Неточные совпадения
Начитавшись о бурях и льдах Татарского пролива,
я ожидал встретить на «Байкале» китобоев с хриплыми голосами, брызгающих
при разговоре табачною жвачкой, в действительности же нашел людей вполне интеллигентных.
— Тут в Александровске еще ничего, — сказал
мне механик, заметив, какое тяжелое впечатление произвел на
меня берег, — а вот вы увидите Дуэ! Там берег совсем отвесный, с темными ущельями и с угольными пластами… мрачный берег! Бывало, мы возили на «Байкале» в Дуэ по 200–300 каторжных, так
я видел, как многие из них
при взгляде на берег плакали.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но
при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «
Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу
я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
И
я невольно задал себе вопрос: не значит ли это, что молодежь, подрастая, оставляет остров
при первой возможности?
Для переписи
я пользовался карточками, которые были напечатаны для
меня в типографии
при полицейском управлении.
Стал
я переправляться в коробочке через реку. Красивый упирается длинным шестом о дно и
при этом напрягается всё его тощее, костистое тело. Работа нелегкая.
Мне один из священников рассказывал, что бывали случаи на Сахалине, когда женщина свободного состояния или солдат, будучи в прислугах, должны были
при известных обстоятельствах убирать и выносить после каторжной.
Метеорологическая станция снабжена инструментами, проверенными и приобретенными в главной физической обсерватории в Петербурге. Библиотеки
при ней нет. Кроме вышеупомянутого писаря Головацкого и его жены, на станции
я еще записал шесть работников и одну работницу. Что они тут делают, не знаю.
Когда спрашивали
при нем, зачем
я делаю перепись, он говорил: «Затем, чтобы всех нас отправить на луну.
Если за трехлетний период каторжный Потемкин успел построить себе хороший дом, завести лошадей и выдать дочь за сахалинского чиновника, то,
я думаю, сельское хозяйство тут ни
при чем.]
Я уже писал, что ночью, особенно
при лунном свете, они представляются фантастическими.
Один хохол, сидящий тоже в темном карцере, тронул
меня своею откровенностью; он обратился с просьбой к смотрителю — возвратить ему 195 рублей, отобранные у него
при обыске.
Если уж необходимо обрусить и нельзя обойтись без этого, то,
я думаю,
при выборе средств для этого надо брать в расчет прежде всего не наши, а их потребности.
Тут же
я познакомился с майором Ш., смотрителем Корсаковской ссыльнокаторжной тюрьмы, служившим раньше
при ген.
Утром было холодно и в постели, и в комнате, и на дворе. Когда
я вышел наружу, шел холодный дождь и сильный ветер гнул деревья, море ревело, а дождевые капли
при особенно жестоких порывах ветра били в лицо и стучали по крышам, как мелкая дробь. «Владивосток» и «Байкал», в самом деле, не совладали со штормом, вернулись и теперь стояли на рейде, и их покрывала мгла.
Я прогулялся по улицам, по берегу около пристани; трава была мокрая, с деревьев текло.
Во Владимировке,
при казенном доме, где живет смотритель поселений г.
Я. со своей женой-акушеркой, находится сельскохозяйственная ферма, которую поселенцы и солдаты называют фирмой.
[Вот эти качества: «
При посещении нашем одного аинского жилища на берегу зал<ива> Румянцева, приметил
я в семействе оного, состоявшем из 10 человек, счастливейшее согласие, или, почти можно сказать, совершенное между сочленами его равенство.
Средний возраст только что осужденного каторжного
мне не известен, но, судя по возрастному составу ссыльного населения в настоящее время, он должен быть не меньше 35 лет; если к этому прибавить среднюю продолжительность каторги 8-10 лет и если принять еще во внимание, что на каторге человек старится гораздо раньше, чем
при обыкновенных условиях, то станет очевидным, что
при буквальном исполнении судебного приговора и
при соблюдении «Устава», со строгим заключением в тюрьме, с работами под военным конвоем и проч., не только долгосрочные, но и добрая половина краткосрочных поступала бы в колонию с уже утраченными колонизаторскими способностями.
Почти половина хозяев на Сахалине не имеет домов, и это следует объяснить, как
мне кажется, прежде всего трудностями, с которыми поселенец встречается
при первоначальном обзаведении.
При распределении вовсе не думают о сельскохозяйственной колонии, и потому на Сахалине, как
я уже говорил, женщины распределены по округам крайне неравномерно, и притом чем хуже округ, чем меньше надежды на успехи колонизации, тем больше в нем женщин: в худшем, Александровском, на 100 мужчин приходится 69 женщин, в среднем, Тымовском — 47, и в лучшем, Корсаковском — только 36.
