Дочь Великого Петра

Когда после ужина княжна Людмила Васильевна прошла к себе и, конечно, встретила ожидавшую ее Таню, она не преминула сообщить ей содержание своего разговора с матерью.

— Мне казалось, Таня, что за последнее время ты стала сомневаться в любви к тебе, как моей, так и мамы.

— Что вы, когда я сомневалась, — ответила та.

— Может быть, это мне только показалось, но все же я очень рада, что могу доказать тебе сегодня, что не только я — это ты видишь сама, — но и мама тебя очень любит.

— Я верю, верю…

— Нет, все-таки послушай, — и княжна Людмила передала почти дословно беседу со своей матерью за ужином.

— Я очень благодарю княгиню за это, — покорно и даже, как показалось княжне, с чувством ответила Таня.

— Вот видишь ли, видишь… Мне очень жаль расстаться с тобой, но я понимаю маму… Ей со мной и тобой сразу тяжело расстаться, и к тому же я не хочу мешать твоей судьбе, пусть мы будем счастливы обе.

— Благодарю вас, ваше сиятельство…

— Опять «сиятельство», ты неисправима, Таня.

— Виновата, я забыла.

— Скажи мне, Таня, откровенно, так же как я говорю обо всем с тобою. Тебе кто-нибудь нравится?

— Кто нравится? — с испугом спросила молодая девушка.

— Ну, кто-нибудь из наших мужчин?

— Каких мужчин, барышня?

— Ну, вот, например, Михайла, Сергей… Они холостые.

Михайла был дворецким, Сергей — выездным лакеем.

— А-а… Вы об этих…

В тоне Тани Берестовой прозвучало нескрываемое презрение.

— Скажи.

— Нет, никто не нравится.

— Я к тому это спрашиваю, что, если бы кто-нибудь тебе нравился, я бы сейчас сказала маме и ты тоже была бы невестой, как и я.

Таня улыбнулась.

— Зачем вам это?

— Когда чувствуешь себя счастливой, так приятно видеть и вокруг себя счастливых людей.

— Это правда… А когда несчастна, то счастливых людей видеть очень неприятно. Только усугубляет несчастье.

— Ты несчастна?

— С чего это вы взяли, — спохватилась Таня, — я просто к слову.

— А… Но как все-таки жаль, что тебе никто не нравится из наших.

— Странная вы, барышня, но если бы даже нравился, ведь и его спросить надо, нравлюсь ли я.

— Это само собою разумеется. Каждый из них будет счастлив, если бы имел надежду сделаться твоим мужем.

— Вы думаете?

— Конечно, ведь ты красивее наших дворовых девушек.

— Не по хорошу мил, а по милу хорош…

— Жаль, жаль… — повторила княжна, уже ложась в постель.

Таня вышла из ее комнаты и через девичью, не заходя в свою каморку, вышла на заднее крыльцо, спустилась с него и, быстро пробежав двор, очутилась в поле. Она вздохнула полною грудью.

— Ишь ты, ее сиятельство забота обо мне одолела, — со злобным смехом заговорила она сама с собою, пробираясь по задворкам деревни за околицу, — люблю ее, дочь мне будет напоминать… Судьбу ее устрою… Не хочешь ли замуж за дворового… Эх, ваше сиятельство, я и за князя вашего замуж выйти не захочу. Вот что!

Быстро пробежала она небольшую деревню и очутилась у Соломонидиной избушки. В окне светился тусклый огонек.

— Дома… — радостно прошептала Таня и уже без всякого страха, видимо по привычке, быстро вбежала по трем подгнившим и покосившимся ступенькам крыльца и отворила дверь.

Никита сидел на лавке перед лучиной и чинил дратвой кожаный мешок, служивший ему ягдташем. Он, видимо, ничуть не удивился появлению Татьяны Берестовой, спокойно поднял голову при шуме отворенной двери, окинул ее проницательным взглядом.

— Здравствуй, Никита Спиридонович, — так было отчество «беглого Никиты», — сказала она.

— Здравствуй, красная девица… Что так запыхалась?

— Бегом бежала.

— Ишь, али очень я понадобился… Садись.

Таня села и несколько времени молча тяжело дышала.

— Сказывай…

— Князь завтра свататься приедет наконец! — каким-то надтреснутым голосом произнесла молодая девушка.

— Завтра… Ты откуда знаешь?

— Княжна сказала.

— Ей, значит, открылся…

— Сегодня.

