Дочь Великого Петра

В этот-то водоворот великосветской придворной жизни тогдашнего Петербурга и окунулся сразу младший брат Алексея Григорьевича — Кирилл, только что вернувшийся из-за границы. Он был отправлен туда своим братом в марте 1743 года под строжайшим инкогнито, «дабы учением наградить пренебреженное поныне время, сделать себя способнее к службе ее императорского величества и фамилией своей впредь собою и поступками своими принесть честь и порадование».

Кирилл Григорьевич, подготовленный несколько в Петербурге, отправился на два года в Германию и Францию под надзором Григория Николаевича Теплова, под именем Ивана Ивановича Ободовского, дворянина.

Таким образом, когда двор посещал Малороссию, граф Кирилл Григорьевич, достаточно подготовленный в Кенигсберге, с пестуном своим переехал в Берлин. Здесь младший Разумовский стал учиться под руководством знаменитого Леонарда Эйлера, старого знакомого Теплова по Петербургской академии, при которой Эйлер профессорствовал четырнадцать лет.

Во время пребывания Кирилла Григорьевича у знаменитого математика он показал ему подлинный гороскоп, составленный им вместе с другим академиком по приказанию Анны Иоанновны для новорожденного Иоанна Антоновича. Заключение, выведенное составителями гороскопа, до того их ужаснуло, что они решили представить государыне другой гороскоп, предсказавший молодому великому князю всякое благополучие.

Пользуясь уроками Эйлера, Разумовский в то же время изучал французский язык, бывший в то время при дворе Фридриха-Вильгельма в большом употреблении. Из Пруссии путешественник отправился во Францию и, наконец, весною 1745 года возвратился в Россию.

Кирилл Григорьевич был пожалован в действительные камергеры и кавалеры голштинского ордена Святой Анны.

Эта двухлетняя поездка совершенно преобразила молодого Разумовского. Гельбиг, вообще не очень снисходительный, говорит, что в Берлине Разумовский был воспитан Эйлером настолько удачно, насколько то было возможно без напряжения.

«Он был не без познаний, — говорит далее тот же Гельбиг, — и по-немецки и по-французски говорил отлично».

По своем возвращении Кирилл Григорьевич явился при пышном дворе Елизаветы Петровны и стал вельможей не столько по почестям и знакам отличия, сколько по собственному достоинству и тонкому врожденному уменью держать себя. В нем не было в нравственном отношении ничего такого, что так метко определяется словом «выскочка», хотя на самом деле он и брат его были «выскочки» в полном смысле слова, и потому мелочные тщеславные выходки, соединенные с этим понятием, были бы ему вполне простительны.

Отсутствие гениальных способностей вознаграждалось в нем страстною любовью к родине, правдивостью и благотворительностью, качествами, которыми он обладал в высшей степени и благодаря которым он заслужил всеобщее уважение. Кирилл Григорьевич был очень хорош собою, оригинального ума и очень приятен в обращении. Все красавицы при дворе были от него без ума.

Таким явился в Петербург вчерашний казак. Почести и несметное богатство не вскружили ему голову, роскошь и все последствия, с нею неразрывно связанные, не испортили ему сердца. Он был добр и великодушен, благотворителен, щедр в милостынях и без лишних гордости и гнева всем доступен, со всеми ласков, полон наивного оригинального ума с легким оттенком насмешливости.

А было отчего вскружиться голове при дворе роскошной Елизаветы, и едва ли кто, подобно Кириллу Григорьевичу, лучше бы мог сохранить трезвость мыслей среди этого водоворота интриг и непрестанных наслаждений.

«Двор, — говорит князь Щербатов, — подражая, или, лучше сказать, угождая императрице, в расшитые златотканные одежды облекался».

Вельможи изыскивали в одеянии все, что есть богаче, в столе — все, что есть драгоценнее, в питье — все, что есть реже, в услуге — возобновя древнюю многочисленность служителей, приложили к ней пышность их одежд. Экипажи заблистали золотом, дорогие лошади, не столько удобные для езды, как единственно для виду, впрягались в золоченые кареты. Дома стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах, дорогою мебелью, зеркалами и прочее.

