Дочь Великого Петра

Князь Сергей Сергеевич вернулся к себе в Луговое в отвратительном состоянии духа. Это состояние, как результат посещения Зиновьева, было с ним в первый раз. Происходило оно вследствие той душевной борьбы, которая в нем происходила по поводу данного им княжне обещания под влиянием минуты и охватившего его молодечества ни за что не отступиться от него. Между тем какое-то внутреннее предчувствие говорило ему, что открытием заповедной беседки он действительно накликает на себя большое несчастье.

Он лег спать, но сон бежал от его глаз. Когда он потушил свечу, ему явственно послышались тяжелые шаги в его спальне. Ощущение, что кто-то приближается к его кровати, охватило его. Князь дрожащими руками засветил свечу. В комнате никого не было.

«Какое ребячество!» — подумал князь, но свечи не погасил.

Вошедший утром камердинер князя нашел ее оплывшею и еле горевшею. В комнате было чадно.

Князь спал, видимо, тревожным сном, забывшись на заре. Ему снился какой-то старец, одетый в боярский костюм, грозивший ему пальцем. Этот палец рос на его глазах и наконец уперся ему в грудь. Князь чувствовал на своей груди тяжесть этого пальца. Словом, с ним был кошмар.

Проснулся князь с тяжелой головой. Было ли это следствием копоти свечи, которой был испорчен воздух его спальни, происходило ли это от кошмара-сна, князь об этом не думал. Он был мрачен. Только выйдя на террасу, всю залитую веселым солнечным светом, и вдохнув в себя свежий воздух летнего утра, князь Сергей Сергеевич почувствовал облегчение.

Выпив кружку молока с домашней булкой, он вернул к себе окончательно прежнее жизнерадостное настроение. Все происшедшее вчера и даже случившееся ночью представилось ему совершенно в ином свете. Он стал припоминать свой разговор с княжной Людмилой. Теперь он уже не раскаивался, что дал ей обещание отворить заповедную беседку.

Ведь это самое решение, высказанное им, выдало ему с головой княжну Людмилу, открыло ему ее чувство к нему, князю.

«Как она испугалась, что со мной случится несчастье, — припоминал он. — Так испугаться может только девушка, которая любит».

«Любит!» — это слово чудной гармонией звучало в ушах влюбленного князя.

«А как я вчера мальчишески струсил… Мне стало даже мерещиться что-то. Целую ночь я не сомкнул глаз, поневоле под утро мне стала сниться всякая чертовщина, — продолжал беседовать мысленно сам с собою князь Сергей Сергеевич. — Этот палец старика… И откуда может забраться все это в голову…»

Вошедший лакей доложил князю о приходе управителя с докладом.

— А вот, кстати, зови его сюда…

Через несколько минут Терентьич уже стоял перед его сиятельством. Это был древний, но еще бодрый старик, с седой как лунь бородою и такими же обстриженными в скобку волосами на голове, но с живыми, почти юношескими глазами, не потерявшими свой серый цвет и глядевшими прямо и честно. Еще при деде князя Сергея Сергеевича Терентьич, или, как его называли более почтительно, Степан Терентьич, служил в казачках и прозывался Степкою.

Степкой, несмотря на почтенный уже возраст, звал его до самой смерти и отец князя Сергея Сергеевича. Терентьич был предан всему роду князей Луговых, как верная собака. Он жил жизнью их сиятельств, радовался их радостям и печалился их печалями. За князей Луговых он был готов пожертвовать жизнью и перегрызть горло всякому, кто бы решился заочно отозваться о ком-нибудь из них с дурной стороны.

Степенно, твердым, хотя и старческим голосом, поклонившись князю поясным поклоном, Терентьич произнес:

— С добрым утром, ваше сиятельство.

— Здравствуй, Терентьич, здравствуй, — весело встретил его князь Сергей Сергеевич, — ну, что скажешь?

Старик начал обстоятельный доклад о произведенных вчера работах и о намеченных на сегодня. Князь внимательно слушал, изредка затягиваясь трубкой и выпуская изо рта громадные клубы дыма, расстилавшегося в синеве прозрачного утреннего воздуха.

— Все, значит, идет хорошо… — заметил он, когда управитель кончил свой доклад.

— Все благополучно, ваше сиятельство…

Терентьич замолчал. Молчал некоторое время и князь Сергей Сергеевич.

