Неточные совпадения
Так как я знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный
и не любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал
и не живет где-нибудь инкогнито…
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую
и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения —
и потому вы сделайте
так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые,
и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Городничий. Да,
и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня
и числа… Нехорошо, что у вас больные
такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да
и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые
так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально,
и почему ж сторожу
и не завесть его? только, знаете, в
таком месте неприлично… Я
и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Городничий. Да я
так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения
и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да
и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже
так самим богом устроено,
и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Конечно, если он ученику сделает
такую рожу, то оно еще ничего: может быть, оно там
и нужно
так, об этом я не могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это посетителю, — это может быть очень худо: господин ревизор или другой кто может принять это на свой счет.
Он ученая голова — это видно,
и сведений нахватал тьму, но только объясняет с
таким жаром, что не помнит себя.
Городничий. Батюшки, не милы мне теперь ваши зайцы: у меня инкогнито проклятое сидит в голове.
Так и ждешь, что вот отворится дверь
и — шасть…
Бобчинский. Э, нет, позвольте, уж я… позвольте, позвольте… вы уж
и слога
такого не имеете…
Как сказал он мне это, а меня
так вот свыше
и вразумило.
Бобчинский. Он, он, ей-богу он…
Такой наблюдательный: все обсмотрел. Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да,
так он
и в тарелки к нам заглянул. Меня
так и проняло страхом.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если
и заглянет в какую-нибудь бумагу,
так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда
и что неправда.
А
так, мошенники, я думаю, там уж просьбы из-под полы
и готовят.
Так занавес
и закрывает их обеих, стоящих у окна.)
Черт побери, есть
так хочется,
и в животе трескотня
такая, как будто бы целый полк затрубил в трубы.
Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери
и объявит, что всякая звезда значит на небе,
так вот как на ладони все видишь.
Наскучило идти — берешь извозчика
и сидишь себе как барин, а не хочешь заплатить ему — изволь: у каждого дома есть сквозные ворота,
и ты
так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.
И сукно
такое важное, аглицкое! рублев полтораста ему один фрак станет, а на рынке спустит рублей за двадцать; а о брюках
и говорить нечего — нипочем идут.
Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что
такое кровать? У меня есть ноги; я
и постою. Зачем мне ваша кровать?
Осип. Да
так; все равно, хоть
и пойду, ничего из этого не будет. Хозяин сказал, что больше не даст обедать.
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не поесть день,
так и другим тоже. Вот новости!
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто
такой, что
такое?» А лакей входит (вытягиваясь
и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи,
и не знают, что
такое значит «прикажете принять».
К ним если приедет какой-нибудь гусь помещик,
так и валит, медведь, прямо в гостиную.
Хлестаков. Поросенок ты скверный… Как же они едят, а я не ем? Отчего же я, черт возьми, не могу
так же? Разве они не
такие же проезжающие, как
и я?
Хлестаков. Черт его знает, что
такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят!
И челюсти заболят, если съешь один
такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя;
и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые
и поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет
такую. А если что не
так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай
и сахар. Если ж
и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
)Мы, прохаживаясь по делам должности, вот с Петром Ивановичем Добчинским, здешним помещиком, зашли нарочно в гостиницу, чтобы осведомиться, хорошо ли содержатся проезжающие, потому что я не
так, как иной городничий, которому ни до чего дела нет; но я, я, кроме должности, еще по христианскому человеколюбию хочу, чтоб всякому смертному оказывался хороший прием, —
и вот, как будто в награду, случай доставил
такое приятное знакомство.
Хлестаков. Нет, батюшка меня требует. Рассердился старик, что до сих пор ничего не выслужил в Петербурге. Он думает, что
так вот приехал да сейчас тебе Владимира в петлицу
и дадут. Нет, я бы послал его самого потолкаться в канцелярию.
Хлестаков. Скверная комната,
и клопы
такие, каких я нигде не видывал: как собаки кусают.
Городничий. Скажите!
такой просвещенный гость,
и терпит — от кого же? — от каких-нибудь негодных клопов, которым бы
и на свет не следовало родиться. Никак, даже темно в этой комнате?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он
такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Бобчинский. Ничего, ничего-с, без всякого-с помешательства, только сверх носа небольшая нашлепка! Я забегу к Христиану Ивановичу: у него-с есть пластырь
такой,
так вот оно
и пройдет.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова
и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж
и вы! не нашли другого места упасть!
И растянулся, как черт знает что
такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Добчинский. Нет, не генерал, а не уступит генералу:
такое образование
и важные поступки-с.
Добчинский. Молодой, молодой человек; лет двадцати трех; а говорит совсем
так, как старик: «Извольте, говорит, я поеду
и туда,
и туда…» (размахивает руками),
так это все славно. «Я, говорит,
и написать
и почитать люблю, но мешает, что в комнате, говорит, немножко темно».
Добчинский. Нет, больше шантрет,
и глаза
такие быстрые, как зверки,
так в смущенье даже приводят.
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной
и говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что
такое!
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не будете кушать, а вот как барин ваш сядет за стол,
так и вам того же кушанья отпустят.
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж
так устроено,
такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров;
и не столько медикаментами, сколько честностью
и порядком.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы
так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность
и было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в сердце.
)Боже сохрани! здесь
и слуху нет о
таких обществах.
Смотреть никогда не мог на них равнодушно;
и если случится увидеть этак какого-нибудь бубнового короля или что-нибудь другое, то
такое омерзение нападет, что просто плюнешь.
Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous [понимаете ли (фр.).], в свете
и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества… Если б, признаюсь, не
такой случай, который меня… (посматривает на Анну Андреевну
и рисуется перед ней)
так вознаградил за всё…
Анна Андреевна.
Так вы
и пишете? Как это должно быть приятно сочинителю! Вы, верно,
и в журналы помещаете?
Анна Андреевна.
Так, верно,
и «Юрий Милославский» ваше сочинение?
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге.
Так уж
и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.)Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
И уж
так уморишься играя, что просто ни на что не похоже.
«Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю,
так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!..
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я
такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается
и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)