Неточные совпадения
В каморку постучалися.
Макар ушел… Сидела
я,
Ждала, ждала, соскучилась.
Приотворила дверь.
К крыльцу карету подали.
«Сам едет?» — Губернаторша! —
Ответил
мне Макар
И бросился на лестницу.
По лестнице спускалася
В собольей шубе барыня,
Чиновничек
при ней.
Случилось дело дивное:
Пастух ушел; Федотушка
При стаде был один.
«Сижу
я, — так рассказывал
Сынок мой, — на пригорочке,
Откуда ни возьмись —
Волчица преогромная
И хвать овечку Марьину!
Пустился
я за ней,
Кричу, кнутищем хлопаю,
Свищу, Валетку уськаю…
Я бегать молодец,
Да где бы окаянную
Нагнать, кабы не щенная:
У ней сосцы волочились,
Кровавым следом, матушка.
За нею
я гнался!
Стародум.
Я нажил столько, чтоб
при твоем замужестве не остановляла нас бедность жениха достойного.
Правдин. Это был тот пакет, о котором
при вас сама здешняя хозяйка вчера
меня уведомила.
Я хотел бы, например, чтоб
при воспитании сына знатного господина наставник его всякий день разогнул ему Историю и указал ему в ней два места: в одном, как великие люди способствовали благу своего отечества; в другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу, с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения.
Так, мой друг; да
я ждал бы, чтобы
при всех науках не забывалась главная цель всех знаний человеческих, благонравие.
Правдин.
Мне поручено взять под опеку дом и деревни
при первом бешенстве, от которого могли бы пострадать подвластные ей люди.
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у
меня седые усы:
я могу!
я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах
при малейшем его движении.
"В первый раз сегодня
я понял, — писал он по этому случаю Пфейферше, — что значит слова: всладце уязви мя, которые вы сказали
мне при первом свидании, дорогая сестра моя по духу!
Охотно подавал подчиненным левую руку, охотно улыбался и не только не позволял себе ничего утверждать слишком резко, но даже любил,
при докладах, употреблять выражения вроде:"Итак, вы изволили сказать"или:"
Я имел уже честь доложить вам"и т. д.
Я, конечно, не хочу этим выразить, что мундир может действовать и распоряжаться независимо от содержащегося в нем человека, но, кажется, смело можно утверждать, что
при блестящем мундире даже худосочные градоначальники — и те могут быть на службе терпимы.
— Филат Иринархович, — говорил, — больше на бумаге сулил, что обыватели
при нем якобы благополучно в домах своих почивать будут, а
я на практике это самое предоставлю… да-с!
— Посылал
я сущего вора — оказался вор, — печаловался
при этом князь, — посылал одоевца по прозванию «продай на грош постных яиц» — и тот оказался вор же. Кого пошлю ныне?
— Натиск, — сказал он, — и притом быстрота, снисходительность, и притом строгость. И притом благоразумная твердость. Вот, милостивые государи, та цель, или, точнее сказать, те пять целей, которых
я, с божьею помощью, надеюсь достигнуть
при посредстве некоторых административных мероприятий, составляющих сущность или, лучше сказать, ядро обдуманного
мною плана кампании!
Но здесь
я увидел, что напрасно понадеялся на свое усердие, ибо как ни старался
я выпавшие колки утвердить, но столь мало успел в своем предприятии, что
при малейшей неосторожности или простуде колки вновь вываливались, и в последнее время господин градоначальник могли произнести только „П-плю!“.
Ни минуты не думая, Анна села с письмом Бетси к столу и, не читая, приписала внизу: «
Мне необходимо вас видеть. Приезжайте к саду Вреде.
Я буду там в 6 часов». Она запечатала, и Бетси, вернувшись,
при ней отдала письмо.
