Дочь Великого Петра

Князю Сергею Сергеевичу Луговому и графу Петру Игнатьевичу Свиридову, когда они вернулись в дом, было, конечно, не до сна. Они уселись в уютном кабинете князя Сергея Сергеевича, мягко освещенном восковыми свечами, горевшими на письменном столе и в двух стенных бра.

Окна в парк были открыты, и в них тянуло тою свежестью летней ночи, которая укрепляет тело и бодрит дух. Нервы обоих друзей были напряжены до крайности. Оба еще находились под свежим впечатлением перечувствованного ими перед роковой беседкой. Некоторое время они молчали.

— Чем же это объяснить? — первый нарушил это молчание граф Петр Игнатьевич.

— Объяснить… Ну, брат, объяснить это едва ли чем можно… Надо принимать так…

— Это ужасно!.. Я бы, кажется, будь на твоем месте, сейчас бы уехал из такого страшного места.

— А я между тем не уезжаю, хотя сегодня не первый раз испытываю проявление этой таинственной силы…

— Не в первый раз? — удивился граф Свиридов.

— Да, дружище, не в первый.

Князь Сергей Сергеевич передал своему другу о своем сне накануне того дня, когда была открыта беседка, и видение, которое было на другой день…

Тот слушал внимательно и, когда князь кончил, воскликнул снова:

— Это ужасно!

— А ты еще считал меня трусом…

— Прости, я ведь не знал…

— Когда мы шли по твоему настоянию в беседку, я чувствовал, что что-нибудь да случится, — заметил князь Луговой.

Снова оба замолчали.

— Кстати, — первый начал Петр Игнатьевич, — призрак говорил тебе о любимой девушке, в которой твое счастье… Она-то у тебя есть?

— Есть… — отвечал князь Сергей Сергеевич, — ведь я сперва на радостях встречи, а затем вследствие этого переполоха позабыл тебе сказать, что я женюсь…

— Ты… женишься…

— Да… Я сегодня сделал предложение и получил согласие.

— То-то ты был в таком параде. На ком?

— На княжне Полторацкой.

— Вот как! Где же ты откопал такое существо, которое оказалось способным пленить твое ветреное сердце?.. Она должна быть совершенство, так как мы с тобой, несмотря на то, что у нас разные вкусы, разборчивы.

— Ты не ошибся, княжна Людмила действительно совершенство…

— Покажешь, конечно?

— Непременно.

— Где же она живет?

— У ее матери имение в нескольких верстах от Лугового…

— Ага, значит, соседка…

— Ближайшая…

— Какова же она из себя?

Князь Луговой, совершенно оправившийся от недавнего волнения, восторженно стал рисовать перед своим приятелем портрет княжны Людмилы Васильевны Полторацкой. Любовь, конечно, делает художника льстецом оригиналу, и, несмотря на то, что княжна, как мы знаем, была действительно очень красива, из рассказа влюбленного князя она выходила прямо сказочной красавицей — действительно совершенством.

Граф Петр Игнатьевич слушал друга улыбаясь. Он понимал, что тот преувеличивает.

— Посмотрим, посмотрим, — заметил он, когда князь кончил описание физических и нравственных достоинств своей невесты, — если ты прикрасил только наполовину, то и тогда она достойна быть женою князя Лугового.

— Достойна! — воскликнул князь Сергей Сергеевич. — Она-то достойна. Достоен ли я… Ты увидишь сам, что я не только не преувеличивал ничуть, но даже не в силах был воспроизвести перед тобой ее образ в настоящем свете… Это выше человеческих сил.

— Одним словом, ни в сказке рассказать, ни пером описать, — засмеялся граф Свиридов.

— Не смейся, убедишься.

— Тебе же хуже.

— Чем?

— Я влюблюсь и начну отбивать…

— Ты этого не сделаешь!

Голос князя как-то порвался. Шутка друга больно кольнула ему сердце.

— А что, если действительно княжна Людмила полюбила его только потому, что жила в глуши, без людей, без общества? Нельзя же в самом деле считать обществом тамбовских кавалеров…

При этой мысли князь Сергей Сергеевич почувствовал, как похолодела в нем вся кровь.

Граф Петр Игнатьевич заметил произведенное его шуткой впечатление.

— Да ты, кажется, всерьез принимаешь шутку и впрямь испугался моего соперничества, — сказал он.

— Нет, не то, голубчик! Только прошу тебя, не шути так, мое чувство слишком серьезно.

— Хорошо, хорошо, не буду.

— Мало ли что на самом деле может случиться! — как бы думая вслух, произнес князь Сергей Сергеевич.