Таня подробно рассказала Никите, со слов княжны Людмилы, обстановку первого признания и смех, их испугавший, который они приняли за крик совы.

— Совы!.. Как бы не так… — угрюмо сказал Никита. — Да разве совы при солнце кричат… Это «он» над ними потешается.

— Кто «он»? — спросила Таня.

— Известно кто, не к ночи будь помянут.

— А-а… — догадалась Таня.

— Да, по всему видно, что им судьбы своей не миновать…

— Не миновать… Какое уж не миновать… свадьбу, чай, быстро устроят, да и уедут в Питер… Поминай как звали…

— Ну, сейчас видно, что девка ты дура… Коли я сказал не миновать, так Никита Берестов, должна ты это знать, слова даром не вымолвит…

— Уж ты прости меня… Томит меня очень… Раздумье мучит, — заметила Татьяна Берестова.

— А ты плюнь и не думай, положись на меня…

Никита Берестов встал, тихо прошел несколько раз по избе и наконец сел на лавку рядом с Таней.

— Ты вот послушай лучше, что я тебе скажу.

— Для того и пришла… Сердце все выболело от злости.

Он придвинулся к ней еще ближе и стал говорить ей что-то пониженным шепотом. По мере того как он говорил, лицо Татьяны Берестовой прояснилось, на губах радостно-злобная улыбка сменялась улыбкой торжества.

— Эх, кабы все это так и сделалось! — воскликнула она.

— Сделается как по писаному, — ответил вслух Никита и снова стал шепотом говорить Татьяне.

Совершенно успокоенная, радостная и довольная, возвратилась молодая девушка в девичью и прямо в свою каморку. В эту ночь, перед отходом ко сну ее даже не посетили обыкновенные злобные думы по адресу княгини и княжны. Она быстро зевнула, и сны ее были полны радужных картин, предстоящих ей в будущем, картин, которые только что нарисовал ей, нашептывая на ухо, «беглый Никита». Она проснулась, как не просыпалась давно, в прекрасном расположении духа.

Второй туалет княжны, после утреннего чая, занял в этот день больше времени, чем обыкновенно. Княжна Людмила считала себя невестой и старалась тщательнее обыкновенного одеться для своего жениха. Одно совещание о выборе платья занимало более получаса времени. Таня проявила весь свой вкус, отнять которого у нее было нельзя, и княжна Людмила осталась совершенно ею довольна. У нее даже снова мелькнула мысль, нельзя ли как-нибудь уговорить маму отпустить Таню в Петербург. Она там может выйти замуж за одного из лакеев князя Лугового, лакеи эти, как петербургские, конечно, франтоватее и лучше деревенских и кто-нибудь из них может приглянуться разборчивой дворовой девушке.

Так думала княжна Людмила, когда совещание о выборе платья было окончено и Таня ловко и легко причесала голову княжны. Мысль о матери, остающейся в скором времени совершенно одинокой в Зиновьеве, заставила, однако, княжну Людмилу Васильевну отказаться от этого плана.

«Бедная мама, — замелькало в ее голове, — она так любит Таню, кроме того, она будет напоминать ей обо мне… Нет, не надо быть эгоисткой… Здесь она будет даже счастливее… Пройдет время, кого-нибудь да полюбит… Ведь я до князя никого не любила, никто даже мне не нравился… А у нас бывали же гости из Тамбова, хотя редко, да бывали, даже офицеры… Так и с ней может случиться… Теперь никто не нравится, а вдруг понравится…»

В таком роде слагались в голове княжны мысли о будущем Тани. В этих мыслях нельзя было искать логики — влюбленные страдают ее отсутствием. Княжна была влюблена. Наконец туалет был окончен.

Княжна Людмила отправилась к матери, находившейся на террасе. Княгиня осталась ею довольна.

— Когда князь приедет, — сказала она, — ты уйди в свою комнату.

— Зачем? — удивленно вскинула на нее глаза дочь.

— Так водится… Он должен со мной объясниться с глазу на глаз, а потом я, может быть, позову тебя…

— Может быть… — печально повторила княжна.

У нее покраснели глаза, как это бывает перед тем, когда навертываются слезы.

— Полно, ты, кажется, собираешься плакать… Я пошутила… конечно, позову… Что с вами поделаешь. Совсем вы от рук отбились. По старине бы следовало сразу не согласиться, попросить время подумать…

— Мама! — жалобно воскликнула княжна Людмила.