Кстати сказать, всякий раз
при посещении тюрем
мне казалось, что в них стариков относительно больше, чем в колонии.]
Такое положение дела генерал-губернатор, диктуя
мне в тетрадку, называл «вопиющим» и обвинял
при этом, конечно, не ссыльных.
Поселенец Игнатьев в Ново-Михайловке жаловался
мне, что его не венчают с сожительницей потому, что за давностью лет не могут определить его семейного положения; сожительница его умоляла
меня похлопотать и
при этом говорила: «Грех так жить, мы уже немолодые».
По каким документам определяется семейное положение и возраст их
при вступлении в брак,
я не знаю.
О добыче морской капусты
я говорил уже
при описании селения Мауки.
Хлеб был в самом деле ужасный.
При взломе он отсвечивал на солнце мельчайшими капельками воды, прилипал к пальцам и имел вид грязной, осклизлой массы, которую неприятно было держать в руках.
Мне было поднесено несколько порций, и весь хлеб был одинаково недопечен, из дурно смолотой муки и, очевидно, с невероятным припеком. Пекли его в Ново-Михайловке под наблюдением старшего надзирателя Давыдова.
Прося у начальства себе на помощь каторжного для исполнения должности причетника, он писал: «Что же касается до того, почему у
меня нет штатного причетника, то это объясняется тем, что их в консистории налицо нет, да если бы и были, то
при условиях жития-бытия здешнего духовенства псаломщику невозможно существовать.
Я уже упоминал о нем
при описании Поповских Юрт.
[В Корсаковском полицейском управлении
я видел следующий, относящийся к 1870 г., «Список нижним чинам, находящимся в посте
при Путятинских каменноугольных копях на Р. Сортунае»: Василий Ведерников — за старшего, он же сапожник и за хлебопека и кашевара.
[Г-н Каморский, тюремный инспектор
при здешнем генерал-губернаторе, сказал
мне: «Если в конце концов из 100 каторжных выходит 15–20 порядочных, то этим мы обязаны не столько исправительным мерам, которые мы употребляем, сколько нашим русским судам, присылающим на каторгу так много хорошего, надежного элемента».]
Мне случалось видеть арестантов, уже немолодых, которые
при посторонних прикрывали кандалы полами халатов; у
меня есть фотография, где изображена толпа дуйских и воеводских каторжных на раскомандировке, и большинство закованных постаралось стать так, чтобы кандалы на фотографии не вышли.
Случай этот, возмутительный сам по себе, представляется
мне еще более резким
при разборе обстоятельств, вызвавших это наказание правого и виноватого, не исключая даже беременной женщины, без всякого рассмотрения дела, состоявшего в простой и безрезультатной драке между ссыльнопоселенцами» (приказ № 258-й 1888 г.).
Из всех бегавших, с которыми
мне приходилось говорить, только один больной старик, прикованный к тачке за многократные побеги, с горечью упрекнул себя за то, что бегал, но
при этом называл свои побеги не преступлением, а глупостью: «Когда помоложе был, делал глупости, а теперь страдать должен».
По имеющимся у
меня данным, из 1501 бежавших поймано и добровольно вернулось 1010 каторжных; найдено мертвыми и убито
при преследовании 40; без вести пропало 451 человек.
В «Ведомостях», откуда
я брал эти цифры, добровольно вернувшиеся и пойманные показаны в одном числе, найденные мертвыми и убитые
при преследовании тоже показаны нераздельно, и потому неизвестно, какое число относится на долю поимщиков и какой процент беглых погибает от солдатских пуль.
В рапорте врача окружного лазарета г. Перлина от 24 марта 1888 г., копию которого
я привез с собой, между прочим сказано: «
Меня постоянно ужасала большая заболеваемость ссыльнокаторжных рабочих острым воспалением легких»; и вот, по мнению д-ра Перлина, причины: «доставка за восемь верст бревен от 6 до 8 вершков в диаметре четырехсаженной длины производится тремя рабочими; предполагая тяжесть бревна в 25–35 пуд., в снежную дорогу,
при теплом одеянии, ускоренной деятельности дыхательной и кровеносной систем» и т. д.
Сифилитики, которых
мне приходилось видеть, производили жалкое впечатление; эти запущенные, застарелые случаи указывали на полное отсутствие санитарного надзора, который, в сущности,
при малочисленности ссыльного населения, мог бы быть идеальным.