Неточные совпадения
Многие, вероятно, замечали, что богатые дворянские мальчики
и богатые купеческие мальчики как-то схожи между собой наружностью: первые, разумеется, несколько поизящней
и постройней, а другие поплотнее
и посырее; но как у тех,
так и у других, в выражении лиц есть нечто телячье, ротозееватое: в раззолоченных палатах
и на мягких пуховиках плохо, видно, восходит
и растет мысль человеческая!
— Кому, сударыня, как назначено жить, пусть тот
так и живет!
— Ну, полковник,
так вы завтра, значит, выезжаете
и везете вашего птенца на новое гнездышко?
— Ну да
так, братец, нельзя же — соседи!..
И Александра Григорьевна все вон говорит, что очень любит меня,
и поди-ка какой почет воздает мне супротив всех!
Пашу всегда очень интересовало, что как это отцу не было скучно,
и он не уставал
так долго стоять на ногах.
На середине реки ей захотелось напиться,
и для этого она вдруг опустила голову; но Павел дернул поводьями
и даже выругался: «Ну, черт, запалишься!» В
такого рода приключениях он доезжает до села, объезжает там кругом церковной ограды, кланяется с сидящею у окна матушкой-попадьею
и, видимо гарцуя перед нею, проскакивает село
и возвращается домой…
Паша сначала не обратил большого внимания на это известие; но тетенька действительно приехала,
и привезенный ею сынок ее — братец Сашенька — оказался почти ровесником Павлу:
такой же был черненький мальчик
и с необыкновенно востренькими
и плутоватыми глазками.
Когда ружье было подано, братец Сашенька тотчас же отвинтил у него замок, смазал маслом, ствол продул, прочистил
и, приведя
таким образом смертоносное орудие в порядок, сбегал к своей бричке
и достал там порох
и дробь.
Полковник был от души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот, в самом деле, оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки был не дома, а в гостях, он успел уже слазить на все крыши, отломил у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку
и, наконец, обжег себе в кузнице страшно руку.
— Как же-с! Третьего года
такого медведища уложил матерого, что
и боже упаси!
Телега сейчас же была готова. Павел, сам правя, полетел на ней в поле,
так что к нему едва успели вскочить Кирьян
и Сафоныч. Подъехали к месту поражения. Около куста распростерта была растерзанная корова, а невдалеке от нее, в луже крови, лежал
и медведь: он очень скромно повернул голову набок
и как бы не околел, а заснул только.
Захаревский
и Захаревская все-таки издали продолжали следовать за ней.
— Именно уж осчастливить! — произнес
и Захаревский, но
таким глухим голосом, что как будто бы это сказал автомат, а не живой человек.
Тот тоже на нее смотрел, но
так, как обыкновенно смотрят на какое-нибудь никогда не виданное
и несколько гадкое животное.
В зале стояли оба мальчика Захаревских в новеньких чистеньких курточках, в чистом белье
и гладко причесанные; но, несмотря на то, они все-таки как бы больше походили на кантонистов [Кантонисты — в XIX веке дети, отданные на воспитание в военные казармы или военные поселения
и обязанные служить в армии солдатами.], чем на дворянских детей.
— Да! — возразила Александра Григорьевна, мрачно нахмуривая брови. — Я, конечно, никогда не позволяла себе роптать на промысл божий, но все-таки в этом случае воля его казалась мне немилосердна… В первое время после смерти мужа, мне представлялось, что неужели эта маленькая планетка-земля удержит меня,
и я не улечу за ним в вечность!..
—
И трудно, ваше высокопревосходительство, другим
такие иметь: надобно тоже, чтобы посуда была чистая, корова чистоплотно выдоена, — начала было она; но Ардальон Васильевич сурово взглянул на жену. Она поняла его
и сейчас же замолчала: по своему необразованию
и стремительному характеру, Маремьяна Архиповна нередко
таким образом провиралась.
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, — я хотела было писать прямо к графу. По дружественному нашему знакомству это было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц,
так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно
и неделикатно; а потому вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному… Он друг нашего дома,
и вы ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это сделать!