Казалось, очень просто было то, что сказал отец, но Кити
при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими словами говорит
мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
— Ах, кстати, — сказал Степан Аркадьич, —
я тебя хотел попросить
при случае, когда ты увидишься с Поморским, сказать ему словечко о том, что
я бы очень желал занять открывающееся место члена комиссии от соединенного агентства кредитно-взаимного баланса южно-железных дорог.
Я нашел это занятие, и горжусь этим занятием, и считаю его более благородным, чем занятия моих бывших товарищей
при дворе и по службе.
—
Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, —
я только вижу то, что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив, то хозяйство, которое мы вели
при крепостном праве, не то что слишком высоко, а слишком низко. У нас нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни считать мы не умеем. Спросите у хозяина, — он не знает, что ему выгодно, что невыгодно.
— Не понимаю тебя, — сказал Левин, поднимаясь на своем сене, — как тебе не противны эти люди.
Я понимаю, что завтрак с лафитом очень приятен, но неужели тебе не противна именно эта роскошь? Все эти люди, как прежде наши откупщики, наживают деньги так, что
при наживе заслуживают презрение людей, пренебрегают этим презрением, а потом бесчестно нажитым откупаются от прежнего презрения.
«Ведь любит же она моего ребенка, — подумал он, заметив изменение ее лица
при крике ребенка, моего ребенка; как же она может ненавидеть
меня?»
— Да,
я пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия
при этом вопросе, — то есть, чтобы быть точным,
я не пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее объяснение.
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем, что это за сила, но сила есть, и вот
при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила. Нет,
я не вижу, почему это не может быть новая сила, если она….
Он шел через террасу и смотрел на выступавшие две звезды на потемневшем уже небе и вдруг вспомнил: «Да, глядя на небо,
я думал о том, что свод, который
я вижу, не есть неправда, и
при этом что-то
я не додумал, что-то
я скрыл от себя, — подумал он. — Но что бы там ни было, возражения не может быть. Стоит подумать, — и всё разъяснится!»
—
Мне очень жаль, что тебя не было, — сказала она. — Не то, что тебя не было в комнате…
я бы не была так естественна
при тебе…
Я теперь краснею гораздо больше, гораздо, гораздо больше, — говорила она, краснея до слез. — Но что ты не мог видеть в щелку.
«
При последнем разговоре нашем
я выразил вам мое намерение сообщить свое решение относительно предмета этого разговора.
— Сергей Иваныч? А вот к чему! — вдруг
при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, — вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего ты приехал ко
мне? Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай с Богом, ступай! — кричал он, вставая со стула, — и ступай, и ступай!
—
Мне жалко, что
я расстроил ваше женское царство, — сказал он, недовольно оглянув всех и поняв, что говорили о чем-то таком, чего бы не стали говорить
при нем.
— Да так же и вести, как Михаил Петрович: или отдать исполу, или внаймы мужикам; это можно, но только этим самым уничтожается общее богатство государства. Где земля у
меня при крепостном труде и хорошем хозяйстве приносила сам-девять, она исполу принесет сам-третей. Погубила Россию эмансипация!
— Нет,
я бы чувствовал хотя немного, что, кроме своего чувства (он не хотел сказать
при нем — любви)… и счастия, всё-таки жаль потерять свободу… Напротив,
я этой-то потере свободы и рад.
— Оттого, что
я считаю, что мировой суд есть дурацкое учреждение, — отвечал мрачно Левин, всё время ждавший случая разговориться с Вронским, чтобы загладить свою грубость
при первой встрече.
Поэтому Вронский
при встрече с Голенищевым дал ему тот холодный и гордый отпор, который он умел давать людям и смысл которого был таков: «вам может нравиться или не нравиться мой образ жизни, но
мне это совершенно всё равно: вы должны уважать
меня, если хотите
меня знать».
Если он
при этом известии решительно, страстно, без минуты колебания скажет ей: брось всё и беги со
мной!» — она бросит сына и уйдет с ним.
