Дочь Великого Петра

— Нет! Не может быть! — снова разубеждал себя князь, а между тем, вспоминая свои отношения к княжне Людмиле Васильевне Полторацкой с первого свидания после трагической смерти ее матери и до сегодня, он все более и более убеждался, что предсмертная исповедь «беглого Никиты» не ложь.

Теперь, действительно, все эти отношения между ним и княжной Людмилой Васильевной начали приобретать совершенно иную окраску.

Девушка, которая любила его так, как любила княжна, своею первою чистою любовью, которая так искренно, с наивным восторгом согласилась сделаться его женой, не могла так измениться под впечатлением обрушившегося на нее несчастья, как бы это несчастье ни было велико.

Напротив, она должна была бы почувствовать себя ближе к любимому человеку, одинокая сирота, она должна была в нем и в своем дяде искать опоры, защиты и помощи.

Княжна Людмила Васильевна между тем сразу переменила и тон и обращение с ним, повергнув его в изумление и уныние. Недаром старая горничная покойной княгини Вассы Семеновны находила, что она «та, да не та», что «она не в себе». Теперь все это объясняется.

Княжна Полторацкая не настоящая княжна — это Татьяна Берестова, ловкая самозванка, воспользовавшаяся своим необычайным сходством с покойной княжной Людмилой. Чем больше думал князь, тем яснее становилась для него роковая истина этой догадки. Наконец, она обратилась в полную уверенность.

— Что же делать, что предпринять?

Образ княжны Людмилы, такой, какова она есть, вставал перед ним. Он чувствовал, что теряет голову. Самолюбие его было удовлетворено полученным известием. Им, князем, пренебрегала, его мучила не та княжна, которой он сделал предложение, на брак с которой получил согласие ее матери, а наглая самозванка, дворовая девка, сообщница убийцы. Та, любившая его и горячо любимая им девушка, лежит в сырой земле, а чего же было ожидать от девушки, в жилах которой все же текла холопская кровь? Князь вспомнил, что именно о присутствии в Татьяне, горничной княжны Людмилы, этой «холопской крови» он сказал покойной княжне.

Почему же, в своем ослеплении, он сразу не узнал этого наглого подмена в лице?

И снова образ теперешней, живущей здесь, в Петербурге, княжны Людмилы Полторацкой вырисовывался перед ним. Ведь, кроме этих подробностей, ее поведение вообще, и в частности относительно его, ничем не выдавало, чтобы это была не настоящая княжна.

Сердце князя Сергея Сергеевича сжалось мучительной тоской. Ему суждено было при роковых условиях переживать смерть своей невесты. Лучше было бы, если бы он тогда, в Зиновьеве, узнал бы об этом. Теперь, быть может, горечь утраты уже притупилась бы в его сердце. Судьба решила отнять у него любимую девушку — ее не существовало. Надо было примириться с таким решением судьбы. И он бы примирился.

Теперь нечто иное, нечто более ужасное. Его невеста умерла, а между тем она жила, он сегодня увидит ее в театре, но это не она, той нет, это не княжна, это Татьяна. В течение целого года он любил эту живущую теперь обворожительную девушку. Положим, он считал ее за другую, но… Князю, к ужасу его, начинало казаться, что он именно любит теперь уже эту.

Что же делать? Что же делать? Сохранить ее для себя, заставить всех признавать ее княжной Людмилой, его невестой, рассказать ей все, обвенчаться ранее, нежели придет эта роковая бумага из Тамбова. Просить милости императрицы, дело затушат, чтобы не класть пятна на славный род и честное имя князей Луговых.

Эта мысль показалась князю Сергею Сергеевичу и соблазнительной и чудовищной. Жить с сообщницей убийцы, жить с убийцей. Холодный пот выступил на лбу князя.

«Это невозможно!» — мысленно сказал он сам себе.

«Но ведь ты любишь ее, эту живую княжну», — шептал князю какой-то внутренний голос.

И в глубине души своей князь понимал, что это так.

— Быть может, она и не знала о замышляемом Никитой убийстве и лишь, спасенная чудом, приняла на себя роль покойной княжны, — начал он под этим впечатлением приводить оправдывающие молодую девушку доводы.

— Но ведь это тоже преступление! — возразил он сам себе.