— На свете
так мало людей, — начала она, прищуривая глаза, — которые бы что-нибудь для кого сделали, что право, если самой кому хоть чем-нибудь приведется услужить,
так так этому радуешься, что
и сказать того нельзя…
— Для чего, на кой черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать,
так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом не только что до графа,
и до дворника его не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий,
и под суд!
— Да, поди, взыщи; нет уж, матушка, приучил теперь; поди-ка: понажми только посильнее, прямо поскачет к губернатору с жалобой, что у нас
такой и сякой исправник: как же ведь — генерал-адъютантша, везде доступ
и голос имеет!
— Коли не примет,
так вели у него здешнюю моленную [Моленная — помещение для общественной молитвы старообрядцев, или раскольников. Моленные до революции 1905 года существовали с разрешения полиции
и часто негласно.] опечатать!..
Господин этот что-то
такое запальчиво говорил, потом зачем-то топал ногой, проходил небольшое пространство, снова топал
и снова делал несколько шагов.
Картины эти, точно
так же, как
и фасад дома, имели свое особое происхождение: их нарисовал для Еспера Иваныча один художник, кротчайшее существо, который, тем не менее, совершил государственное преступление, состоявшее в том, что к известной эпиграмме.
— Что же, он
так один с лакеем
и будет жить? — возразил Еспер Иваныч.
— Нет, я сына моей небогатенькой соседки беру к нему, — тоже гимназистик, постарше Паши
и прекраснейший мальчик! — проговорил полковник, нахмуриваясь: ему уже начали
и не нравиться
такие расспросы.
Говоря это, старик маскировался: не того он боялся, а просто ему жаль было платить немцу много денег,
и вместе с тем он ожидал, что если Еспер Иваныч догадается об том,
так, пожалуй, сам вызовется платить за Павла; а Вихров
и от него, как от Александры Григорьевны, ничего не хотел принять: странное смешение скупости
и гордости представлял собою этот человек!
Еспер Иваныч, между тем, стал смотреть куда-то вдаль
и заметно весь погрузился в свои собственные мысли,
так что полковник даже несколько обиделся этим. Посидев немного, он встал
и сказал не без досады...
— Еще бы!.. Отец вот твой, например, отличный человек:
и умный,
и добрый; а если имеет какие недостатки,
так чисто как человек необразованный:
и скупенек немного,
и не совсем благоразумно строг к людям…
—
И поэтому знаешь, что
такое треугольник
и многоугольник…
И теперь всякая земля, — которою владею я, твой отец, словом все мы, — есть не что иное, как неправильный многоугольник,
и, чтобы вымерять его, надобно вымерять углы его… Теперь, поди же сюда!
— Теперь по границе владения ставят столбы
и, вместо которого-нибудь из них, берут
и уставляют астролябию,
и начинают смотреть вот в щелку этого подвижного диаметра, поворачивая его до тех пор, пока волосок его не совпадает с ближайшим столбом; точно
так же поворачивают другой диаметр к другому ближайшему столбу
и какое пространство между ими — смотри вот: 160 градусов,
и записывают это, — это значит величина этого угла, — понял?
— Хорош уж подарок, нечего сказать! — возразила Анна Гавриловна, усмехаясь, сама впрочем, пошла
и вскоре возвратилась с халатом на рост Павла
и с
такими же сафьянными сапогами.
— Обходил, судырь Еспер Иваныч, — начал полковник, — я все ваши поля: рожь отличнейшая; овсы
такие, что дай бог, чтобы
и выспели.
— Да чего тут, — продолжал он: — поп в приходе у нее… порассорилась, что ли, она с ним… вышел в Христов день за обедней на проповедь, да
и говорит: «Православные христиане! Где ныне Христос пребывает? Между нищей братией, христиане, в именьи генеральши Абреевой!»
Так вся церковь
и грохнула.
— Какая она аристократка! — возразил с сердцем Еспер Иваныч. — Авантюристка — это
так!.. Сначала по казармам шлялась, а потом в генерал-адъютантши попала!.. Настоящий аристократизм, — продолжал он, как бы больше рассуждая сам с собою, — при всей его тепличности
и оранжерейности воспитания, при некоторой брезгливости к жизни, первей всего благороден, великодушен
и возвышен в своих чувствованиях.