— Да, именно, но должен предупредить вас, что
я рискую злоупотребить вашим вниманием.
Я приехал только предварительно посоветоваться с вами.
Я желаю развода, но для
меня важны формы,
при которых он возможен. Очень может быть, что, если формы не совпадут с моими требованиями,
я откажусь от законного искания.
—
Я очень благодарен за твое доверие ко
мне, — кротко повторил он по-русски сказанную
при Бетси по-французски фразу и сел подле нее. Когда он говорил по-русски и говорил ей «ты», это «ты» неудержимо раздражало Анну. — И очень благодарен за твое решение.
Я тоже полагаю, что, так как он едет, то и нет никакой надобности графу Вронскому приезжать сюда. Впрочем…
«Только
при таком решении
я поступаю и сообразно с религией, — сказал он себе, — только
при этом решении
я не отвергаю от себя преступную жену, а даю ей возможность исправления и даже — как ни тяжело это
мне будет — посвящаю часть своих сил на исправление и спасение ее».
И
я боюсь, что
при таком множестве этих дел это только форма.
«Кроме формального развода, можно было еще поступить, как Карибанов, Паскудин и этот добрый Драм, то есть разъехаться с женой», продолжал он думать, успокоившись; но и эта мера представляла те же неудобства noзopa, как и
при разводе, и главное — это, точно так же как и формальный развод, бросало его жену в объятия Вронского. «Нет, это невозможно, невозможно! — опять принимаясь перевертывать свой плед, громко заговорил он. —
Я не могу быть несчастлив, но и она и он не должны быть счастливы».
—
Я не мешаю тебе? — сказал Степан Аркадьич,
при виде зятя вдруг испытывая непривычное ему чувство смущения. Чтобы скрыть это смущение, он достал только что купленную с новым способом открывания папиросницу и, понюхав кожу, достал папироску.
— Знаю-с, знаю, — сказал доктор улыбаясь, —
я сам семейный человек; но мы, мужья, в эти минуты самые жалкие люди. У
меня есть пациентка, так ее муж
при этом всегда убегает в конюшню.
— Ну вот,
я очень рад или, напротив, очень не рад, что сошелся со Спенсером; только это
я давно знаю. Школы не помогут, а поможет такое экономическое устройство,
при котором народ будет богаче, будет больше досуга, — и тогда будут и школы.
— Что же
я могу сделать? — подняв плечи и брови, сказал Алексей Александрович. Воспоминание о последнем проступке жены так раздражило его, что он опять стал холоден, как и
при начале разговора. —
Я очень вас благодарю за ваше участие, но
мне пора, — сказал он вставая.
— Вы бы не узнали
меня? — сказал он с просиявшею
при ее входе улыбкой.
— Что ж делать?
Я не могла спать… Мысли мешали.
При нем
я никогда не принимаю. Почти никогда.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И
я желал бы, чтобы ты понимал это. Вот если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга
при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в нем найдешь для себя награду.
— Хорошо,
я поговорю. Но как же она сама не думает? — сказала Дарья Александровна, вдруг почему-то
при этом вспоминая странную новую привычку Анны щуриться. И ей вспомнилось, что Анна щурилась, именно когда дело касалось задушевных сторон жизни. «Точно она на свою жизнь щурится, чтобы не всё видеть», подумала Долли. — Непременно,
я для себя и для нее буду говорить с ней, — отвечала Дарья Александровна на его выражение благодарности.
—
Я очень благодарю вас за ваше доверие, но… — сказал он, с смущением и досадой чувствуя, что то, что он легко и ясно мог решить сам с собою, он не может обсуждать
при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением той грубой силы, которая должна была руководить его жизнью в глазах света и мешала ему отдаваться своему чувству любви и прощения. Он остановился, глядя на княгиню Тверскую.
— Она
мне пишет, что Николай брат
при смерти.
Я поеду.
Два казака, встретившие
меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже
при последнем издыхании и сказал только два слова...