— Ну, ты действительно влюбился до сумасшествия! — воскликнул граф Свиридов. — На тебя даже нельзя и обижаться. За кого же ты меня принимаешь, если думаешь, что я способен, даже при полной возможности, отбить невесту у приятеля.

— Ты можешь это сделать невольно.

— Как так?..

— Да так… Ты слышал, что «он» сказал: «Адские силы против вас».

— Спасибо и за то, что, по твоему мнению, я одна из адских сил…

— Они могут действовать через тебя.

— Нет, голубчик, у меня на груди крест есть. Но оставим этот разговор. Можешь, если опасаешься, даже совсем меня не знакомить с твоей невестой.

— Нет, отчего же… Мы пойдем к ним завтра же. Прости меня, я действительно говорил несообразности. Я так взволнован… У меня нет-нет, да и до сих пор звучит этот смех…

— Какой смех?

— Да тот, который мы слышали у беседки.

— А я так позабыл его.

— Я слышу его второй раз.

— Второй раз!

Князь Сергей Сергеевич рассказал графу обстановку первого его любовного признания княжне Людмиле Васильевне, подаренный ему первый поцелуй, после которого послышался тот же резкий смех около беседки.

— Она очень испугалась?

— Да, но я успокоил ее, первый придя в себя, и объяснил ей, что это крик совы.

— Разве совы так кричат?.. Я ведь безвыездно жил в Петербурге и встречал сов только при дворе, в виде старых статс-дам… Те не кричат, а ворчат и злословят, — с улыбкой сказал граф Свиридов.

— Да, совы кричат почти так.

— Может быть, это и действительно кричала сова?

— Нет… Я-то знаю, что это не сова, а «он».

— Почему же ты так уверен?

— Да потому, что тогда, когда мы слышали этот смех издали, солнце еще не заходило, а совы кричат только ночью…

— А сегодня?

— Сегодня мы слышали этот смех совсем близко. Он совсем не похож на крик совы. Так они не кричат.

— Гм, — промычал граф Свиридов, — тебе и книги в руки. Но бросим этот разговор. Успокойся только, если ты даже настоишь на том, чтобы я поехал к твоей невесте и познакомился с ней, я за ней ухаживать не буду.

— Верю я тебе, верю. Говорю, прости меня… Ведь простил?

— Что же с тобой делать, ты сумасшедший. Расскажи-ка лучше мне, как начался этот твой деревенский роман.

Князь подробно стал описывать свою первую встречу с княжной при погребении его матери, затем визиты его в Зиновьево, прогулки по саду и недавний разговор о беседке.

— Так это она тебя натолкнула на мысль открыть беседку?

— Она.

— Этого я ей никогда не прощу.

— Как не простишь?

— Не исполни ты ее каприза, мы бы сегодня не были свидетелями всех этих ужасных вещей и давно бы спокойно спали. А теперь посмотри, ведь светает, — заметил граф Петр Игнатьевич.

Действительно, в открытые окна кабинета лился уже свет утренней зари, мешавшийся с тусклым, мерцающим светом догоравших в подсвечниках и бра свечей.

— Пожалуй, действительно, этого бы не было, — улыбнулся князь Сергей Сергеевич.

— Конечно, ишь какая… Пусть ты из-за нее не спишь ночей. Она будет твоей женой. А я тут при чем, что по ее милости должен тоже не спать. Слуга покорный. Пойдем-ка в самом деле спать.

— Я велел поставить тебе постель в моей спальне.

— Отлично, поболтаем еще немного… Только чур, больше не вести никаких разговоров с призраками.

— Не накликай.

— Ты, кажется, заставляя меня спать в одной комнате с тобой, пускаешься на хитрость, надеясь, что мы вдвоем-то с ними справимся.

— Ты неисправим, Петя… Все тебе смешки.

— Да что ж прикажешь мне, плакать, что ли… Пусть существуют призраки и привидения. Они сами по себе, а я сам по себе. Я им не мешаю, пусть не мешают мне и они. Я смотрю на вещи эти проще. Готов верить и готов и не верить.

— Тебе хорошо, это тебя не касается.

— И тебя, мой милый, едва ли касается. Во всем этом все-таки есть доля расстроенного воображения.

— И даже в том, что ты видел и слышал в беседке? — удивленно посмотрел на него князь Сергей Сергеевич.

— Да, быть может, это все была лишь игра лунного света.

— Если ты так сам себя умеешь успокаивать — благо тебе.

Князь позвонил.

— Так идемте спать, — зевнул граф.

