Неточные совпадения
— Для чего, на кой черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать, так
не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом
не только что до графа, и до дворника его
не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела я пять тысяч казенной недоимки с нее
не взыскивал,
два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
Анна Гавриловна еще несколько раз входила к ним, едва упросила Пашу сойти вниз покушать чего-нибудь. Еспер Иваныч никогда
не ужинал, и вообще он прихотливо, но очень мало, ел. Паша, возвратясь наверх, опять принялся за прежнее дело, и таким образом они читали часов до
двух ночи. Наконец Еспер Иваныч погасил у себя свечку и велел сделать то же и Павлу, хотя тому еще и хотелось почитать.
— А ведь хозяин-то
не больно бы, кажись, рачительный, — подхватила Анна Гавриловна, показав головой на барина (она каждый обед обыкновенно стояла у Еспера Иваныча за стулом и
не столько для услужения, сколько для разговоров), — нынче все лето
два раза в поле был!
«Tout le grand monde a ete chez madame la princesse… [«Все светское общество было у княгини… (франц.).] Государь ей прислал милостивый рескрипт… Все удивляются ее доброте: она самыми искренними слезами оплакивает смерть человека, отравившего всю жизнь ее и, последнее время, более
двух лет,
не дававшего ей ни минуты покоя своими капризами и страданиями».
Так прошел еще день,
два, три… В это время Павел и Еспер Иваныч ездили в лес по грибы; полковник их и туда
не сопровождал и по этому поводу сказал поговорку: «рыбка да грибки — потерять деньки!»
— Очень вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через
два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини,
не назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
— Квартира тебе есть, учитель есть! — говорил он сыну, но, видя, что тот ему ничего
не отвечает, стал рассматривать, что на дворе происходит: там Ванька и кучер вкатывали его коляску в сарай и никак
не могли этого сделать; к ним пришел наконец на помощь Симонов, поколотил одну или
две половицы в сарае, уставил несколько наискось дышло, уперся в него грудью, велел другим переть в вагу, — и сразу вдвинули.
—
Не более
двух недель, — отвечал Павел, в самом деле припомнивший, что краска на полах очень скоро пропала. — Но зачем он их на квасу красил, чтобы дешевле?.. — прибавил он.
Дом стоял на красивейшем месте, при слиянии
двух рек, и имел около себя
не то сад,
не то огород, а скорей какой-то пустырь, самым гнусным и бессмысленным образом заросший чертополохом, крапивою, репейником и даже хреном.
Павел от огорчения в продолжение
двух дней
не был даже у Имплевых. Рассудок, впрочем, говорил ему, что это даже хорошо, что Мари переезжает в Москву, потому что, когда он сделается студентом и сам станет жить в Москве, так уж
не будет расставаться с ней; но, как бы то ни было, им овладело нестерпимое желание узнать от Мари что-нибудь определенное об ее чувствах к себе. Для этой цели он приготовил письмо, которое решился лично передать ей.
Две красивые барышни тоже кланяются в землю и хоть изредка, но все-таки взглядывают на Павла; но он по-прежнему
не отвечает им и смотрит то на образа, то в окно.
Две красивые барышни тоже явились в церковь в накрахмаленных белых платьях и в цветах; но на Павла они
не обращали уже никакого внимания, вероятно, считая это в такие минуты, некоторым образом, грехом для себя.
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил с madame Сомо. Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой командир
два года спасал его, но последнее время скверно вышло: государь узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо в тюрьму посадят… Эти женщины, я вам говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и говорят, что денежные раны
не смертельны, но благодарю покорно!..
Огурцов из шкафчика достал
два стакана, из которых один, почище, поставил перед Павлом, а другой, совершенно грязный, перед хозяином, и принялся разливать вино, опасаясь, чтобы
не пролить из него капельки.
В настоящую минуту он почти
не слушал его: у него, как гвоздь, сидела в голове мысль, что вот он находится в какой-нибудь версте или
двух от Мари и через какие-нибудь полчаса мог бы ее видеть; и он решился ее видеть, будь она там замужем или нет — все равно!
Оставшись один, Павел непременно думал заснуть, потому что он перед тем только
две ночи совершенно
не спал; но, увы, диван — от положенной на нем аккуратно Ванькой простыни —
не сделался ни шире, ни покойнее.
