Дочь Великого Петра

Назначенная патером Вацлавом неделя показалась графу Иосифу Яновичу Свянторжецкому вечностью. Чего не передумал, чего не переиспытал он в эти томительные семь дней.

Несколько раз он приходил к окончательному решению не ехать к «чародею», не брать этого дьявольского средства, дающего наслаждение, за которое жертва должна будет поплатиться жизнью. Это ужасно! Знать, что женщина, дрожащая от страсти в его объятиях, через несколько часов будет холодным, безжизненным трупом. Не отравит ли это дивных минут обладания?

Порой он решал этот вопрос утвердительно, а порой ему казалось, что эта страсть за несколько часов перед смертью должна заключать в себе нечто волшебное — что это именно будет апофеозом страсти. Насладиться обладанием женщины при таких условиях можно только один раз, оно, это обладание, несомненно, пресытит, и повторение его не будет иметь и тени сходства с этими первыми невообразимой прелести минутами.

Организм, в который будет введен яд возбуждения, и притом яд смертельный, разрушаясь, вызовет, несомненно, напряжение всех последних жизненных сил исключительно для наслаждения. Инстинктивно чувствуя смерть, женщина постарается взять в последние минуты от жизни все. И участником этого последнего жизненного пира красавицы будет он.

В таких соблазнительно привлекательных очертаниях представился ему момент рокового для княжны свидания с ним через неделю.

«Она будет моей! И никогда больше ничьею не будет!» — нашептывал ему какой-то внутренний голос, похожий на голос его матери.

А с другой стороны, властный, серьезный голос, поднимавший в его душе картины далекого прошлого, голос, похожий на голос его отца, говорил другое:

«Какое право имеешь ты отнимать жизнь за мгновение твоего наслаждения, для удовлетворения твоего грязного, плотского каприза?.. Ужели ты думаешь, что страсть, вызванная искусственно, может доставить истинное наслаждение?.. Как бы ни искусно было подделано вино при помощи различных снадобий, оно никогда не сравнится с чистым соком винограда… Виноград — это взаимность чувства, при ней одно наслаждение обладания достигает действительно апофеоза любви… Ты увидишь, что после пронесшихся мгновений страсти твое преступление оставит неизгладимый след в твоей душе и ты годами нравственных страданий не искупишь их… Горечь, оставшаяся после пресыщений искусственною сладостью на твоем сердце, отравит тебе всю жизнь…»

Так говорил этот серьезный, властный голос, и граф Свянторжецкий уже стал было прислушиваться к нему. Тогда-то в уме его и стало появляться решение отказаться от услуг патера Вацлава и постараться сбросить с себя гнет страсти к княжне Людмиле, вычеркнуть из сердца ее пленительный образ.

Увы, этого он сделать был не в состоянии. Страсть его по мере открывавшейся возможности удовлетворить ее росла не по дням, а по часам. Она еще более разжигалась брошенной фразой патера Вацлава:

— А не назначает ли она такого свидания и другим?

Мы видели, что эти слова змеей сомнения вползли в сердце графа Иосифа Яновича Свянторжецкого. Они то и дело приходили ему на память.

— Если это действительно так, то пусть она умрет! — говорил он сам себе.

Он искал предлог для оправдания своего преступления, и эта ее измена ему представлялась совершенно достаточным предлогом. Он забывал, что она не связана с ним ничем, даже словом. В своем ослеплении страстью он полагал, что раз она назначает ему свидания, то никто другой на них не имеет права. Эти свидания он считал доказательством близости, делить которую с другим он не намерен. Она мучила его, чтобы отомстить ему и наказать его, но в конце концов переменит гнев на милость и сделается его женой. Так он старался объяснить факт назначения ему ею таинственных свиданий.

А если другой пользуется такими же, как он, быть может, и большими правами, то он вправе считать это изменой и жестоко отомстит за нее. Отомстит смертью. Надо было убедиться в этом. Он все равно не спал ночей под влиянием тревожных дум. Он стал проводить их у дома княжны Полторацкой, сторожа заветную калитку.

Несколько ночей прошли для него в бесплодном ожидании. Никто не появлялся на берегу Фонтанки. Он хотел уже перестать ходить на обычный караул.

— Сегодня пойду последний раз… Нет сомнения, что она не принимает никого, кроме меня.

Увы, эта последняя ночь убедила его в противном.

На берегу показалась фигура мужчины, быстрыми шагами приближавшаяся к дому княжны Людмилы Васильевны. Граф притаился в тени забора. Фигура приблизилась к калитке и остановилась. Граф стоял шагах в десяти от нее. Луна, на одно мгновение выплывшая из-за облаков, осветила стоявшего у калитки мужчину. Граф Иосиф Янович узнал князя Сергея Сергеевича Лугового.