— Идем.

В сопровождении вошедшего камердинера оба друга отправились в спальню, разделись и легли, но еще долго не засыпали, беседуя о всевозможных вещах. Впрочем, их разговор не касался теперь ни Лугового, ни Зиновьева, граф Свиридов рассказывал своему другу о петербургских новостях. Они заснули наконец, когда солнышко уже поднялось над горизонтом.

Проснулись оба друга после полудня, но свежие и бодрые. Молодость и здоровье делают то, что несколько часов подкрепляющего сна перерождает совершенно человека. Все испытанные потрясения вчерашнего дня как не бывали. Сомнения, тревоги и предчувствия исчезли из ума и души князя Сергея Сергеевича. Друзья с аппетитом позавтракали и закурили трубки, когда вошедший лакей доложил, что лошади поданы.

— Ты едешь? — спросил граф Петр Игнатьевич.

— Мы едем, конечно, вместе.

Граф Свиридов отвечал не сразу.

— Ты не хочешь? — тревожно спросил его князь Луговой.

— Нет, отчего же, поедем… Надо еще переодеться…

— Конечно.

Через полчаса оба друга на лихой четверке уже неслись по направлению к Зиновьеву.

Княгиня Васса Семеновна с истинно русским радушием встретила товарища будущего мужа своей дочери. Княжна Людмила грациозно присела графу Свиридову. Он, глядя на нее, не мог внутренне не сознаться, что князь Сергей Сергеевич отнюдь не пел ей вчера особенно преувеличенных дифирамбов.

Счастье, озарившее, подобно солнцу, всю ее, придавало особый блеск ее красоте.

«Она произведет положительно фурор в Петербурге!» — мелькнуло в голове графа Петра Игнатьевича.

Побеседовав с полчаса на террасе, княгиня извинилась хозяйственными делами и отпустила молодых людей погулять в саду до обеда.

— Но, княгиня… — начал было граф.

— Вы не вообразили ли себе, что приехали с официальным визитом? Мы не в Петербурге, у нас, по-деревенски, это не водится, без хлеба и соли не отпущу…

— Благодарю вас…

— Притом вы свой… Вы друг князя, а друзья моего будущего сына мои друзья…

Граф раскланялся. Княгиня ушла во внутренние комнаты, а княжна Людмила, в сопровождении жениха и графа Свиридова, спустилась в сад.

Граф не произвел на нее особого впечатления. Вся поглощенная созерцанием своего милого «Сережи», как княжна уже мысленно давно называла князя, она не обратила внимания на характерную, хотя совершенно в другом роде, красоту графа Петра Игнатьевича.

Оценила эту красоту другая. Это была Таня Берестова. Она не только сумела незамеченной посмотреть на приезжего офицера, но даже пробралась в сад и, незаметно скользя между кустов, хоронясь и затаив дыхание, все время следила за статным белокурым красавцем.

«Это вот не чета князю… — думала молодая девушка. — Он перед ним совсем пропадает… В Петербурге, может, и еще лучше есть… Это здесь, в глуши, нам все за диковину кажется».

Таня мечтой неслась на берега Невы и создавала в своем воображении царские дворцы, палаты вельмож, роскошные праздники, блестящие балы, с толпой блестящих же кавалеров. Обо всем этом она имела смутное понятие по рассказам княжны, передававшей ей то, что говорил князь Сергей Сергеевич, — фантазия Тани была неудержима, и она по ничтожному намеку умела создавать картину.

Для графа Петра Игнатьевича, не говоря уже о князе Луговом, день, проведенный в Зиновьеве, показался часом. Освоившаяся быстро с другом своего жениха, княжна была обворожительно любезна, оживлена и остроумна. Она рассказывала приезжему петербуржцу о деревенском житье-бытье, в лицах представляла провинциальных кавалеров и заставляла своих собеседников хохотать до упаду. Их свежие молодые голоса и раскатистый смех доносились в открытые окна княжеского дома и радовали материнский слух княгини Вассы Семеновны.

Далеко не радовали эти звуки Татьяну Берестову. Веселье в саду, долетавшее в окно ее каморки, хотя и выходящее на задний двор, до физической боли резало ей ухо и заставляло нервно вздрагивать.

— Ишь, раскатываются! Весело! — злобствовала она, уже успевшая достаточно разглядеть друга князя Лугового и налюбоваться на него.

— Посмеется хорошо тот, кто посмеется последний, — вспоминалась ей почему-то французская пословица, которую она слышала от мадам, отпущенной из дома княгини Полторацкой с год тому назад.