Новая, навощенная и — вряд ли
не солдатскими руками — обитая мебель; горка с серебром, накупленным на разного рода экономические остатки; горка другая с вещами Мари, которыми Еспер Иваныч наградил ее очень обильно, подарив ей все вещи своей покойной матери;
два — три хорошеньких ковра, карселевская лампа и, наконец, столик молодой с зеркалом, кругом которого на полочках стояли духи; на самом столе были размещены: красивый бювар, перламутровый нож для разрезания книг и черепаховый ящик для работы.
Целые
две недели Вихров занимался над этим трудом и наконец подал его профессору, вовсе
не ожидая от того никаких особых последствий, а так только потешил, в этом случае, натуру свою.
Номера ее еще
не все были заняты; а потому общество к обеду собралось
не весьма многочисленное:
два фармацевта, которые, сидя обыкновенно особняком, только между собою и разговаривали шепотом и, при этом, имели такие таинственные лица, как будто бы они сейчас приготовились составлять самый ужасный яд.
Когда Павел приехал к становой квартире (она была всего в верстах в
двух от села) и вошел в небольшие сенцы, то увидел сидящего тут человека с обезображенным и совершенно испитым лицом, с кандалами на ногах; одною рукой он держался за ногу, которую вряд ли
не до кости истерло кандалою.
— Как
не надо? — возразил ему с удивлением кучер. — Горохово — приход ихний, всего в
двух верстах от них.
Лесу, вместе с тем, как бы и конца
не было, и, к довершению всего, они подъехали к такому месту, от которого шли
две дороги, одинаково торные; куда надо было ехать, направо или налево? Кучер Петр остановил лошадей и недоумевал.
— Я ничего
не ищу, — отвечал ей Павел. — По милости ваших гостей, мне
не только что ручки вашей
не удастся поцеловать, но даже и сказать с вами
двух слов.
— Что, тебя опять года
два мы
не увидим? — сказала она ему.
Его самого интересовало посмотреть, что с Неведомовым происходит. Он застал того в самом деле
не спящим, но сидящим на своем диване и читающим книгу. Вихров, занятый последнее время все своей Клеопатрой Петровной, недели с
две не видал приятеля и теперь заметил, что тот ужасно переменился: похудел и побледнел.
Павел на другой же день обошел всех своих друзей, зашел сначала к Неведомову. Тот по-прежнему был грустен, и хоть Анна Ивановна все еще жила в номерах, но он, как сам признался Павлу, с нею
не видался. Потом Вихров пригласил также и Марьеновского, только что возвратившегося из-за границы, и
двух веселых малых, Петина и Замина. С Саловым он уже больше
не видался.
На другой день, впрочем, началось снова писательство. Павел вместе с своими героями чувствовал злобу, радость; в печальных, патетических местах, — а их у него было немало в его вновь рождаемом творении, — он плакал, и слезы у него капали на бумагу… Так прошло недели
две; задуманной им повести написано было уже полторы части; он предполагал дать ей название: «Да
не осудите!».
— Нет,
не встретится, если я уеду в деревню на год, на
два, на три… Госпожа, которая жила здесь со мной, теперь, вероятно, уже овдовела, следовательно, совершенно свободна. Будем мы с ней жить в дружеских отношениях, что нисколько
не станет меня отвлекать от моих занятий, и сверх того у меня перед глазами будет для наблюдения деревенская и провинциальная жизнь, и, таким образом, открывается масса свободного времени и масса фактов!
— Разбогател я, господин мой милый, смелостью своей: вот этак тоже собакой-то бегаючи по Москве, прослышал, что князь один на Никитской
два дома строил; я к нему прямо, на дворе его словил, и через камердинера
не хотел об себе доклад делать.
— Ну, нескоро тоже, вон у дедушки вашего, —
не то что этакой дурак какой-нибудь, а даже высокоумной этакой старик лакей был с
двумя сыновьями и все жаловался на барина, что он уже стар, а барин и его, и его сыновей все работать заставляет, — а работа их была вся в том, что сам он после обеда с тарелок барские кушанья подъедал, а сыновья на передней когда с господами выедут…
Дочурочка ее тоже убежала, в лесу уж нашли, а барину все хуже и хуже;
два дня промаялся и помер — ну, тоже родных-то около него никого
не было.
Здесь я
не могу умолчать, чтобы
не сказать несколько добрых слов об этих
двух знакомых моего героя.
Видимо, что он всей душой привязался к Вихрову, который, в свою очередь, увидев в нем очень честного, умного и доброго человека, любящего, бог знает как, русскую литературу и хорошо понимающего ее, признался ему, что у него написаны были
две повести, и просил только
не говорить об этом Кергелю.