Он услышал, как щелкнул замок от повернутого ключа; фигура скрылась за отворившейся калиткой и заперла ее изнутри. Сомнения не было. Княжна Людмила не одному ему, графу Свянторжецкому, назначала ночные свидания. Князь Луговой, быть может, был даже счастливее его в часы этих свиданий.

Неукротимая злоба бушевала в сердце графа, к которому то и дело приливала горячая кровь, она бросалась оттуда в голову, била в виски. Граф быстрыми шагами удалился от дома княжны Полторацкой. Приговор изменницы был подписан.

— Пусть она умрет… Умрет моею… Я буду обладать ею, обладать последний.

Со следующего за днем этого рокового открытия дня граф стал посылать цветы княжне Людмиле Васильевне Полторацкой.

В то время в Петербурге не было продавцов цветов, их надо было доставать из дворцовых оранжерей или же из оранжерей вельмож, входя в сделку с садовниками и за дорогую цену. Граф не стоял за ценой. Он бросал громадные деньги, и вскоре будуар княжны Людмилы Васильевны стал, в свою очередь, похож на оранжерею. Княжна действительно любила цветы, и присылка их поклонниками светских красавиц, хотя, конечно, не в таком количестве, была в обычае того времени.

Княжна даже не знала, от кого получаются эти знаки питаемого к ней нежного чувства. Расторопный Яков ежедневно поручал относить букеты и горшки с цветами к княжне Полторацкой разным своим приятелям, строго наказывая, чтобы они не смели говорить от кого.

Княжна недоумевала. Она, конечно, подозревала в этом главных своих поклонников, князя Лугового, графов Свиридова и Свянторжецкого. Ей льстило это внимание.

Графу Свянторжецкому выпало за это время не более как один раз быть на таинственном свидании в будуаре княжны Людмилы Васильевны.

— Вы точно богиня Флора, вся в цветах, — с улыбкой заметил он, входя к ней в будуар и бросая взгляд на стоявшие там и сям цветы в горшках и букеты в вазах.

— С некоторых пор меня стали страшно баловать цветами. И вообразите, граф, я не знаю кто.

Она лукаво посмотрела на него.

— Не знаете?

— Не знаю, но догадываюсь.

— Я думаю, это вам довольно трудно.

— Почему?

— У вас такое бесчисленное количество поклонников.

— Ошибаетесь, таких, которые меня балуют, не много.

— Но все-таки несколько!

— Пожалуй, но мне кажется, что это делает один.

— Кто же?

— Это мой секрет.

— Не смею проникать в него.

— Цветы моя страсть. Их запах оживляет меня.

«Погоди, матушка, я тебе пришлю скоро цветочки с живительным запахом», — мелькнула злобная мысль в голове графа Иосифа Яновича Свянторжецкого.

— Действительно, аромат восхитительный, — сказал он вслух.

— Не правда ли? Точно оранжерея. Бывало, я еще совсем маленькой девочкой любила целые часы проводить в оранжерее.

— Говорят, это вредно, болит голова.

— У меня нет, я привыкла. Напротив, запах цветов меня освежает.

«Надо принять это к сведению, — подумал граф Иосиф Янович, — следует увеличить дозу».

— Это другое дело, привычка вторая натура, — вслух сказал он.

— Вашей голове, быть может, вреден этот запах? — любезно сказала княжна.

— Нет, напротив, легкое головокружение даже приятно. Да это и не от цветов.

— Вы опять за старое. Неисправимы, хоть брось! — смеясь, сказала молодая девушка, поняв намек графа.

— Скажите лучше, неизлечим, так как мое чувство к вам — моя смертельная болезнь.

— Ай-ай, какие страсти. Если бы я вам поверила, я наверное бы испугалась, — засмеялась княжна.

— Вы не можете мне не верить.

— Вы думаете, что вам должны верить все?

— Кто все?

— Кому вы говорите то же самое, что мне.

— Я никому этого не говорил и не говорю.

— Очень жаль. Отчего же и другим не доставить удовольствия? Ведь вам все равно, — с хохотом заметила княжна Людмила Васильевна.

Граф молча мрачно поглядел на нее.

— Придет время, вы поймете, что я говорил правду, но будет поздно.

— Вы умрете? — продолжая от души хохотать, спросила княжна.

— Смерть — хороший исход, — сказал он.

— Я не доктор и не могу вас вылечить от вашей болезни, поэтому бесполезно со мной о ней говорить. Вы, как я слышала, к тому же лечитесь у патера Вацлава?