— Не будет ли, ваше сиятельство, каких-либо приказаний? — нарушил наконец молчание Терентьич.

Князь вздрогнул и снова на некоторое время оставил этот вопрос без ответа, сделав сильную затяжку трубкой. Затяжка эта была последней, трубка захрипела и погасла. Князь Сергей Сергеевич тряхнул головой, как бы отгоняя от себя назойливую, мысль и, наконец, произнес:

— Вот что, Терентьич, сбей-ка народ в парке… Надо будет очистить место, где стоит старая беседка.

— Ваше сиятельство… — с мольбой в голосе осмелился перебить князя старик.

— Да и самую беседку отворить и вычистить надо всю, внутри и снаружи… — продолжал князь, не обратив, видимо, внимания на возглас Терентьича. — Слышишь?..

Князь Сергей Сергеевич, отдавая это приказание, не глядел на Терентьича. Когда же, не получая долго ответа, он взглянул на него, то увидел, что старик стоит перед ним на коленях.

— Что такое? Что тебе надо?..

— Ваше сиятельство, послушайте старика, пса вашего верного, не делайте этого…

— Что за вздор! Не век же самому лучшему месту парка быть в запустении и не век же стоять этой красивой беседке без всякой пользы и только нагонять страх на суеверных…

— Не губите себя, ваше сиятельство, — продолжал, стоя на коленях, умолять старик.

— Встань, не глупи… Стыдись, ты стар, а веришь всяким бабьим россказням… Вот увидишь сам, что в беседке не найдется ничего, кроме разве какого-нибудь хлама…

— Ваше сиятельство!.. — попробовал было снова начать свои убеждения Терентьич, но князь рассердился.

— Встань, говорю тебе, и делай, что тебе приказано… Я не люблю ослушников.

Старик покорно встал с колен и произнес лаконично:

— Слушаю-с, ваше сиятельство.

— Так-то лучше, ступай и прикажи начать работы сейчас же, — сказал князь.

Старик пошел, но при уходе бросил на молодого князя взгляд, полный искреннего сожаления. На его светлых глазах блестели слезы. На князя Сергея Сергеевича эта сцена между тем произвела тяжелое впечатление. Он стал быстро ходить по террасе, стараясь сильным движением побороть внутреннее волнение. Он, однако, решился во что бы то ни стало поставить на своем. Препятствие, в виде неуместного противоречия Терентьича, еще более укрепило его в этом решении. Он стал с нетерпением ожидать прибытия в парк рабочих.

Время шло, а рабочие не являлись. Он уже взялся за звонок, стоявший на столе, чтобы позвать лакея, как последний появился на пороге двери и доложил его сиятельству о приходе отца Николая. Отец Николай был священник церкви села Лугового.

Это был тоже один из древних старожилов княжеской вотчины. Более полувека уже священствовал он в сельской церкви и считал себе лет под девяносто. Он давно овдовел и был бездетен. Жизнь вел чисто монашескую и возбуждал в своей пастве к себе не только уважение, но и благоговение. Небольшого роста, с редкими, совершенно седыми волосами на голове и такой же редкой бородкой, в незатейливой крашеной ряске, он по внешнему своему виду не представлял, казалось, ничего внушительного, но между тем при взгляде на его худое, изможденное лицо, всегда светящееся какой-то неземной радостью, невольно становилось ясно на душе человека с чистою совестью и заставляло потуплять глаза тех, кто знал за собой что-либо дурное.

— Глаза «батюшки», светло-карие и блестящие, глядели прямо в душу, — говорили крестьяне, — и ничего-то от них укрыться не могло.

«Провидец», — прозвали его не только в Луговом, но и далеко в окружности.

Из Тамбова приезжали молиться в церковь села Лугового и получить благословение, совет и утешение от отца Николая. Бывали случаи, когда он отказывал в них приезжавшим к нему и всегда за тем открывалось за этими лишенными благословения отца Николая какое-нибудь очень дурное дело.