Когда они миновали лес, то им всего оставалось какие-нибудь два-три поля; но — увы! — эти поля представляли вряд ли
не самый ужасный путь из всего ими проеханного.
Описанное мною объяснение происходило, кажется, между
двумя только лицами, но, тем
не менее, об нем в весьма непродолжительном времени узнали весьма многие.
Катишь почти знала, что она
не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз,
два, раз,
два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
—
Не пью, ваше превосходительство,
два года, третий, — отвечал Добров, по обыкновению вставая на ноги.
Слова доктора далеко, кажется,
не пропадали для генерала даром; он явно и с каким-то особенным выражением в лице стал заглядывать на всех молоденьких женщин, попадавшихся ему навстречу, и даже нарочно зашел в одну кондитерскую, в окнах которой увидел хорошенькую француженку, и купил там
два фунта конфет, которых ему совершенно
не нужно было.
Они сели оба. У Вихрова смутно мерцали перед глазами: какая-то серенькая комната, дама на картине, нюхающая цветок, огромное яйцо, привязанное на ленте под лампадой… Прежняя женщина в это время принесла
две свечи и поставила их на столик; вскоре за ней вошла еще другая женщина, как видно, несколько поопрятнее одетая; она вошла и села невдалеке от Павла. Он осмотрел ее тусклыми глазами… Она ему никакой
не показалась.
— Я писал уже к Марьеновскому, чтобы тот меня уведомил об нем, так как он на
два мои последние письма
не отвечал, — тот и пишет мне: «Увы! Неведомова нашего нет на свете!» Анна Ивановна, помнишь, что я рассказывал?
Часа в
два ночи они выехали. Ванька продолжал дрожать в повозке. Он все
не мог понять, за что это барина его наказывали.
— Позвольте, я сам буду допрашивать и писать, — сказал он, почти насильно вырывая у Миротворского перо и садясь писать: во-первых, в осмотре он написал, что подлобники хотя и были раскиданы, но домовладелец объяснил, что они у него всегда так лежат, потому что на них молятся его домашние, что ладаном хотя и пахнуло, но дыма, который бы свидетельствовал о недавнем курении,
не было, — в потолке
две тесины, по показанию хозяина, были
не новые.
— Скажите, отчего эти
два арестанта называют себя
не помнящими родства? — спросил он провожавшего его смотрителя.
— Батюшка! В моленной наши
две иконы божий,
не позволишь ли их взять?
Вихров и это все записал и, приехав в одну из деревень, отбирал от мужиков показания — день,
два, три, опросил даже мужиков соседних деревень в подтверждение того что ни пожаров, ни неурожаев особенных за последнее время
не было.
— Во-первых, в кабинет к себе
не пустил и заставил дожидаться часа
два; я по этому заключил, что он очень гневен был на меня; но потом, когда он вышел в приемную, то был тих и спокоен, как ангел!
На целый губернский город выищется
не более
двух — трех сносно честных людей, за которых, вероятно, бог и терпит сей град на земле, но которых, тем
не менее, все-таки со временем съедят и выживут.
— Еще бы они
не скрыли! — подхватил Петр Петрович. — Одного поля ягода!.. Это у них так на
две партии и идет: одни по лесам шляются, а другие, как они сами выражаются, еще мирщат, дома и хлебопашество имеют, чтобы пристанодержательствовать этим их бродягам разным, — и поверите ли, что в целой деревне ни одна почти девка замуж нейдет, а если поступает какая в замужество, то самая загоненная или из другой вотчины.
Лакеи в продолжение всего вечера беспрестанно разносили фрукты и конфеты. Наконец подана была груша — по
два рубля штука. Виссарион, несмотря на то, что разговаривал с начальником губернии,
не преминул подбежать к m-me Пиколовой и упросил ее взять с собой домой пяток таких груш. Он знал, что она до страсти их любила и ела их обыкновенно, лежа еще в постели поутру. За такого рода угощенье m-me Пиколова была в восторге от вечеров Захаревского и ужасно их хвалила, равно как и самого хозяина.
Раз они в чем-то разругались на баллотировке: «Ты, — говорит один другому, —
не смей мне говорить: я
два раза в солдаты был разжалован!» — «А я, — говорит другой, — в рудниках на каторге был!» — хвастаются друг перед другом тем; а вон нынешние-то лизуны — как съедутся зимой, баль-костюме сейчас надо для начальника губернии сделать.