Неточные совпадения
Серьезное лицо Александры Григорьевны приняло еще более серьезное выражение. Она стороной слышала, что у полковника были деньжонки, но что он, как человек, добывавший
каждую копейку кровавым трудом, был страшно
на них скуп. Она вознамерилась,
на этот предмет, дать ему маленький урок и блеснуть перед ним собственным великодушием.
По приезде домой, полковник сейчас же стал
на молитву: он
каждый день, с восьми часов до десяти утра и с восьми часов до десяти часов вечера, молился, стоя, по обыкновению, в зале навытяжку перед образом.
Павел с тех пор почти
каждый день начал, в сопровождении Титки и Куцки, ходить
на охоту.
— А ведь хозяин-то не больно бы, кажись, рачительный, — подхватила Анна Гавриловна, показав головой
на барина (она
каждый обед обыкновенно стояла у Еспера Иваныча за стулом и не столько для услужения, сколько для разговоров), — нынче все лето два раза в поле был!
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти
каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не могла же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там
на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
Разумов сейчас же вскочил. Он еще по гимназии помнил, как Николай Силыч ставил его в сентябре
на колени до райских птиц, то есть
каждый класс математики он должен был стоять
на коленях до самой весны, когда птицы прилетят.
У Николая Силыча в
каждом почти классе было по одному такому, как он называл, толмачу его; они обыкновенно могли говорить с ним, что им было угодно, — признаваться ему прямо, чего они не знали, разговаривать, есть в классе, уходить без спросу; тогда как козлищи, стоявшие по углам и
на коленях, пошевелиться не смели, чтобы не стяжать нового и еще более строгого наказания: он очень уж уважал ум и ненавидел глупость и леность, коими, по его выражению, преизбыточествует народ российский.
—
Каждый день ходите, пожалуйста, — повторила Мари, и Павлу показалось, что она с каким-то особенным выражением взглянула
на него.
— Не люблю я этих извозчиков!.. Прах его знает — какой чужой мужик, поезжай с ним по всем улицам! — отшутилась Анна Гавриловна, но в самом деле она не ездила никогда
на извозчиках, потому что это казалось ей очень разорительным, а она обыкновенно
каждую копейку Еспера Иваныча, особенно когда ей приходилось тратить для самой себя, берегла, как бог знает что.
— Евангелие, — начал он совершенно серьезным тоном, — я думаю, должно быть
на столе у
каждого.
— Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают
на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены
на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать
каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший
на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Потрудитесь отдохнуть, как говорят, а?.. Хорошо?.. Мило?.. — произносил он, как-то подчеркивая
каждое слово и кидая вместе с тем
на гостей несколько лукавые взгляды.
Александр Иванович зачитал: в дикции его было много декламации, но такой умной, благородной, исполненной такого искреннего неподдельного огня, что — дай бог, чтобы она всегда оставалась
на сцене!.. Произносимые стихи показались Павлу верхом благозвучия; слова Федры дышали такою неудержимою страстью, а Ипполит — как он был в
каждом слове своем, в
каждом движении, благороден, целомудрен! Такой высокой сценической игры герой мой никогда еще не видывал.
— Э, азиатки! — подхватил полковник. —
На другое что у них ума и толку не станет, а
на это — пырнуть кого-нибудь кинжалом —
каждая из них, бестия, сумеет.
— Нет-с, это — не та мысль; тут мысль побольше и поглубже: тут блудница приведена
на суд, но только не к Христу, а к фарисею, к аристократишке; тот, разумеется, и задушил ее. Припомните надпись из Дантова «Ада», которую мальчишка, сынишка Лукреции, написал: «Lasciate ogni speranza, voi che entrate» [«Оставь надежду навсегда
каждый, кто сюда входит» (итал.).]. Она прекрасно характеризует этот мирок нравственных палачей и душителей.
Прошли они и очутились в картинной галерее, потом еще в какой-то комнате с шкафами с серебром, и в
каждой комнате стояли ливрейные лакеи и с любопытством
на них посматривали.
— Э, что тут говорить, — начал снова Неведомов, выпрямляясь и растирая себе грудь. — Вот, по-моему, самое лучшее утешение в
каждом горе, — прибавил он, показывая глазами
на памятники, — какие бы тебя страдания ни постигли, вспомни, что они кончатся и что ты будешь тут!
— Конечно, мы сами мало в этом понимаем, но господа тут
на похоронах разговаривали: ножки ведь у них от ран изволили болеть, и сколько они тоже лечили эту болезнь, почесть я
каждую неделю в город за лекарством для них от этого ездил!..
Вскоре затем сели за стол. Обед этот Вихрову изготовил старый повар покойной княгини Весневой, который пришел к нему пьяненький, плакал и вспоминал все Еспера Иваныча, и взялся приготовить обед
на славу, — и действительно изготовил такой, что Салов, знаток в этом случае, после
каждого блюда восклицал совершенно искренно...