К его-то помощи и прибег Терентьич для вразумления молодого князя. Старик прямо с барского двора погнал что есть духу свою лошадку на село и явился пред лицо маститого «батюшки». В коротких словах передал ему Терентьич об отданном молодым князем страшном приказании и со слезами на глазах просил отца Николая сейчас же пойти вразумить его сиятельство не готовить себе и своему роду погибель. Отец Николай, конечно, знал о проклятии, переходящем из рода в род князей Луговых, относительно неприкосновенности беседки, стоявшей в глубине парка, и вместе с другими верил в возможность несчастия, грозившего ослушнику прадедовской воли.

— Попробую, сын мой, — сказал он Терентьичу, — вразумить юного князя. Подкрепи меня, Господи! — возвел он очи к небу.

Обрадованный Терентьич, вполне уверенный, что слова «батюшки» не пропадут даром, усадил отца Николая в свою тележку и быстро погнал лошадку снова по направлению к княжескому дому.

Таким-то образом и случилось, что князь Сергей Сергеевич, ожидавший нетерпеливо рабочих, получил совершенно неожиданный доклад о приходе отца Николая.

«Этому что надо?» — с раздражением подумал князь, однако не принять не решился.

Отец Николай с первого же свидания с ним произвел на него то же впечатление, которое производил и на других. Быть может, это впечатление не особенно укрепилось в душе князя Сергея Сергеевича, но все же образ почтенного старца, служителя алтаря, внушал ему невольное уважение.

— Проси, — сказал он доложившему лакею и поставил в угол трубку, которую, несмотря на то что она давно потухла, продолжал держать в руке.

Через несколько минут на террасе появился отец Николай. Князь Сергей Сергеевич почтительно подошел к нему под благословение.

— Добро пожаловать, батюшка.

Князь сам пододвинул стул старику. Отец Николай сел и некоторое время хранил молчание, неотрывно смотря на князя Сергея Сергеевича, тоже севшего к столу, стоявшему на террасе. Князю показалось это молчание целою вечностью.

— Что скажете, батюшка? — начал он.

Отец Николай откашлялся, заслоняя рот рукою.

— Духовный сын мой, Степан Терентьев, сейчас был у меня.

— Вероятно, жаловался на меня, — усмехнулся князь, — за то, что я задумал привести в порядок парк и почистить старую беседку?

— Порядок вещь хорошая, ваше сиятельство, но то, что веками сохранялось, едва ли следует разрушать… — начал отец Николай, но князь перебил его:

— Вы, батюшка, скажите мне без обиняков, верите вы в легенду об этой беседке?

Отец Николай замялся.

— Говорят, — ответил он после некоторой паузы, — что запрет на нее положен для сохранения его из рода в род.

— Мне, батюшка, отец ничего не говорил об этом. Положим, я не присутствовал при его смерти. Он умер в Москве, когда я был в Петербурге, в корпусе. Но мать умерла почти на моих руках и тоже ничего не сообщила мне об этом запрете.

— Все-таки… — начал снова отец Николай. — Лучше, ваше сиятельство, по-моему, отречься, это смутит крестьян.

— Почему смутит? — возразил князь. — Если там не найдут ничего, кроме старого хлама, в чем я почти уверен, то никакого смущения не будет, уничтожится лишь повод к суеверию.

— Оно так-то так, а если…

— Если… Хорошо, допустим, что там найдут тех, о которых говорит старая сказка, то и тогда я совершаю этим далеко не дурное дело. Они оба искупили свою земную вину строгим земным наказанием, за что же они должны быть лишены погребения и кости их должны покоиться без благословения в этом каменном мешке? Вы, как служитель алтаря, батюшка, можете осудить их на это?

Князь Сергей Сергеевич вопросительно посмотрел на отца Николая.

— Нет… Не могу… — с усилием произнес священник.

— Вот, видите, батюшка, значит, во всяком случае, должно открыть беседку. Вы же приехали кстати. Если, в самом деле, там найдутся человеческие кости, мы их положим в гробы, вы их благословите и похороните на сельском кладбище.

Отец Николай сидел в глубокой задумчивости. Князь смотрел на него торжествующе.

— А если от этого, действительно, что-нибудь приключится дурное для вас, как говорит то же предание?.. Подумайте, ваше сиятельство.

— Позвольте, батюшка, вы под влиянием народных толков и в заботе обо мне забыли слова Писания о том, что ни один волос с головы человеческой не спадет без воли Божией.

Отец Николай ничего не отвечал и сидел с поникшей головой. Он не мог не согласиться с доводами князя.