали в училище
на Знаменку. Но каким способом и каким путем они ехали —
это навсегда выпало из памяти Александрова. В бесконечную длину растянулся для него сложный, пестрый, чрезмерно богатый лицами, событиями и впечатлениями
день вступления в училище.
Никогда потом в своей жизни не мог припомнить Александров момента вступления в училище. Все впечатления
этого дня походили у него в памяти
на впечатления человека, проснувшегося после сильнейшего опьянения: какие-то смутные картины, пустячные мелочи и между ними черные провалы. Так и не мог он восстановить в памяти, где выпускных кадет переодевали в юнкерское белье, одежду и обувь, где их ставили под ранжир и распределяли по ротам.
С трудом, очень медленно и невесело осваивается Александров с укладом новой училищной жизни, и
это чувство стеснительной неловкости долгое время
разделяют с ним все первокурсники, именуемые
на юнкерском языке «фараонами», в отличие от юнкеров старшего курса, которые, хотя и преждевременно, но гордо зовут себя «господами обер-офицерами».
Это они одной зимней ночью
на Масленице завязали огромный скандал в области распревеселых непотребных домов
на Драчевке и в Соболевом переулке, а когда
дело дошло до драки, то пустили в ход тесаки, в чем им добросовестно помогли строевые гренадеры Московского округа.
«И в самом
деле, — думал иногда Александров, глядя
на случайно проходившего Калагеоргия. — Почему
этому человеку, худому и длинному, со впадинами
на щеках и
на висках, с пергаментным цветом кожи и с навсегда унылым видом, не пристало бы так клейко никакое другое прозвище? Или
это свойство народного языка, мгновенно изобретать ладные словечки?»
— Во-первых, я вам вовсе не Олечка, а Ольга Николаевна. Ну, пойдемте, если уж вам так хочется. Только, наверно,
это пустяки какие-нибудь, — сказала она, садясь
на маленький диванчик и обмахиваясь веером. — Ну, какое же у вас ко мне
дело?
— Ну, вот…
на днях, очень скоро… через неделю, через две… может быть, через месяц… появится
на свет… будет напечатана в одном журнале… появится
на свет моя сюита… мой рассказ. Я не знаю, как назвать… Прошу вас, Оля, пожелайте мне успеха. От
этого рассказа, или, как сказать?.. эскиза, так многое зависит в будущем.
Охотнее всего делал Александров свои переводы в те скучные
дни, когда, по распоряжению начальства, он сидел под арестом в карцере, запертый
на ключ. Тишина, безделье и скука как нельзя лучше поощряли к
этому занятию. А когда его отпускали
на свободу, то, урвав первый свободный часочек, он поспешно бежал к старому верному другу Сашаке Гурьеву, к своему всегдашнему, терпеливому и снисходительному слухачу.
— Ну, теперь идите в роту и, кстати, возьмите с собою ваш журнальчик. Нельзя сказать, чтобы очень уж плохо было написано. Мне моя тетушка первая указала
на этот номер «Досугов», который случайно купила. Псевдоним ваш оказался чрезвычайно прозрачным, а кроме того, третьего
дня вечером я проходил по роте и отлично слышал галдеж о вашем литературном успехе. А теперь, юнкер, — он скомандовал, как
на учении: —
На место. Бегом ма-а-арш.
Черных
дней выпадало
на его долю гораздо больше, чем светлых: тоскливое, нудное пребывание в скучном положении молодого, начинающего фараона, суровая, утомительная строевая муштровка, грубые окрики, сажание под арест, назначение
на лишние дневальства — все
это делало военную службу тяжелой и непривлекательной.
На другой
день ранним утром, в воскресенье, профессор Дмитрий Петрович Белышев пьет чай вместе со своей любимицей Зиночкой. Домашние еще не вставали.
Эти воскресные утренние чаи вдвоем составляют маленькую веселую радость для обоих: и для знаменитого профессора, и для семнадцатилетней девушки. Он сам приготовляет чай с некоторой серьезной торжественностью. Сначала в сухой горячий чайник он всыпает малую пригоршеньку чая, обливает его слегка крутым кипятком и сейчас же сливает воду в чашку.
— Ну, что же? Не мое право его укорять, что он дочку
на такой широкой развязке держит… Однако он человек весьма достойный и по всей Москве завоевал себе почет и уважение. Впрочем —
это не мое
дело. Ты лучше прямо мне скажи, что тебе так до смерти нужно? Денег, наверное? Так?
Последние лагерные работы идут к концу. Младший курс еще занят глазомерными съемками. Труд не тяжелый: приблизительный, свободный и даже веселый.
Это совсем не то, что топографические точные съемки с кипрегелем-дальномером, над которыми каждый
день корпят и потеют юнкера старшего курса, готовые
на днях чудесным образом превратиться в настоящих взаправдашних господ офицеров.
Всего только три
дня было дано господам обер-офицерам
на ознакомление с
этими листами и
на размышления о выборе полка.
А теперь уже выступает
на сцену не кто иной, как военный министр. В
день, заранее ему назначенный, он с
этим драгоценным списком едет во дворец к государю императору, который уже дожидается его.
Как я к
этому важному
делу подойду, когда специально военных знаний у меня только
на чуточку больше, чем у моего однолетки, молодого солдата, которых у него совсем нет, и, однако, он взрослый человек в сравнении со мною, тепличным дитятей.
Неточные совпадения
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или
на другом каком языке…
это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого
дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в
это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Хлестаков. А
это…
На одну минуту только…
на один
день к дяде — богатый старик; а завтра же и назад.
Аммос Федорович. А я
на этот счет покоен. В самом
деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу
на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Г-жа Простакова. Ах, мой батюшка! Да извозчики-то
на что ж?
Это их
дело.
Это таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, — свезут, куда изволишь. Мне поверь, батюшка, что, конечно, то вздор, чего не знает Митрофанушка.