— А положение ее, тоже дочери князя Полторацкого, хотя и незаконной, в качестве дворовой девушки при своей сестре, разве не могло извинить этот ее проступок? Она только пользовалась своим правом.

— Нет, нет, это не то, не то, — возмутился он сам против себя, — это иезуитское рассуждение. Она преступница, несомненно, но она так хороша, так обворожительна. Отступиться от нее — он чувствовал — на это у него не хватит сил. Надо спасти ее. Надо поехать переговорить с ней, предупредить. Она поймет всю силу моей любви, когда увидит, что, зная все, я готов отдать ей свое имя и титул и ими, как щитом, оградить ее от законного возмездия на земле.

«Но бумага уже, быть может, пришла!» — вдруг пришло ему на мысль.

Он похолодел при этой мысли. Князь вспомнил, что бумага из Тамбова не может миновать рук Сергея Семеновича Зиновьева, помощника начальника Судного приказа.

«Надо переговорить с ним сегодня же. Княжну я все равно не застану. С ней я объяснюсь после. Надо предупредить Сергея Семеновича, чтобы он задержал бумагу. Ему тоже неприятна будет огласка этого дела. Он представил ее государыне как свою племянницу».

Князь Сергей Сергеевич позвонил и приказал дать себе одеваться.

Через какой-нибудь час он уже входил в служебный кабинет Сергея Семеновича Зиновьева. Последний оказался, по счастью, не очень занятым, и докладывавший о князе Луговом дежурный чиновник быстро вернулся и сказал:

— Пожалуйте, ваше сиятельство, их превосходительство вас просят.

Пережитое утро не могло не оставить следа на лице князя Лугового.

— Что с вами, князь, вы больны, или что-нибудь случилось? — с тревогой спросил Зиновьев, поднимаясь с кресла у письменного стола, за которым сидел. — Садитесь.

Он указал ему на стоявшее с другой стороны стола кресло. Князь Сергей Сергеевич в изнеможении опустился на него. Наставший момент щекотливого объяснения с дядей княжны Людмилы совпал с ослаблением всех физических и нравственных сил князя Лугового — последствием утренних дум и испытанных треволнений.

— Говорите, что случилось, князь?.. Княжна Людмила?.. — встревоженно спросил Зиновьев.

— Она… не княжна… — с трудом выговорил Сергей Сергеевич.

— Как? Вы знаете? — побледнел Сергей Семенович.

— А вы? — воззрился на него князь.

Зиновьев смутился, но тотчас же оправился.

— Я, я ничего не знаю, я спрашиваю.

Но князь понял.

«Он догадывался, но держал это втайне, а может быть, бумага уже пришла», — мелькало в его голове.

— Я получил сегодня ужасное известие, — сказал он вслух.

— Я вас слушаю.

— Ко мне приехал староста из Лугового, которое находится, как вам известно, в близком соседстве от Зиновьева.

Князь перевел дух.

— Так, так…

— Он сообщил мне, что более месяца тому назад в Луговом у священника отца Николая умер Никита, разыскиваемый убийца княгини Вассы Семеновны и Тани, и перед смертью на исповеди сознался отцу Николаю, что он убил княгиню и княжну, а в живых осталась…

— Татьяна?

Князь молча наклонил голову.

— Что же отец Николай? — первый нарушил молчание Сергей Семенович.

— Он сообщил обо всем архиерею, а тот, вероятно, даже непременно, сообщит сюда. Я приехал с вами побеседовать и узнать, не получили ли вы такой бумаги.

— Нет, еще не получал, — глухо сказал Зиновьев.

— Что же нам делать?

— Наказать обманщицу, — твердо произнес Сергей Семенович. В голосе его слышались металлические ноты.

Князь Сергей Сергеевич сидел ошеломленный таким решением.

— Я должен вам сказать, князь, — продолжал между тем Зиновьев, — что я год тому назад слышал об этом и не придал особенного значения, хотя потом, видя поведение племянницы, не раз задумывался над вопросом, не справедлив ли этот слух… Между ею и княжной Людмилой, как, по крайней мере, я помню ее маленькой девочкой, нет ни малейшего нравственного сходства.

— Хотя физическое поразительно.