Особенною роскошью отличались два приятеля Алексея Григорьевича Разумовского: великий канцлер Бестужев, у которого был погреб «столь великий, что сын его капитал составил, когда по смерти его был продан графам Орловым», у которого и палатки, ставившиеся на его загородном дворе, на Каменном острове, имели шелковые веревки. А второй — Степан Федорович Апраксин, «всегда имевший великий стол и гардероб, из многих сот разных богатых кафтанов состоявший».

Впрочем, и старший Разумовский не отставал от своих приятелей. Он первый стал носить бриллиантовые пуговицы, звезды, ордена и эполеты. Он вел большую игру, сам держал банк и нарочно проигрывал, «причем статс-дама Настасья Михайловна Измайлова (урожденная Нарышкина) и другие попроще, из банка крали у него деньги, да и не только лишь важные лица, которые потом в надлежащем месте выхваляли его щедрость, но и люди совсем неважные при этом пользовались».

За действительным тайным советником князем Иваном Васильевичем Одоевским, александровским кавалером и президентом Вотчинной коллегии, один раз подметили, что он тысячи монет в шляпе перетаскал и в сенях отдавал своему слуге.

В Петербурге в это время готовились к свадьбе великого князя. Туда спешили гости из Малороссии. Наталья Демьяновна собралась со всей семьей. Она ехала по зову государыни, но главным образом влекло ее на север свиданье с ее младшим сыном, которого она не видала несколько лет.

Вместе с Натальей Демьяновной прибыл в Петербург генеральный бунчужный Демьян Оболонский, кум государыни, с женою, которую Елизавета Петровна полюбила за сходство с Екатериной I. Кроме того, прибыли для присутствования при бракосочетании депутаты, избранные от народа малороссийского: генеральный обозный Лизогуб, хорунжий Ханенко и бунчужный товарищ Василий Андреевич Гудович. Депутаты эти, конечно, были своими людьми у графа Алексея Григорьевича, где впервые увиделись и познакомились с графом Кириллой Григорьевичем, к избранию которого в гетманы их стали исподволь подготовлять.

Государыня была к депутатам очень благосклонна. На всех торжествах они занимали почетное место и жили в Петербурге, ласкаемые императрицей и Разумовским, ожидая окончательного решения вопроса об избрании гетмана. Но решения никакого не выходило.

Депутатам, разумеется, дали почувствовать, кого им готовили в начальники, но до окончательного избрания было еще далеко. Находили ли Кирилла Григорьевича слишком юным, он ли не желал оторваться сейчас же по приезде от столичной жизни, решить трудно, но дело в том, что Лизогуб, Ханенко и Гудович сидели у моря и ждали погоды, а будущий гетман тем временем только и думал о праздниках.

Свадьба наследника престола была отпразднована с необыкновенным блеском и пышностью. Десять дней продолжались празднества.

«Бал сменялся банкетом, банкет маскарадом, маскарад итальянским действием, именуемым «пастораль», пастораль оперой, французскими комедиями, балетом и прочее».

Около сорока богатых карет насчитывалось в брачном поезде. Из них особенным изяществом отличалась сияющая зеркалами и позолотой карета Семена Кирилловича Нарышкина. При дворе блистала новая богатейшая статс-ливрея, сукно и галуны для которых выписаны были из-за границы.

Граф Кирилл Григорьевич, только что сошедший со школьной скамьи, с увлечением бросился в вихрь света. Имя его беспрестанно встречалось в камер-фурьерских журналах: то он дежурным, то форшнейдером; то он вместе с женою генерал-прокурора князя Трубецкого принимал участие в «кадрилье великой княгини», состоявшей в тридцати четырех персонах, которые обретались по билетам, в доминах, белых с золотою выкладкою. Кирилл Григорьевич ежедневно находился в обществе государыни, то при дворе, то у брата своего.

Елизавета Петровна большую часть дня проводила в комнатах своего супруга во дворце, кроме того, часто посещала она его дом и в городе и за городом. Особенно любила она Гостилицы. В них приезжала она иногда на несколько дней летом, поздней осенью и зимой. В Гостилицах она охотилась верхом, то с собаками, то с соколами, в мужском платье. В Гостилицах давались Алексеем Григорьевичем роскошные обеды и вечерние кушанья, то в разных апартаментах дома, то на дворе в поставленной белой палатке. Во время этих угощений гремела итальянская музыка, иногда играли волторнисты, при питии здоровьев палили из пушек. Изредка собирались в дом крестьянки, «бабы и девки», так как государыня любила народные песни.