— А в том, что работу-то берешь, — разве знаешь, выгодна ли она тебе будет или нет, — отвечал Макар Григорьев, — цены-то вон
на материал
каждую неделю меняются, словно козлы по горам скачут, то вверх, то вниз…
Этого маленького разговора совершенно было достаточно, чтобы все ревнивое внимание Клеопатры Петровны с этой минуты устремилось
на маленький уездный город, и для этой цели она даже завела шпионку, старуху-сыромасленицу, которая, по ее приказаниям, почти
каждую неделю шлялась из Перцова в Воздвиженское, расспрашивала стороной всех людей, что там делается, и доносила все Клеопатре Петровне, за что и получала от нее масла и денег.
Но голова опять повторил: «Пожалуйте!» — и так настойчиво, что, видно, он никогда не отстанет, пока не выпьют. Вихров исполнил его желание. Почтенный голова был замечателен способностью своей напоить
каждого: ни один губернатор, приезжавший в уездный городишко
на ревизию, не уезжал без того, чтобы голова не уложил его в лежку. У Вихрова очень уж зашумело в голове.
—
На это можно сказать только одну пословицу: «Chaque baron a sa fantasie!» [«У
каждого барона своя фантазия!» (франц.).] — прибавил он, начиная уже модничать и в душе, как видно, несколько обиженный. Вихрову, наконец, уж наскучил этот их разговор об литературе.
Время стало приближаться к весне. Воздвиженское с
каждым днем делалось все прелестней и прелестней: с высокой горы его текли целые потоки воды, огромное пространство виднеющегося озера почти уже сплошь покрылось синеватою наслюдою. Уездный город стоял целый день покрытый как бы туманом испарений. Огромный сад Воздвиженского весь растаял и местами начинал зеленеть. Все деревья покрылись почками, имеющими буроватый отлив. Грачи вылетали из свитых ими
на деревьях гнезд и весело каркали.
Девушки и молодые женщины выходили
на гулянку в своих шелковых сарафанах, душегрейках, в бархатных и дородоровых кичках с жемчужными поднизями, спускающимися иногда ниже глаз, и, кроме того, у
каждой из них был еще веер в руках, которым они и закрывали остальную часть лица.
Трапеза происходила в длинной комнате, с священною живописью
на стенках; посредине ее был накрыт грубой скатертью стол; перед
каждым монахом стоял прибор, хлеб и ставец с квасом.
— А в том, ваше высокоблагородие, что по инструкции их
каждый день
на двор выпускают погулять; а у нас женское отделение все почесть
на двор выходит, вот он и завел эту методу: влезет сам в окно да баб к себе, арестанток, и подманивает.
Вскоре за тем
на площади стал появляться народ и с
каждой минутой все больше и больше прибывал; наконец в приказ снова вошел голова.
Он читал громко и внятно, но останавливался вовсе не
на запятых и далеко, кажется, не понимал, что читает; а равно и слушатели его, если и понимали, то совершенно не то, что там говорилось, а
каждый — как ближе подходило к его собственным чувствам; крестились все двуперстным крестом;
на клиросах по временам пели: «Богородицу», «Отче наш», «Помилуй мя боже!».
Что я не нерадив к службе — это я могу доказать тем, что после
каждой ревизии моего суда он объявлял мне печатную благодарность; бывал-с потом весьма часто у меня в доме; я у него распоряжался
на балах, был приглашаем им
на самые маленькие обеды его.
Когда они возвратились к Клеопатре Петровне, она сидела уж за карточным столом, закутанная в шаль.
На первых порах Клеопатра Петровна принялась играть с большим одушевлением: она обдумывала
каждый ход, мастерски разыгрывала
каждую игру; но Вихров отчасти с умыслом, а частью и от неуменья и рассеянности с самого же начала стал страшно проигрывать. Катишь тоже подбрасывала больше карты, главное же внимание ее было обращено
на больную, чтобы та не очень уж агитировалась.
Встреть моего писателя такой успех в пору его более молодую, он бы сильно его порадовал; но теперь, после стольких лет почти беспрерывных душевных страданий, он как бы отупел ко всему — и удовольствие свое выразил только тем, что принялся сейчас же за свой вновь начатый роман и стал его писать с необыкновенной быстротой; а чтобы освежаться от умственной работы, он придумал ходить за охотой — и это
на него благотворно действовало: после
каждой такой прогулки он возвращался домой здоровый, покойный и почти счастливый.
— Такою карикатурою, какую вы нарисовали
на Сергея Григорьича, — вмешался в разговор правитель канцелярии, —
каждый скорее может гордиться; это не то, что если бы представить кого-нибудь, что он бьет своего подчиненного.
Что наш аристократизм и демократизм совершенно миражные все явления, в этом сомневаться нечего; сколько вот я ни ездил по России и ни прислушивался к коренным и любимым понятиям народа, по моему мнению, в ней не должно быть никакого деления
на сословия — и она должна быть, если можно так выразиться, по преимуществу, государством хоровым, где
каждый пел бы во весь свой полный, естественный голос, и в совокупности выходило бы все это согласно…
— С большим удовольствием сделаю эту милость; но сколько же вы, однако, предполагаете, чтоб сошло с лица
на этот обед? — присовокупил Виссарион, любивший в
каждом деле решать прежде всего денежный вопрос.