— А попробуй я по старине начать… Слез от тебя не оберешься. Так будь по-вашему… Скажу, что согласна, и тебя позову…

— Мамочка, какая вы добрая!.. — бросилась княжна целовать руки матери.

В это время где-то вдали чуть послышался звон колокольчика.

— Это он едет! — встрепенулась княжна Людмила.

— Где он? — спросила княгиня.

— Слышите?

Звон колокольчика становился все явственнее и явственнее, даже для немного тугой на ухо княгини Вассы Семеновны.

— Да, действительно, это княжеские колокольчики, — заметила она.

С террасы была видна часть дороги, шедшей по пригорку. На ней вскоре показался знакомый экипаж князя Сергея Сергеевича, запряженный четверкой лихих серых лошадей, замечательно подобранных по масти. Это были любимые лошади княжны Людмилы. Она ими всеми любовалась и даже своеручно кормила хлебом.

— На серых! — воскликнула она.

— Ступай к себе…

Княжна Людмила сперва была удивлена, посмотрев на мать, потом вдруг, как бы что-то вспомнив, встала и ушла с террасы. Она, действительно, первую минуту совершенно позабыла о том, что князь Сергей Сергеевич Луговой приедет просить ее руки, что ей, по словам матери, нельзя встречаться с ним тотчас же, до переговоров с ним Вассы Семеновны, а между тем она именно хотела его встретить сегодня и потрепать по мягкой шелковистой шерсти своих любимых серых. Но, повторяем, через мгновенье она вспомнила все и тотчас подчинилась приказанию матери.

Экипаж князя Лугового между тем въехал на двор и остановился у подъезда. Князь Сергей Сергеевич был в полной парадной форме. На его лице была написана особая торжественность переживаемых им минут. Он с особенною серьезностью приказал доложить о себе лакею княгини Вассы Семеновны, несмотря на то что за последнее время входил обыкновенно без доклада.

— Пожалуйте. Их сиятельство на террасе… — отвечал возвратившийся слуга.

Князь прошел на террасу.

— А, дорогой князь, милости просим! — воскликнула княгиня и, как бы только сейчас заметив, что князь одет в полную форму, добавила: — Что это вы сегодня в полном параде?

Князь между тем поцеловав руку Вассы Семеновны, сел на кресло, стоявшее против кресла княгини, с которого только что за несколько минут перед ним спорхнула княжна Людмила Васильевна. Он не сразу ответил и несколько минут хранил глубокое молчание, как бы собираясь с мыслями, как бы приготовляясь к первому торжественному акту в его жизни. Княгиня смотрела на него деланно вопросительным взглядом.

— Я приехал, княгиня, переговорить с вами по одному очень серьезному для меня делу.

— По серьезному делу? — повторила княгиня Васса Семеновна.

— Да, для меня, княгиня, и не только серьезному, но имеющему для всей последующей моей жизни очень важное, решающее значение.

Он остановился.

— Я полюбила вас, несмотря на короткое время нашего знакомства, как сына, князь, а потому готова выслушать вас и, в чем могу, помочь.

— Я имею честь просить у вас руки вашей дочери… — вдруг выпалил князь Сергей Сергеевич.

Княгиня сделала вид, что она поражена неожиданностью. Несколько минут она молчала. Очередь глядеть вопросительно наступила для князя.

— Я благодарю за честь… — начала княгиня Васса Семеновна. — Я, право, не знаю… Люда еще молода, и притом я не могу ее неволить… Как она сама.

— Княжна Людмила согласна… — сказал князь Сергей Сергеевич.

— Согласна?.. А вы почем знаете?

— Я вчера имел удовольствие выразить ей свои чувства и получил благоприятный ответ.

Удивление княгини, казалось, росло с каждой минутой.

— Вчера… Так вот что вы так долго делали в парке… Это непорядок, князь! Вы должны были обратиться сперва ко мне, как к матери.

— Простите, княгиня, это вышло так нечаянно…

Княгиня Васса Семеновна едва удержалась от улыбки, вспомнив, как вчера и ее дочь уверяла, что это случилось нечаянно.

— Бог вас простит… Что сделано, не исправишь… Но все-таки скажу вам: может, в Петербурге у вас это водится, а у нас нет.

Княгиня умолкла.

— Могу я надеяться, княгиня? — после некоторой паузы с дрожью в голосе спросил князь.

— Коли вы все уже без меня устроили, так мне остается дать согласие, и я даю его.

Князь вскочил с кресла, бросился на колени перед княгинею и, схватив ее руки, стал покрывать их поцелуями.