Особенно любил Алексей Григорьевич угощать государыню и весь двор у себя в Цесаревнином, а позднее в Аничковском доме, в день своих именин 17 марта. Для праздников этих он не щадил денег, и во все царствование Елизаветы Петровны 17 марта считалось чем-то вроде табельного дня.

Таким образом, в пирах и весельях пролетели первые годы пребывания молодого Разумовского при дворе.

Григорий Николаевич Теплов продолжал находиться при нем, хотя в это время он едва ли мог усмотреть за своим бывшим учеником. Впрочем, он этого и не домогался. Он терпеливо выжидал время, пока судьба призовет Кирилла Григорьевича к серьезной деятельности, и заранее готовился принять в этой деятельности самое живое участие.

Из сверстников своих граф Кирилла особенно сблизился с умным, оригинальным и любезным графом Иваном Григорьевичем Чернышевым. Их связала и молодость, и оригинальность, и одинаковые успехи в свете, но особенно общая страстная любовь к отчизне. От природы ума несколько поверхностного, Чернышев много знал и читал. Бывая за границей, он сошелся со всеми замечательными людьми того времени, отлично говорил в обществе, был добрый человек, весьма гостеприимный и со всеми одинаково любезный. Сходство характеров и наклонностей породило дружбу.

Шесть месяцев прогостила Наталья Демьяновна у сына своего и снова стало тянуть ее в родную Адамовку, где строился в то время хутор Алексеевщина. Она уехала с дочерью, оставив внуков и внучек родного и двоюродных братьев Будлянских, Закревских, Дараганов и Стрешенцевых на попечение Алексея Григорьевича. Эти внуки и внучки помещены были во дворце.

Через год после возвращения из-за границы, 21 мая 1746 года, Кирилл Григорьевич был назначен президентом Академии наук, «в рассуждении усмотренной в нем особливой способности и приобретенного в науках искусства». Как ни странно, конечно, теперь назначение в президенты двадцатидвухлетнего юноши, едва выпустившего из рук указку, за которую он поздно ухватился, однако это объясняется не только исключительным положением графа Алексея Григорьевича при дворе, но еще тем полным отсутствием людей образованных и способных, которые отличились, особенно в начале царствования Елизаветы Петровны. К тому же, при тогдашнем настроении умов, во главе академии хотелось видеть русского, а не немцев, каковы были до сих пор Блументрост, Кейзерлинг, Корф и Бреверн. Но из русских никто к этому делу не оказывался годным, так что первые пять лет после вступления Елизаветы Петровны на престол академия оставалась без президента.

Тем временем вернулся из-за границы брат всемогущего временщика с огромным запасом льстивых свидетельств от падких на русские деньги иностранных профессоров.

Льстецы Алексея Григорьевича, а их в то время было немало, громко трубили по городу и при дворе о талантах и познаниях молодого Разумовского.

Академия нуждалась в президенте, и Кирилл Григорьевич, сам не сознавая ни значения ее, ни обязанностей, на него возложенных, очутился вдруг президентом императорской Российской академии наук. Очевидно, при отсутствии серьезного классического образования, при беспрестанных отвлечениях светской жизни, недавний казак, каким-то чудом преобразованный в придворного кавалера, не мог быть примерным президентом. Без руководителя невозможно было обойтись, и таковым стал знакомый с академией воспитатель его Теплов.

Через десять дней после назначения Кирилла Григорьевича Теплов получил место асессора при академической канцелярии. Несмотря, однако, на недостаточность познаний, на совершенную неподготовленность к такому делу, можно смело сказать, что Кирилл Григорьевич Разумовский ничем не хуже своих предшественников управлял академией. И Блументрост, и Корф, и Кейзерлинг, и Бреверн мало занимались вверенным им учреждением, полагаясь всегда и во всем на Шумахера.

Молодой президент с помощью своего бывшего наставника и руководителя Теплова и тот же Шумахер горячо было принялись за академические дела.

Начались проекты преобразований с планами новых регламентов, но распри академиков, разделившихся на две партии, русскую и немецкую, были до того перепутаны, что даже человеку более опытному едва ли было возможно доискаться истины. Все это сразу охладило пыл нового президента.

Дела академии пошли по-прежнему под руководством Теплова и Шумахера.

Как ни плохо, однако, шли эти дела, Кирилл Григорьевич через месяц после своего назначения, 29 июня 1746 года, получил Александровскую ленту.