Граф побледнел.

— Кто вам сказал?

— Говорили, не помню кто… Это правда?

— Да, я лечусь.

— От любви?

— Нет, от головы.

— Это другое дело. И что же, помогает?

— Это вас интересует?

— Конечно, в качестве вашего друга я не могу не интересоваться.

— Друга!.. — иронически повторил он. — Я не хочу вас иметь другом.

— Это новость. Давно ли?

— Никогда не хотел.

— В таком случае, зачем же вы просите о них, об этих свиданиях?

— Вы на них принимаете только друзей? — спросил граф, пристально смотря на молодую девушку.

— Только… — не моргнув глазом, ответила она.

— И много их?

— Это вас не касается.

— Но это невыносимо. Поймите, что я люблю вас.

— Граф. Вы забыли наше условие — не говорить о любви.

— Я не в состоянии.

— Это свидание тогда будет последним.

— Хорошо, хорошо, я подчиняюсь, — испуганно согласился граф Иосиф Янович Свянторжецкий. — Простите.

— До первого раза, граф, — сказала молодая девушка.

Разговор их перешел на другие темы.

«Погоди, еще дня два или три и на нашей улице будет праздник. Ты сама заговоришь о любви…» — думал граф Свянторжецкий, возвращаясь к себе домой по берегу Фонтанки.

Прошло два дня, и настал срок, назначенный патером Вацлавом для приезда к нему за снадобьем, долженствовавшим бросить княжну Людмилу Васильевну Полторацкую в объятия графа Свянторжецкого. Последний не спал всю ночь и почти минута в минуту был у «чародея» на далекой окраине Васильевского острова. Патер Вацлав был тоже аккуратен. После взаимных приветствий он удалился в другую комнату, служившую ему и спальней и лабораторией, и вынес оттуда небольшой темного стекла пузырек, плотно закупоренный.

— Несколько капель на два-три цветка будет достаточно, — сказал он. — Она может отделаться только сильным расстройством всего организма, но затем поправится. У меня есть средство, восстанавливающее силы. Если захочешь, сын мой, сохранить ей жизнь, то не увеличивай дозы, а затем приходи ко мне. Она будет жива.

Граф не обратил почти никакого внимание на эти слова «чародея». Все мысли его были направлены на этот таинственный пузырек, в котором заключалось его счастье, но он все же ответил:

— Конечно, пусть она живет!

Он спрятал пузырек в карман, из которого только что вынул мешочек с золотом и сверток золотых монет.

— Вот за лекарство, а это сто червонных за разрешение греха, — сказал он.

— Разрешение готово. Вот оно.

Патер Вацлав подал графу Свянторжецкому бумагу и стал считать деньги. Граф опустил бумагу в карман не читая. Патер Вацлав оторвался от счета и строго посмотрел на него.

— Куда ты дел разрешение святого отца?

— Я спрятал его… — ответил граф.

— Спрятал. Разве так можно обращаться с таким документом?

— А как же?

— Ты не верный сын католической церкви, если говоришь такие слова.

— Я не понимаю, отец мой.

— Ты должен был осенить себя крестом и спрятать бумагу на груди.

— Я не знал этого.

— Вынь ее из грешного твоего кармана, где ты держишь деньги, этот символ людской корысти.

Граф повиновался. Он вынул бумагу.

— Перекрестись и поцелуй святую подпись, — сказал патер Вацлав.

Иосиф Янович исполнил приказание и спрятал бумагу на грудь. Патер Вацлав стал снова пересчитывать деньги.

— Верно… — наконец произнес он и спрятал их в ящик стола.

— Прощайте, отец мой, — сказал граф.

— Да благословит тебя Бог, сын мой.

— Аминь! — произнес граф.

— Помни, сын мой, не злоупотребляй средством, если не хочешь стать убийцей.

— Но я буду прощен? — возразил граф.

— Все это так, но неужели тебе не жаль женщины, к которой влечет тебя страсть?

— Конечно, жаль.

— Тогда сохрани ее для будущего.

— Будущее… разве у нас с ней есть будущее?

— Раз ты овладеешь ею впервые, от тебя будет зависеть сохранить ее навсегда.

«Впервые, если впервые…» — мелькнуло в уме графа Иосифа Яновича Свянторжецкого.

Перед ним вырисовалась фигура князя Сергея Сергеевича Лугового, отворяющего калитку сада княжны.

— Конечно, отец мой, я постараюсь сохранить ей жизнь. Это в моих же интересах.

— Об этом я и говорю. Прощай, сын мой.

— Прощайте, мой отец.

Граф вышел.