—
Так! — сказал Павел. Он совершенно понимал все, что говорил ему дядя. — А отчего, скажи, дядя, чем день иногда бывает ясней
и светлей
и чем больше я смотрю на солнце, тем мне тошней становится
и кажется, что между солнцем
и мною все мелькает тень покойной моей матери?
Так прошел еще день, два, три… В это время Павел
и Еспер Иваныч ездили в лес по грибы; полковник их
и туда не сопровождал
и по этому поводу сказал поговорку: «рыбка да грибки — потерять деньки!»
Прогулки за грибами совершались обыкновенно
таким образом: на той же линейке Павел
и Еспер Иванович отправлялись к какому-нибудь перелеску, обильному грибами; их сопровождала всегда целая ватага деревенских мальчишек.
Только на обеспеченной всем
и ничего не делающей русской дворянской почве мог вырасти
такой прекрасный
и в то же время столь малодействующий плод.
Та была по натуре своей женщина суровая
и деспотичная,
так что все даже дочери ее поспешили бог знает за кого повыйти замуж, чтобы только спастись от маменьки.
После отца у него осталась довольно большая библиотека, — мать тоже не жалела
и давала ему денег на книги,
так что чтение сделалось единственным его занятием
и развлечением; но сердце
и молодая кровь не могут же оставаться вечно в покое: за старухой матерью ходила молодая горничная Аннушка, красавица из себя.
Он находил, что этому
так и надлежало быть, а то куда же им обоим будет деваться от стыда; но, благодаря бога, благоразумие взяло верх,
и они положили, что Аннушка притворится больною
и уйдет лежать к родной тетке своей.
В губернии Имплев пользовался большим весом: его ум, его хорошее состояние, — у него было около шестисот душ, — его способность сочинять изворотливые,
и всегда несколько колкого свойства, деловые бумаги, —
так что их узнавали в присутственных местах без подписи: «Ну, это имплевские шпильки!» — говорили там обыкновенно, — все это внушало к нему огромное уважение.
С ним были знакомы
и к нему ездили все богатые дворяне, все высшие чиновники; но он почти никуда не выезжал
и, точно
так же, как в Новоселках, продолжал больше лежать
и читать книги.
Имплева княгиня сначала совершенно не знала; но
так как она одну осень очень уж скучала,
и у ней совершенно не было под руками никаких книг, то ей кто-то сказал, что у помещика Имплева очень большая библиотека.
Княгиня сумела как-то
так сделать, что Имплев,
и сам не замечая того, стал каждодневным их гостем.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая
и жившая с Еспером Иванычем в городе,
и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение,
и один только ум
и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не могла же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению
и по воспитанию, —
и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство,
так и теперь задушила в себе чувство ревности,
и (что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива
и услужлива, хотя впрочем, ей
и огорчаться было не от чего…
— Герои романа французской писательницы Мари Коттен (1770—1807): «Матильда или Воспоминания, касающиеся истории Крестовых походов».], о странном трепете Жозефины, когда она, бесчувственная, лежала на руках адъютанта, уносившего ее после объявления ей Наполеоном развода; но
так как во всем этом весьма мало осязаемого, а женщины, вряд ли еще не более мужчин, склонны в чем бы то ни было реализировать свое чувство (ну, хоть подушку шерстями начнет вышивать для милого), —
так и княгиня наконец начала чувствовать необходимую потребность наполнить чем-нибудь эту пустоту.
— Очень вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его
так было велико, что он сейчас же уехал домой
и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
Затем отпер их
и отворил перед Вихровыми дверь. Холодная, неприятная сырость пахнула на них. Стены в комнатах были какого-то дикого
и мрачного цвета; пол грязный
и покоробившийся; но больше всего Павла удивили подоконники: они
такие были широкие, что он на них мог почти улечься поперек; он никогда еще во всю жизнь свою не бывал ни в одном каменном доме.