— Это-то и смущало меня, но теперь, когда будет получена предсмертная исповедь убийцы…

Зиновьев остановился.

— Что же теперь?

— Надо будет дать делу законный ход.

— Ужели нельзя… — начал князь, но вдруг замолчал.

— Чего нельзя? — воззрился на него Сергей Семенович.

— Как-нибудь потушить это дело… — пониженным шепотом продолжал князь Сергей Сергеевич.

— Но зачем это вам, князь?

— Я люблю ее.

— Вы?!

— Да, я люблю ее, и если бы можно было избежать огласки, я женился бы на ней.

Сергей Семенович Зиновьев несколько времени молча глядел на молодого человека, который сидел бледный, с опущенной долу головой. Наступило томительное молчание. Князь истолковал это молчание со стороны Зиновьева по-своему.

— Я возьму ее без приданого… Я богат. Мне не нужно ни одной копейки из состояния княжны. Я готов возвратить то, что она прожила в этот год.

Зиновьев вспыхнул, а затем побледнел.

— Князь, наследник после княжны один я, у меня нет детей, я доволен тем, что имею…

— Простите, я не то хотел сказать, ваше превосходительство, я так взволнован…

— Говоря откровенно, — продолжал между тем Сергей Семенович, — мне самому было бы приятнее, если бы дело это не обнаруживалось… Княжну Людмилу не воскресишь.

— Конечно, не воскресишь, это вы совершенно верно заметили, — поспешил подтвердить князь Луговой.

— И если вы действительно решили обвенчаться с ней, то пусть она скорее делается княгиней Луговой.

— А бумага?

— Я задержу ее.

— Но потом?

— Потом вам надо будет обратиться к государыне… Вы были введены в заблуждение, вы не виноваты, обнаружение дела падет позором на ваше имя… Государыня едва ли захочет сама начинать дело.

— Вы думаете?

— Конечно, надо представить ее как спасшуюся случайно от смерти и воспользовавшуюся своим сходством с сестрой по отцу…

— Ведь она незаконная дочь князя Полторацкого?

— Вы знаете это?

— Да, знаю, — отвечал князь. — Это, вероятно, так и есть… Не сообщница же она убийцы.

— Кто знает, князь… Надо все-таки подождать присылки бумаги.

— Вы допускаете, что она знает об убийстве?

— Я не хочу допустить этого, иначе…

— Что иначе? — возразил князь Сергей Сергеевич.

— Иначе я не мог бы допустить, чтобы убийца моей племянницы оставалась бы безнаказанной.

— Боже мой, боже мой! — простонал князь.

— Чтобы вы женились на таком изверге…

— Нет, не может быть, она не изверг, она не может быть им!

— Подождем разъяснения из Тамбова.

— Я хотел с ней переговорить об этом сам.

— Подождите, еще успеете. Дать или не дать ход этому делу в наших руках.

— Хорошо, я последую вашему совету, — согласился князь.

Он простился с Зиновьевым и вышел из кабинета.

Остаток этого дня он провел в каком-то тумане. Мысли одна другой несуразнее лезли ему в голову. То казалось ему, что княжна Людмила жива, что убили действительно Татьяну Берестову, что все то, что он пережил сегодня, только тяжелый, мучительный сон. Он должен был причинить себе какую-нибудь физическую боль, чтобы убедиться, что он не спит. То живущая здесь княжна Полторацкая представлялась ему действительно убийцей своей сестры и ее матери, с окровавленными руками, с искаженным от злобы лицом. Она протягивала их к нему для объятий, и, страшное дело, он, несмотря ни на что, стремился в эти объятия.

В таких тяжелых грезах наяву провел он несколько часов в своем кабинете, когда наконец наступил час ехать в театр.

В театре, если припомнит читатель, произошло у него столкновение с графом Петром Игнатьевичем Свиридовым и объяснение его с бывшим другом в кабинете Ивана Ивановича Шувалова, в присутствии последнего.

Этой сцене мы посвятили первую главу нашего правдивого повествования.

Возмутительное, относительно его, поведение княжны Людмилы Васильевны Полторацкой окончательно отрезвило князя. Любовь, показалось ему, без следа исчезла из его сердца.

«Пусть совершится земное правосудие!» — мысленно решил он.